Тема: Американо-европейские отношения

• Вид работы:
  Дипломная (ВКР) по теме: Американо-европейские отношения
• Предмет:
  Другое
• Когда добавили:
  27.03.2012 12:14:26
• Тип файлов:
  MS WORD
• Проверка на вирусы:
  Проверено - Антивирус Касперского

Другие экслюзивные материалы по теме

• Полный текст:

  Введение.

  Глава 1. Теоретико-методологические подходы к проблеме односторонних и коллективных методов решения международных проблем.

  1.1. Понятия унилатерализма и мультилатерализма в рамках различных направлений и школ изучения международных отношений.

  1.2. Общие контуры проблемы односторонности / двусторонности в контексте американского и европейского подходов.

  Глава 2. Развитие американо-европейских процессов взаимодействия в военно-политической сфере (1949-2006 гг.)

  2.1. Трансатлантические военно-стратегические отношения в период «холодной войны».

  2.2. Трансформация системы американо-европейского военно-политического взаимодействия после распада биполярности.

  Заключение.

  Во введении обоснована актуальность проблемы; определены цель, задачи, объект и предмет исследования; сформулирована гипотеза; дана характеристика методологических основ работы; раскрыта ее научная новизна, теоретическая и практическая значимость; определены методы исследования и степень разработанности исследуемой проблемы.

  В первой главе будут рассмотрены теоретико-методологические подходы к проблеме односторонних и коллективных методов решения международных проблем в рамках различных направлений и школ изучения международных отношений. Здесь же будут подвергнуты анализу доминирующие в американской и европейской политической теории и практике подходы к восприятию вызовов и угроз и способам реагирования на них).

  Во второй главе диссертации этапы развития американо-европейских отношений в военно-политической сфере во второй половине ХХ – начале ХХI столетия будут рассматриваться в контексте специфической логики взаимоотношений, а именно – сочетания конфликтов и согласия, их постоянного присутствия в объединении, и постоянного меняющегося соотношения. В ситуации сохранения низкого конфликтного потенциала в евроатлантических взаимоотношениях ведущим типом поведения членов НАТО до определенного периода являлась «добровольная солидаризация» с курсом США. Если во взаимоотношениях преобладал конфликт, данная модель уступала место более сложной конструкции, позволявшей поддерживать структуру блока в состоянии эластичного равновесия: ведущую роль начинали играть «субсоюзы» нескольких стран, преследовавших собственные цели. При этом не исключалось участие одного и того же государства в двух разных группировках. Внешние и внутренние воздействия, которым Организация Североатлантического договора была подвержена на протяжении полувека, сформировали достаточно гибкий механизм взаимодействия, позволяющий, при необходимости, обходить острые углы во взаимоотношениях и сохранять шансы на выработку консолидированной позиции.

  Однако, несмотря на то, что и американская и европейская политическая традиции рассматривают мирорегулирование на многосторонней основе как более предпочтительный способ решения международных проблем, правительства по обе стороны Атлантики демонстрируют различную степень приверженности многосторонним механизмам. Этому способствует различный исторический опыт Европы и США а также, что более важно, разность их силовых потенциалов, приводящая к различному мировосприятию.

  С определенной долей условности можно заключить, что в европейском и американском политическом мышлении доминируют две различные парадигмы вследствие чего подходы к решению проблемы односторонности / многосторонности по обе стороны Атлантики существенно различаются. В американской политической традиции в большей степени преобладает консерватизм, тогда как объединенная европейская политика тяготеет к либерально-институциональным методам решения международных проблем.

  Содержанию третьей главы диссертационной работы предполагается придать аналитико-прогностический характер и сформулировать в ней наиболее вероятные сценарии дальнейшего развития американской и европейской позиции в области обороны и безопасности. Со времени вторжения коалиционных сил, ведомых США, в Ирак, международная ситуация заметно осложнилась. Не нашли подтверждения прогнозы о «стабильной однополярности» и позитивном воздействии «демократической сверхдержавы» на мировое развитие. Своеобразный политико-военный кризис, в котором оказались США в Ираке, и заметное обострение внутренних американских дискуссий по иракской проблеме дают основания думать об ограниченности возможностей силового регулирования.

