Содержание
1. Вгляды мыслителей Арабского Востока по вопросу о
взаимоотношении личности и государства (мусульманской общины) 3
2. Взгляды мыслителей Западной Европы или США ХХ в. на
позитивистское понимание права. 6
3. «Царская гроза», «историческая школа права»,
«ветхозаветная справедливость», «тоталитаризм» (И.А. Ильин) 13
Список литературы.. 15
В XIV в. весьма
оригинальную концепцию становления государства разработал незаурядный арабский
историк Ибн-Хальдун (1332–1406 гг.). Ибн Хальдун, Ибн Халдун (Абдуррахман Абу
Зейд ибн Мухаммед; Вали ад-дин абд ар-Рахман ибн мухаммадвали ад-дин абд
ар-рахман ибн Мухаммад; по прозвищу Хадрами и Эшбили, Севильский) (англ.; 27
мая 1332, Тунис — 17 марта 1406, Каир; 732—808 гг. хиджры) — арабский
мусульманский философ, историк, социолог. Критик неоханбализма.
Изучив в родном городе
Тунисе Коран, хадисы, право, грамматику, пиитику, служил у султана Абу-Инана в
Фесе. Придворные интриги заставили его уехать в Испанию (1362); здесь он
составил трактат по логике и несколько стихотворений; по поручению гранадского
султана, вёл переговоры о мире с Дон-Педро Кастильским. Позже Ибн-Хальдун был
письмоводителем у повелителей тунисского и фесского. С 1382 г. он жил в Каире, занимая должность профессора, а затем верховного кади (шариатский судья)
маликитов. Честность доставляла ему много врагов, так что несколько раз его
смещали, но потом опять призывали на должность. Когда Тамерлан вторгнулся в
Сирию (владения египетского султана), Ибн-Хальдун, по словам Ибн-Арабшаха,
сопровождал туда своего повелителя, сумел очаровать Тамерлана своим обращением
и был отпущен в Каир на ту же должность верховного кади.
Ибн Халдун прославился
как историк. Его сочинение «Китаб ал-Ибар…» («Книга назидательных примеров по
истории арабов, персов, берберов и народов, живших с ними на земле») состоит из
четырёх частей: 1) введение в историю («Мукаддима» ["Пролегомены",
«Введение»]), 2) история от создания мира до Мохаммеда, 3) арабы в Африке и
Испании и берберы, 4) мелкие мусульманские династии Египта и Азии. «Мукаддима»
образует самостоятельный трактат. Содержание её: смысл истории, значение
исторической критики и приемы её, источники исторических ошибок; географический
обзор земного шара, мысли о физическом и нравствственном влиянии климата и
почвы на людей; способы познания истины; эволюции форм семейной, общественной и
государственной жизни; развитие экономическое и умственное; разложение
государства; значение труда в благосостоянии государства; обзор различных
отраслей ремесел и искусств; классификация наук. Автор не чужд предрассудков
своего века, но все же «Мукаддима», по справедливости, считается замечательным
произведением.
Идеи Ибн-Хальдуна о
государстве сформировались под воздействием Аристотеля и его среднеазиатских
последователей.
Ибн-Хальдун различал
общество и государство, хотел раскрыть их соотношение и закономерности
развития. Согласно его концепции, люди основали общество для корпоративного
добывания средств к жизни, поскольку способность одного человека недостаточна
для ублаготворения его потребности в пропитании. Разделение труда – основной
фактор коалиции; люди соединяются также для защиты от внешней угрозы и
обеспечения общей безопасности от вероятных проявлений агрессивной природы
самих людей, сплотившихся в общества. На общество влияют климат и другие
природные факторы, но ключевое – формы хозяйства, способ производства:
“Условия, в которых живут поколения, различаются в зависимости от того, как
люди добывают средства к существованию”. В связи с этим Ибн-Хальдун распознает
два периода (состояния) общества: 1) примитивное, или “сельское”, когда люди
занимаются только земледелием и скотоводством, и 2) цивилизованное, или
“городское”, когда обретают развитие ремесла, торговля, науки, искусства. На
первом этапе люди вырабатывают “только то, что достаточно для существования без
какого-либо избытка”. Развитие разделения труда и союз усилий многих людей
основывают производство избытка, который вызывает роскошь, определяет переход
общества ко второму этапу (состоянию).