  Актуальные тенденции мирового развития, как полагают критики американского унилатерализма, являют собой дальнейшую деградацию американоцентричной системы институционального сотрудничества. С момента прихода к власти республиканская администрация была озабочена стремлением к максимальной независимости в сфере внешней политики, что принимало форму односторонних, не согласованных с европейскими союзниками действий («Самое худшее, что мы можем сделать, это позволить коалиции определять нашу миссию», Д. Рамсфилд). Положение в мире после начала операции США в Афганистане стало характеризоваться Белым Домом как «гипероднополярность». Еще более отчетливой эта тенденция стала после событий 11 сентября 2001 года.

  В военно-политической стратегии администрации Дж. Буша явственно просматриваются черты «политики гегемона», хотя возможности ее долгосрочной реализации, сопутствующие этому процессу обстоятельства и последствия не до конца просчитаны. Можно полагать, что американское руководство не представляет нюансы различий между политикой «гегемонии» и «лидерства», хотя инстинктивно восприимчиво именно к первой модели.

  Наиболее реалистичными являются мнения тех специалистов, которые считают, что Америка должна стремиться не к гегемонии, а к «оптимальному» лидерству, позволяющему ей одновременно сохранять статус великой державы и экономить собственные ресурсы. Институционализация данного вида лидерства должна осуществляться в рамках коллективного регулирования политико-военными процессами совместно с европейскими государствами (формирование «коалиций желающих», Р. Хаас), среди которых фактический статус США будет наивысшим («первые среди лучших»).

  Евросоюз в своей внешней политике и оценках глобальных угроз близок США. Однако особенности политической природы объединенной Европы, ее геополитическая специфика и особенности экономических устремлений определяют значимые различия международных стратегий Брюсселя и Вашингтона. Евросоюз вырабатывает уникальный стиль лидерства в мировой политике, в долгосрочной перспективе, возможно, способный не уступать по эффективности американскому. Цели политики ЕС рассчитаны в большей мере на долгосрочную перспективу, и в меньшей – на получение скорого выигрыша. Однако именно это позволяет Евросоюзу оперативно корректировать методы их достижения. Если США проецируют свое влияние прямолинейно и непосредственно при помощи силы, то страны ЕС пытаются воздействовать на международные отношения отдавая приоритет косвенным инструментам: организационно-политическим, экономическим, культурным, правовым, др. Стратегия «мягкого европейского лидерства» вызывает гораздо меньшее сопротивление международной среды и сопряжена с меньшим риском от попыток его нейтрализовать. В этом одновременно и ее слабость, и преимущество.

  Проблема многосторонности / многосторонности и в перспективе будет, во многом определять фон трансатлантических отношений в сфере военной политики и безопасности. Следовательно, западное политическое и экспертное сообщество будет еще неоднократно возвращаться к дискуссии о преимуществах унилатерализма над мультилатерализмом (или же первого над последним), особенно по мере того, как США и Европа начнут реализацию собственных сценариев разрешения тех или иных проблем международной безопасности. Ситуация усугубляется также отсутствием внутриполитического консенсуса внутри самих США в вопросе о том какую роль Америка стремиться сыграть в современном мире, - «вовлеченного унилатералиста» или «изолированного мультилатералиста», мирового жандарма или мирового полицейского.

  Вместе с тем, кризис концептуального мышления в западном экспертном сообществе во многом обусловленный неопределенностью и переходностью нынешней ситуации в трансатлантических отношениях, препятствует формированию объективной картины, отражающей состояние евроатлантического партнерства на современном этапе, затрудняет выработку универсальной концепции, которая могла бы стать своего рода путеводителем для выстраивания устойчивых американо-европейских связей, в условиях складывания нового миропорядка.

  С этих позиций планируется формулирование научной новизны и основных положений, выносимых на защиту, а также определение теоретической и практической значимости темы работы.