Развитие общества
определяет эволюцию устройства и задач государственной власти. В примитивном
(“сельском”) состоянии формой общества возникает организация кровных
родственников на началах абсолютного равенства. В таком обществе предводитель –
только первый среди равных; за ним следуют без принуждения. Проблема разделения
продуктов перед этой организацией вообще не стоит – вырабатывается только
нужное. Производство излишков и роскоши ведет к возникновению организации,
созданной на неравенстве и принуждении. Второму этапу, состоянию общества
соответствует владычество (власть-собственность). “Владычество же – это
верховенство и властвование с помощью принуждения”. Поскольку один человек
владычествовать не в силах, он создает группировку, самую сильную в обществе.
Опираясь на эту группировку, владыка покоряет подданных, собирает деньги в
казну. “Налоги и поборы образуют материю государства”.
Государство отрывается от
основы, на которой возникло, правители отделяются от простого народа;
происходит “закрытие двери перед массой из-за страха быть убитыми выступающими
против власти и другими людьми”. Стремление владыки опереться на чуждые народу
элементы является хронической болезнью государства, ведущей к его гибели. С
одной стороны, для содержания искусственной группы, на которую опирается
владыка, он взимает все большие и большие налоги, изымая у подданных не только излишки,
но и необходимое, вмешивается в торговлю, с помощью принуждения скупает товары
по самым низким ценам и продает по самым высоким. Это ведет к упадку рынков,
убивает надежды подданных, связанные с торговлей, подрывает стимулы к труду.
Разрушение экономики ослабляет государство: “Государство – форма общества, с
необходимостью приходящая в упадок, если пришла в упадок его материя”. С другой
стороны, искусственная группа – зыбкая опора власти: “Незначительны те, которые
за денежное вознаграждение согласятся умереть. Это становится немощью
государства и сламывает его”.
Ибн-Хальдун разбивает
государства с учетом их политики, религии, взаимоотношений между правящим и
управляемыми на три типа:
1) “естественная
монархия” – это деспотическое государство, исполняющее только интересы
правителей, опирающееся на силу;
2) “политическая
монархия”, которая проводит разумную политику, оберегает земные интересы
подданных, но остается для подданных “чужой”, поскольку не объединена с ними
общей религией;
3) “халифат” – государство,
охраняющее веру, мусульманская община со “своим” правителем.
Формирование школы
юридического позитивизма обычно относят к первой половине XX в. и связывают его
с творчеством Джона Остина, который в 1826 г. возглавил первую кафедру юриспруденции в Лондонском университете, незадолго до этого открытого стараниями И.
Бентама и его окружения. В цикле своих лекций под названием «Определение
предмета юриспруденции» он развил идею Т. Гоббса о праве как команде суверена и
утилитаристский тезис И. Бентама о том, что подобная команда суверена должна
быть нацелена на обеспечение наибольшего счастья для наибольшего числа людей. Однако
в отличие от своего старшего современника Остин не был столь радикальным в
истолковании этого тезиса в отношении государственного устройства и политики.
Кроме того, в истолковании принципа пользы он критически воспринимал
бентамовскую концепцию моральных чувств и был склонен толковать принцип
полезности как неявно выраженное собрание божеских заповедей. В отношении
позиции И. Гоббса он заявлял, что в работах последнего проповедуется абсолютная
обязанность подданных повиноваться и не обсуждаются случаи, когда полезность
требует неповиновения. Кроме того, И. Гоббс, по оценке Остина, ошибочно
приписывал происхождение суверенитета и независимого политического общества
некоему «фиктивному согла-шению или договору».
С именем Остина следует
связывать не появление самого юридического позитивизма, а только своего рода
профессионализацию и предметную рационализацию традиции правового позитивизма.
Главный труд Остина «Лекции о юриспруденции, или Философия позитивного права»
(1863), подготовленный к печати посмертно его женой Сарой и снабженный
примечаниями Дж. С. Милля, бывшего в числе его любимых студентов, создавался в
то время, когда уже стали известными труды автора «Курса позитивной философии»,
с которым имеются прямые переклички в части второй лекций. Вполне в духе Конта
звучит высказывание Остина о том, что «доброе и стабильное правительство
немыслимо или почти немыслимо до тех пор, пока основы политической науки не
станут известными основной массе населения»[1].