  В заключении будут подведены итоги и сформулированы основные выводы исследования.

  Методологической основой диссертационного исследования выступит принцип историзма, предполагающий конкретное изучение развития и изменения общественных явлений, а также всестороннее выявления связей и взаимодействия каждого из этих явлений с другими.

  Исследование будет построено на комплексном сочетании таких общенаучных методов, как анализ и синтез, индукция и дедукция; сравнительно-исторический и логический методы, дающие возможность изучать явления и процессы в развитии.

  
  

  Список литературы

  
  

  1.   Бжезинский З. Великая шахматная доска. - M., Международные отношения, 1999.

  2.   Глинский-Васильев Д. Расширение НАТО на восток как проблема российской и европейской безопасности // Россия и основные институты безопасности в Европе: вступая в XXI век / Под ред. Д.В. Тренина. - М., 2000.

  3.   Даалдер А. Глобальная НАТО // Россия в глобальной политике. – 2006. - № 5.

  4.   Давыдов Ю.П. Норма против силы. - М., 2002.

  5.   Данилов Д.А. Европейский Союз: формирование политики безопасности и обороны // Космополис. - 2002. - № 1.

  6.   Загорский А.В. Формирование новой системы межгосударственных отношений в Европе // Современные международные отношения. - М., 2000.

  7.   Иванов И.Л. Трансформация НАТО: век нынешний и век минувший // Мировая экономика и международные отношения. - 2003. - № 1.

  8.   Иванов Э.М. Специфика связей транснациональных корпораций с государственными структурами США // Аналитические обзоры РИСИ. №2(5) – М., 2004.

  9.   Иноземцев В.Л., Кузнецова Е.С. Возвращение Европы. Объединенная Европа на пути к лидерству в мировой политике // Мировая экономика и международные отношения. - 2002. - № 4.

  10.  Киссинджер Г. Нужна ли Америке внешняя политика? - М., 2002.

  11.  Кокошин А.А. Ядерные конфликты в XXI веке (типы, формы, возможные участники). - М., 2003.

  12.  Кременюк В.А. Взгляд вперед: задачи внешней политики администрации Буша // США-Канада: экономика, политика, культура. - 2001. - № 12.

  13.  Кременюк В.А. США и окружающий мир: уравнение со многими неизвестными // США-Канада: экономика, политика, культура. - 1999. - № 1.

  14.  Лендьел Л. Между Марсом и Венерой // Россия в глобальной политике. – 2004. - № 3.

  15.  Михайлов С.А. США и общеевропейская политика в сфере безопасности и обороны. – М., 2006.

  16.  Маныкин А., Пилько А. Солидарность добровольная и вынужденная в исторической ретроспективе НАТО // Международные процессы. – 2006. - Том 4. – №2(11).

  17.  Най Дж. «Мягкая» сила и американо-европейские отношения // Свободная мысль. – 2004. - №10.

  18.  Пилько А.В. Как НАТО не стала глобальной // Россия в глобальной политике. – 2006. - № 5.

  19.  Пионтковский А.А. Эволюция концепций стратегической стабильности: ядерное оружие в ХХ и XXI в. / Под ред. С.В. Емельянова. - М., 1997.

  20.  Примаков Е.М. Мир после 11 сентября. - М., 2002.

  21.  Приходько О.В. ЕС-США: оценка возможности формирования самостоятельного европейского полюса силы. - М., 2002.

  22.  Рогов С.М. Доктрина Буша // Свободная мысль. - 2002. - № 4.

  23.  Рогов С.М. 11 сентября 2001 г.: реакция США и последствия для российско-американских отношений. - М., 2001.

  24.  Сетов Р.А. Функции конфликта в становлении системных моделей международных отношений: биполярный мир и современность // Конфликт и консенсус в американском обществе. - М., 2004.

  25.  Системная история международных отношений. В 4 т. Т. 3. / Отв. ред. А.Д. Богатуров - М., 2003.

  26.  Слипченко В.И. Войны шестого поколения. Оружие и военное искусство будущего. - М., 2002.