В некой комбинации
рационального правления и просвещенного населения лежит, таким образом, ключ к
социальному прогрессу.
Таким образом, в
творчестве английского правоведа совместились методологические приемы
исследования современного ему утилитаризма и позитивизма, для которых был
характерным акцент на эмпирических особенностях права. Эмпирическое познание
права предполагалось осуществлять на основе чисто юридических критериев,
обособленных от моральных оценок права, а также от социально-политических его
характеристик, столь присущих естественно-правовой традиции обсуждения
проблематики права и правоведения.
В итоге право предстает в
относительно определенной и легко обозреваемой совокупности правил, принципов и
типологических делений. Если, по представлениям И. Бентама, право следует
воспринимать как совокупность знаков, изданных или одобренных сувереном для
регулирования должного поведения определенного класса лиц, находящихся под его
властью, то, согласно Остину, такого суверена можно представить себе - в
зависимости от обстоятельств - в виде не только лица, но и учреждения которое
действительно, а не формально является сувереном для подвластных в данном
политическом сообществе. Источником права, таким образом, является суверенная
власть, причем важнейшей гарантией нормального функционирования права и самой
суверенной власти выступает привычка большинства к повиновению. Нет поэтому,
согласно Остину, оснований относить к разряду позитивного закона, к примеру,
распоряжение оккупационных армейских властей, даже если они, и дают этому
распоряжению наименование закона.
В конструкции Остина
суверен предстает воплощением всевластного учреждения, а норма права - нормой
властного принуждения, или, говоря словами самого Остина, «правилом,
установленным одним разумным существом, имеющим власть над другим разумным существом,
для руководства им»[2].
Приказ суверена,
снабженный санкцией, и есть, по сути дела, правовая норма. По этой логике
позитивными законами в строгом смысле этого слова должны считаться такие
законы, которые предполагают возложение обязанностей и которые влекут
определенные последствия, в том числе негативные в виде законного причинения
вреда.
Таким образом, норма
получает юридический характер только в том случае, когда некто, обладающий
необходимыми властными возможностями и способностями, в состоянии придать ей
обязывающую силу принуждения под угрозой причинить вред нарушителю данной
нормы. Этим субъектом суверенных властных полномочий может быть не только
человек, но и бог. Санкции, установленные позитивным законом, имеют характер
юридический и политический одновременно, поскольку они реализуются на практике
данным политическим сообществом в принудительном порядке. В этом смысле право в
целом является приказом суверенной власти, устанавливающим обязанности и
находящим гарантии их реализации в политических санкциях и принуждении.
Естественно-правовые
элементы и принципы обоснования и признания прав личности Остин решительно
отвергал, и в этом плане он был близок позициям Ф. Савиньи и Г. Гуго, под
руководством которых изучал в молодости юриспруденцию в Гётингене и Берлине.
Остин расходился со своими немецкими наставниками в оценке исторических корней
права, поскольку ему, как и многим утилитаристам, был присущ -внеисторический
подход к изучению права.
Суть юридико-позитивистского
подхода в понимании и истолковании права хорошо передается формулой «закон есть
закон»[3].
В историческом плане
позитивистский подход выделяется своим негативным отношением к любым
конструкциям, которые допускают или терпимо относятся к допущению, что помимо
реально существующего и воспринимаемого государства и связанного с ним массива
законодательства существует - и с этим надлежит считаться - некое более
разумное право и связанное с ним государство, являющие собой эталон для
сопоставлений. Подобный же негативизм он распространяет и на концепции
естественных и неотчуждаемых прав.
Другой важной и более
оправданной особенностью использования формулы «закон есть закон» является
признание ее необходимейшим условием нормального общения в нормально
организованном человеческом общежитии, своего рода краеугольным камнем в
громадном здании государственности и неотъемлемым атрибутом повседневного
правового общения. Существенное значение в концепции Остина имеет трактовка
права в строгом смысле слова.
Право в строгом смысле
устанавливается для разумных существ другим разумным существом или существами -
таковы законы, установленные богом, и законы, установленные людьми. Но среди
второй категории не все можно безоговорочно отнести к праву в строгом смысле,
например правила, установленные лицами и учреждениями, не являющимися
суверенами. К этому же разряду Остин относит правила, установленные
общественным мнением, а также правила моды, правила этикета и законы чести.
Остин называл все эти разновидности нормативного регулирования термином
«позитивная мораль».
Таким образом, право в
широком смысле включает в себя богооткровенное право, позитивное право и
позитивную мораль. Между позитивным правом и моралью, а также религией
существует не близость и не сходство, а противоречие. И это должен учитывать
всякий законодатель. Противоречие с моралью не лишает право его качественных
свойств, даже если оно подвергается критике с моральных позиций или испытывает
ограничительное воздействие со стороны последней[4].
Наиболее характерным для
позиции Остина в этом вопросе было то, что он резко и твердо разводил право и
мораль; вопрос о морально должном, о приведении сущего в соответствие с этим
долженствованием Остином полностью не снимается, но только выносится за рамки практической
юриспруденции. Таким образом, право обособляется от морали ради того, чтобы
предметом юриспруденции было исключительно позитивное право - вне всякой
зависимости от того, хорошее это право или плохое, несовершенное. Оценки этого
рода, по мнению Остина, удел этики или законоведения, но отнюдь не
правоведения.
Естественно, что в своем
обсуждении предмета юриспруденции и сферы права Остин не мог не коснуться
вопроса о право-творческой роли судей и суда. Он склонялся к тому, что и
решения суда следует воспринимать как часть права в том случае, когда они
признаются в качестве таковых сувереном.
Связав природу права с
приказом фактически правящей в обществе группы лиц или одного правителя, Остин
тем самым легитимировал правотворчество любой власти. В XX в. такой подход был
использован самыми недемократическими, антиправовыми и не-гуманными
политическими режимами, правда, за пределами Англии.
Международное право, как
известно, нельзя рассматривать как команду суверена, снабженную санкцией; На
этом основании Остин относил его к разряду не позитивного права, а к области
«позитивной международной нравственности», правила которой распространены среди
цивилизованных наций, хотя при этом у каждой из них свои собственные туманные
представления относительно того, какими должны быть понятия этой международной
нравственности (international morality).
Со временем взгляды
Остина на природу права и его взаимосвязи с другими областями жизни, судя по
всему, изменились, и он неоднократно объявлял о своем желании написать новый
труд о предмете юриспруденции уже под названием «Принципы и отношения юриспруденции
и этики». Вслед за некоторыми социально ориентированными позитивистами,
последователями А. Сен-Симона и О. Конта, он высказывал свои предпочтения в
пользу правления элиты знания. Вероятная трудность, с которой он столкнулся,
была связана с его обособлением права от морали, что влекло за собой и
обособление «сознания свободы» от позитивного права. В результате, как отмечает
исследователь его творчества У. Моррис, «праву так просто стало оставаться
одному с имиджем собственной позитивности».
А в этой ситуации творцу
права уже ничего не остается, кроме как безотчетно следовать мотиву, который Т:
Гоббс приписывал Левиафану, - «заполучив власть, желать еще и еще, и так до самой
смерти»[5].
Судьба учения Остина и
всего течения юридического позитивизма сложилась, в общем и целом благополучно.
Во-первых, многими правоведами позитивистской ориентации было замечено, что
право в своем функционировании не может обходиться без устранения «внутренних
противоречий и пробелов» и потому, раз сложившись в некое формально и
догматически непротиворечивое целое, это право уже не нуждается в каких-либо
нравственных или социально-философских объяснениях и оправданиях. Немецкий
правовед К. Бергбом, автор книги «Юриспруденция и философия права» (1892),
считал, что право, действительно функционирующее как право (по принципу «закон
есть закон»), составляет основу отношений между людьми в любом строе отношений.
«Сущность любого права, -
писал Бергбом, - состоит в том, что оно действует. Поэтому прекраснейшее
идеальное право не может не оставаться позади самого жалкого позитивного права,
подобно тому, как любой калека видит, слышит и действует лучше, чем самая
прекрасная статуя»[6].