  27.  Смирнов П.В. США и НАТО: есть ли будущее у альянса? // США-Канада: экономика, политика, культура. - 2002. - № 11.

  28.  Смирнова Н.А. Западная Европа в стратегии США: 1945-1987. - М., 1989.

  29.  Стрежнева М.В. ЕС и СНГ: сравнительный анализ институтов. - М., 1999.

  30.  США и Европа: перспективы взаимоотношений на рубеже веков / Отв. ред. А.И. Уткин. - М., 2000.

  31.  США на рубеже веков / Под ред. С.М. Рогова и др. - М., 2000.

  32.  Троицкий М. Европейский Союз в мировой политике // Международные процессы. – 2006. - Том 4. – №2(11).

  33.  Троицкий М. Трансатлантический союз (1991–2004). Модернизация системы американо-европейского партнерства после распада биполярности – М., 2004.

  34.  Уткин А.И. Американская стратегия для XXI в. - М., 2000.

  35.  Цыганков П.А. Теория международных отношений. - М., 2002.

  36.  Шаклеина Т.А. Россия и США в новом мировом порядке: дискуссии в политико-академических сообществах России и США (1991-2002). – М., 2002.

  37.  Шлезингер А. Циклы американской истории. - М., 1992.

  38.  Эвертс С. Евро и трансатлантические отношения. - М., 2001.

  39.  America and Europe: A Partnership for a New Era // Gompert D.C., Larrabce F.S. (eels.). New York, 1997.

  40.  Atlantic Security: Contending Visions / Kupchan, Charles A. (ed.). New York,1998.

  41.  Freedman L. Strategic Coercion: Concepts and Cases. New York, 1998.

  42.  Haass R.N. The Reluctant Sheriff. The United States After the Cold War. New York, 1997.

  43.  Hunter R.E. The European Security and Defense Policy: NATO's Companion or Competitor? RAND Europe: National Defense Research Institute, 2002.

  44.  Hollis M. The Political Philosophy of Social Science: An Introduction. Cambridge, 1994.

  45.  Keohane R.O. After Hegemony. Cooperation and Discord in the World Political Economy. Princeton, 1984.

  46.  NATO Prague Summit Declaration. NATO Press Release. November 21, 2002.

  47.  Nye J.S., Jr. Bound to Lead. The Changing Nature of American Power. New York, 1990.

  48.  Sloan S. NATO, the European Union, and the Atlantic Community: the Transatlantic Bargain Reconsidered. Lanham, 2003.

  49.  The Alliance's New Strategic Concept. Rome, November 8, 1991.

  50.  The Alliance's Strategic Concept. Approved by the Heads of State and Government participating in the meeting of the North Atlantic Council in Washington D.C. April 23-24, 1999.

  51.  Trans-Atlantic Tensions. The United States, Europe, and Problem Countries // Haass R.N. (ed.). Washington, 1999.

  52.  Wallander C.A. NATO's Price // Foreign Affairs. Vol. 81, № 6. November / December, 2002.

  Введение

  
  

  В начале нового тысячелетия тесный союз США и Европы, определяемый в западных политических и научных кругах термином «атлантизм», пережил один самых серьезных кризисов с момента окончания холодной войны. Несмотря на неоспоримый факт, что кризисные тенденции во многом уже преодолены, великий трансатлантический спор вряд ли можно считать полностью разрешенным. Предмет этого спора носит многогранный характер, а его истоки следует искать в самой сущности американо-европейских отношений, кардинальным образом изменившихся за последние десять-пятнадцать лет.

  В перечне вопросов, определяющих развитие трансатлантических отношений, не последнее место занимает проблема «односторонности / многосторонности», как в узкой сфере оборонной политики, так и в более широком контексте международной безопасности. События 11 сентября 2001 года, военные кампании в Афганистане и Ираке, резкое обострение ситуации вокруг Ирана и целого ряда «несостоявшихся» государств (failed states) высветили различия в подходах «Старого» и «Нового Света» к решению международных проблем.