Одно из распространенных
самооправданий юридико-позитивистской ориентации в изучении права - это
прагматическая забота ученых и практиков по необходимому упорядочению всего
массива непрерывно изменяющегося и разрастающегося законодательства. Но
очевидно, что истолкование права как приказа суверена чревато и
недобросовестным применением этой формулы. Именно в результате такого
использования формулы о законе-приказе может расти и множиться деятельность по
обеспечению одной лишь «наружности закона»[7].
Царская гроза - признак дееспособности и
надежности верховной власти для подданных.
Историческая школа
права - одно из
течений в науке права 1-й половины 19 в. Было особенно влиятельно в Германии. В
отличие от доктрины естественного права,
являвшейся идеологическим оружием революционной буржуазии, историческая школа
права выступала в защиту феодальных порядков, против преобразования
существующих отношений с помощью нового законодательства. Важнейшим источником
права был объявлен обычай, кодификация
отвергалась, а право изображалось как результат постепенного развития
"народного духа"; развитие права сравнивалось с развитием языка.
Сторонники исторической школы права Г. Гуго (1764—1844) и Ф. Ю. Штоль
(1802—1855) оправдывали сохранение феодальных правовых институтов, выступали
против кодификации права в Германии. В значительной мере позиции исторической
школы права в Германии были проявлением националистической реакции на
кодификацию права, проведенную во Франции и закрепившую завоевания буржуазной
революции. Критикуя историческую школу права за апологетику феодальных порядков
и консерватизм, К. Маркс в статье "К критике гегелевской философии права.
Введение" писал, что это — "школа, которая подлость сегодняшнего дня
оправдывает подлостью вчерашнего, которая объявляет мятежным всякий крик
крепостных против кнута, если только этот кнут — старый, унаследованный,
исторический…".
Источником естественного
права является человеческий разум, в котором заложено стремление к спокойному
общению человека с другими людьми. На этой основе Греции определяет предписания
естественного права (требования разума), к которым относит “как воздержание от
чужого имущества, так и возвращение полученной чужой вещи и возмещение
извлеченной из нее выгоды, обязанность соблюдения обещаний, возмещение ущерба,
причиненного по нашей вине, а также воздаяние людям заслуженного наказания”.
Ветхозаветная
справедливость –
«Око за око, зуб за зуб».
Тоталитаризм. Для идейно-политических программ
тоталитаризма характерны притязания на выражение подлинных интересов трудящихся
масс, классов, народов, наций, утверждения об исторической необходимости
применения крайних мер и отсутствии других способов защиты общественного блага
кроме диктаторских. Все авторитарные и тоталитарные режимы либо принципиально
отвергают демократию, права и свободы человека, либо формально признают и даже
пропагандируют их в идеологических целях, но попирают на практике. Официальной
идеологии победившего тоталитаризма присущи демагогия, настойчивое насаждение
ненависти к врагам и к инакомыслящим, казенный оптимизм, притязания на
научность, эклектическое использование идей и лозунгов, взятых из различных
направлений политической идеологии.
Политико-правовая
идеология тоталитаризма не допускает ни свободной мысли, ни открытой дискуссии.
Это закономерно, поскольку для кастовых, деспотических, тоталитарных обществ и
государств характерны не многообразие, а искусственно насаждаемое единство, не
свободное развитие мысли, а догматизм и слепая вера, не уважение к
человеческому разуму и истине, а их отторжение, принципиальный алогизм,
ограничение мышления толкованием священных книг, изречений вождей, решений
церковных и партийных соборов.
1. История политических и правовых
учений / под общ. Ред. Академии РАН, д. ю. н. проф. Нерсесянса, -4-е изд.
Перераб. И доп. - М.,изд. НОРМА, 2003.
2. История политических и правовых
учений, Учебник / Под ред. О. Э. Лейста. - М.: Юридическая литература, 1997.
3. История политических и правовых
учений. - М.: Юридическая литература, 2001.
4. Малахов В.П. История политических и
правовых учений: Учебное пособие для вузов. – М.: Академический Проект, 2003.
5. Шульженко Ф. П., Андрусяк Т. Г.
История политических и правовых учений. - К.: Юринком Интер, 1999.