  Результатом этих различий явилось видимое ухудшение взаимоотношений объединенной Европы и США по линии военно-политических связей. Отсутствие когерентности между оборонной политикой Соединенных Штатов и политикой европейских стран вполне очевидно и может приобрести длительный, если не постоянный, характер. Американская политика унилатерализма спровоцировала в западных политических, военных и научных кругах бурную дискуссию о дальнейших перспективах многостороннего сотрудничества Европы и США в рамках существующих международных институтов, таких как ООН, НАТО, ЕС / ЗЕС, ОБСЕ. Однако полемика о преимуществах и недостатках односторонних и коллективных методов решения международных проблем выходит далеко за рамки традиционных академических споров. В данном случае речь идет о выборе дальнейшего пути развития коллективных военно-политических структур в условиях кардинальной трансформации всей системы трансатлантической безопасности после окончания холодной войны, которая происходит под воздействием системообразующих и системоразрушающих факторов, как имманентного характера, так и порожденных внешней средой.

  К внутренним аспектам трансформации следует отнести внутриполитическую ситуацию в странах евроатлантического сообщества (смену правящих партий, глав государств и правительств, что влечет за собой корректировку или существенные перемены во внешнеполитическом и военно-политическом курсе государств Запада); внутриэкономическую динамику (увеличение дисбаланса в оборонных потенциалах США и объединенной Европы, особенно проявившегося во время войны в Персидском заливе и операций на Балканах, побуждает европейские правительства к действиям («европейский ответ»); развитие внутри ЕС интеграционных процессов и создание новых институтов общей европейской внешней политики безопасности и обороны («Главная цель»).

  К числу внешних источников воздействия на систему трансатлантической безопасности следует отнести факторы, порожденные внешней международной средой. Распад биполярного мира повлек за собой возникновение принципиально новой комбинации в мировом порядке, где условная однополярность, во главе с единственной сверхдержавой, сопряжена с нарастающей многополярностью новых центров силы (Евросоюза, Китая) и непредсказуемостью поведения целой группы изолированных стран, - по американской терминологии стран-изгоев (rogue states), - большинство из которых расположены регионе Большого Ближнего Востока.

  Весь комплекс внутренних и внешних факторов, объективных возможностей (несопоставимость материальных, технологических и организационных ресурсов США и Европы) и субъективных предпочтений (коллективный метод мирорегулирования) способствовали возникновению и развитию проблемы односторонности / многосторонности в американо-европейских отношениях, включая одну из ее важнейших сфер – безопасность и военную политику.

  Актуальность темы исследования

  Актуальность темы, таким образом, заключается в том, что дискурс по проблеме односторонности / многосторонности на уровне политического и экспертного сообществ в странах Запада неизбежно отражается на процессе формирования внешней и оборонной политики, находя воплощение в официальных внешнеполитических и военных доктринах США, Евросоюза и отдельных европейских стран. Консервативное американское политическое мышление ищет почву для более четкой привязки новых вызовов и угроз к традиционным противникам, борьба ведется не только с этими явлениями (терроризм, распространение ОМУ, др.), но и с государствами, которые сообразно геополитическим интересам Вашингтона назначаются a priory виновными в нарушении режимов нераспространения, причастными к террористической деятельности и т.д. В частности, применительно к терроризму и распространению ОМУ, теория смены режимов (regime change theory), направленная на смещение тех или иных политических сил (даже если речь о недемократических режимах) в одностороннем порядке, создает предпосылки для международной анархии, так как отодвигает на задний план коллективные механизмы регулирующие устойчивое функционирование как всей мировой системы безопасности так и ее важнейшей трансатлантической подсистемы (в том числе, ее краеугольного камня, НАТО) в частности.

  Кризис этих механизмов способствует фрагментации и дестабилизации всей международной политической системы, ведет к возрождению старой дилеммы безопасности, непременным атрибутом которой является усиление геополитического соперничества, многократно повышающего конфликтогенный потенциал в мире.

  В сложившейся ситуации перед Европейским Союзом, как одним из главных центров нарождающегося многополярного мира, равно и как перед другими основными участниками международной жизни, стоит конкретная задача. Ее суть заключается в необходимости создания альтернативной модели мирорегулирования, основанной на эффективной многосторонности, которая может быть достигнута на основе широкого консенсуса, с учетом сбалансированности интересов всего мирового сообщества, а также, путем модернизации существующих международных институтов в соответствии с реалиями современного мира.

  Степень разработанности проблемы.

  Проблемы военно-политической безопасности активно рассматривались отечественными исследователями, среди которых следует выделить работы Д.Г. Балуева, В.Г. Барановского, А.Д. Богатурова, С.И. Грачёва, Ю.А. Гусарова, Д.А. Данилова, О.П. Иванова, С.А. Караганова, Ю.Я. Киршина, О.А. Колобова, А.С. Макарычева, В.И. Михайленко, Т.Г. Пархалиной, А.А. Сергунина, М.А. Троицкого, О.О. Хохлышевой, др.

  Общие проблемы американской внешней политики нашли отражение в работах таких авторов, как: В.Г. Барановский, В.И. Батюк, А.Д. Богатуров, Р. Гилпин, Ф. Зеликов, В.А. Кременюк, С.М. Рогов, Р. Хаасс, А.И. Уткин, Т.А. Шаклеина, др.

  К анализу трансатлантических отношений и политики США в отношении Западной Европы обращаются такие авторы, как Ф. Айсбур. Р. Асмус, О. Бейлс, Ф. Бергстен, Дж. Голдгейр, Ф. Гордон, Ю.П. Давыдов, П.Л. Иванов, Д. Каллео, Р. Куглер, С. Ларраби, В.А. Мазинг, П.Г. Подлесный, О.В. Приходько, П.В. Смирнов, Дж. Соломон, Г. Тревертон, С. Уолландер, У. Уоллес, А.И. Уткин, Р. Хаасс, У. Хайленд, Р. Хаптер, С. Эвертс и др.

  Различные аспекты европейской интеграции в связи с евроатлантической стратегией Вашингтона освещаются в работах О.Н. Барабанова, О.Ю. Буториной, И.М. Бусыгиной, Д.Ю. Елинского-Васильева, Д.А. Данилова, Д. Динана, В.В. Журкина, А.В. Загорского, И.Е. Лешукова, А.В. Мальгина, М.М. Наринского, М.В. Стрежневой, С.Л. Ткаченко, Ю.В. Шишкова, др.

  По мере работы над темой диссертации будет проведен более широкий обзор исследований по выбранной проблеме.

  Эмпирическую базу диссертации будут составлять:

  a. официальные документы Организации Североатлантического договора, Европейского Союза и их функциональных органов;

  b.   международные договоры и соглашения, заключенные между США и европейскими государствами – членами НАТО и ЕС, а также акты международных переговоров, совещаний, саммитов;

  c. мемуары, политическая публицистика, речи и интервью с государственными и общественными деятелями США и европейских государств;

  d.   аналитические доклады и разработки российских и зарубежных исследовательских организаций;

  e. открытые аналитические и информационные материалы соответствующих структурных подразделений Министерства иностранных дел Российской Федерации, Госдепартамента США, исполнительных органов Организации Североатлантического договора и Европейского Союза, иных досье и архивов;

  f.   справочная и научно-монографическая литература, материалы специализированных отечественных и зарубежных СМИ, ресурсы электронных компьютерных сетей (официальные и неофициальные информационные порталы, веб-сайты научно-исследовательских центров, библиотек, заинтересованных организаций различных форм собственности и др.).

  Объектом исследования будет являться деятельность национальных и международных государственно-политических, военных органов США и европейских стран, осуществляемая в рамках одностороннего / многостороннего взаимодействия в сфере обороны и безопасности.

  Предметом исследования будут выступать актуальные проблемы современных двусторонних и многосторонних военно-политических отношений между США и европейскими странами.

  Хронологические рамки исследования последовательно охватывают период взаимоотношений США с НАТО, и позднее – с ЕС, с начала 1949 года до конца 2006 года. Нижняя граница – период создания Организации Североатлантического договора и формирования системы евроатлантического сотрудничества в военно-политической сфере (подписание 4 апреля 1949 г. Вашингтонского договора). Верхняя граница – выборы в Конгресс США в ноябре 2006 года, результаты которых способны в известной степени скорректировать политику республиканской администрации в сфере обороны.

  Цель диссертации – изучить закономерности, тенденции и перспективы проявления явления односторонности / многосторонности в американо-европейских военно-политических отношениях в новейшей истории

  Основными задачами диссертационной работы, как предполагается, выступят следующие:

  - проведение политологического анализа понятий унилатерализма и мультилатерализма с позиций представлений различных направлений и школ изучения теории международных отношений; рассмотрение проблемы развития концептуальных основ американского унилатерализма и европейского мультилатерализма;

  - исследование эволюции позиций США и европейских государств в военно-политической области в рамках односторонних и многосторонних отношений в период 1949-2006 гг.;

  - прогнозирование возможных вариантов трансформации модели американо-европейского военно-политического сотрудничества и механизмов ее внутреннего регулирования в ближайшей перспективе.

   

  Глава 1. Теоретико-концептуальные подходы к проблеме односторонних и коллективных методов решения проблем международной безопасности

  1.1. Понятия унилатерализма и мультилатерализма в рамках различных направлений и школ изучения международных отношений

  
  

  С началом нынешнего столетия дискуссии о характере современного мира возобновились с еще большей остротой. Кардинально меняется соотношение сил на мировой арене, причем это происходит отнюдь не только по причине усиления и ослабления традиционных центров стратегической мощи, но также из-за появления новых сфер соотношения сил. Современный мир на глазах теряет устойчивость[1], субъекты международных отношений становятся все менее стабильными, в то время как, отмечает отечественный исследователь Э. Баталов, «транзиторность и процессуальность приобретают все большее значение в политической жизни»[2]. Это позволяет вести речь не просто о структурной перестройке мировой политической системы, а скорее - о ее смене.

  Классическое политическое устройство мира, сложившееся в рамках Вестфальской, государственно-центристской, системы, основывалось на институте государства как основной структурной единицы[3]. В течение более чем трех столетий на ее основе выстраивалась система внутри- и межгосударственных отношений с присущими ей политическими и правовыми нормами. И все это время внутри системы эволюционировало то, что составляло ее основу, – принцип национального суверенитета. В.М. Сергеев в своей работе приводит замечание Г. Николсона, который еще в начале ХХ века писал, что после первой мировой войны «изменилось содержание суверенитета (понятие суверенной власти)»[4].

  Одним из узловых моментов развития Вестфальской политической системы являлось формирование структур, которые впоследствии, много позднее, оформились в виде новых международных акторов: транснациональных корпораций, межправительственных, международных неправительственных, религиозных организаций и движений, международных преступных и террористических структур, др. Полагать, что многие из них являются феноменами исключительно новейшей истории, не совсем верно: первые межправительственные организации оформились в Европе уже в первой четверти ХIХ столетия, в частности, для развития сотрудничества в экономической сфере (например, Постоянная комиссия по судоходству по Рейну), а собственно коммерческие транснациональные структуры – еще раньше (Ост-Индийская компания). К ХIХ веку относится и возникновение первых международных неправительственных организаций.

  Свой новый, «современный» характер транснациональные акторы приобрели во второй половине ХХ столетия, когда кардинальным образом изменились количественные и качественные масштабы их деятельности. Эти изменения привели вначале к трансформации Вестфальской политической системы, а затем – к формированию принципиально новых политических отношений в мире.

  Одними из первых, кто сделал новые процессы предметом анализа, стали представители либеральной школы. В середине 1960-х гг. Дж. Розенау высказал предположение о наступлении в историческом развитии человечества структурных изменений, имеющих результатом коренные трансформации в международно-политических отношениях. Главными акторами, по его мнению, становятся не государства, а частные лица, вступающие в отношения друг с другом при его (государства – Ю.Н.) минимальном посредничестве или даже вопреки его воле.

  То, что политическая структура мира стала демонстрировать качественные изменения, в начале 70-х годов ХХ столетия отметили Р. Кохэн и Дж. Най. В 1971 г. под их редакцией вышло первое издание книги «Транснациональные отношения и мировая политика»[5], содержавшей критику политического реализма с позиций нового научного направления – транснационализма. Главный вывод из наблюдений авторов заключался в том, что помимо межгосударственных взаимодействий, продолжающих, как и прежде, играть основную роль на международной политической арене, стали обнаруживаться новые, сложные отношения между государствами и другими транснациональными акторами. При этом сферы деятельности всех участников международного взаимодействия оказались не просто тесным образом переплетены, но и диаметрально изменены: международные организации (ООН, НАТО, ОБСЕ, Международный валютный фонд, ряд других) активно вмешивались во внутриполитические проблемы государств, такие как разрешение внутригосударственных конфликтов, соблюдение прав человека, определение финансовой политики и т.д., а национальные внутригосударственные органы - активно действовали во внешней, международной сфере.

  В результате возникла проблема перераспределения полномочий и функций между государствами и надгосударственными образованиями (международными организациями и институтами) – с одной стороны и государствами и новыми транснациональными акторами (ТНК и др.) – с другой. Начало осуществляться перераспределение управленческих функций от государства к другим участникам международного взаимодействия, размывание того, что С. Краснер назвал «вестфальским суверенитетом»[6], то есть такой политической организации, которая была основана на том, что внешние акторы фактически не могли воздействовать на внутреннюю политику государства или их действие было предельно ограничено.

  Само перераспределение функций идет далеко не просто. Государства, хотя и по-разному, но, как правило, отрицательно реагируют на «размывание» национального суверенитета, пытаясь отвечать на новые вызовы и угрозы, искать новые методы и средства для сохранения своих властных полномочий.

  К. Холсти, проводит параллель между периодом формирования Вестфальской системы и концом ХХ столетия[7]. Он отмечает, что в XVII веке Европа, являясь единой в культурно-цивилизационном плане, оказалась политически разделенной. В настоящее время, в ситуации усиления экономической интеграции, мир в политическом отношении представлен почти двумястами отдельными государствами. К тому же, новая политическая система мира возникает не только на европейском континенте, как было в Новое время, а в глобальном масштабе, поэтому осуществляемый политический переход по своему размаху и по уровню сложности превосходит трансформационные процессы эпохи Вестфальской системы.

  Еще более существенные исторические аналогии обнаруживают Ч. Кегли и Г. Раймонд: они определяют середину ХVII и конец XX столетий в качестве поворотных точек в современной истории, когда одни модели международного взаимодействия заменяются другими. По их мнению, каждый из этих периодов отмечен своеобразным «столкновением цивилизаций», и «конфликтом моральных ценностей», и «противостоянием взглядов»[8].

  Сегодня отмечается явное количественное превосходство новых транснациональных акторов над национальными государствами. Если государств в современном мире насчитывается около двух сотен, то межправительственных организаций порядка 250, а неправительственных организаций - более 27 тыс.[9] Насколько значима их роль в формирующейся политической картине мира и каково их влияние на характер международных отношений? Существуют различные точки зрения на этот вопрос.

  Например, Дж. Бертон отводит новым транснациональным акторам роль ведущей политической силы[10]. Ученые, работающие в неореалистической традиции, настаивают на том, что альтернативы государственно-центристской модели фактически не существует[11]. Компромиссный характер имеет точка зрения Дж. Розенау, склоняющегося к «двухуровневой» модели международного взаимодействия, где в равной степени учитываются как официальные межгосударственные отношения, так и политическая роль негосударственных акторов.

  Представляется, что все названные подходы являются в той или иной степени уязвимыми. Невозможно не замечать деятельность негосударственных акторов, но и сводить все международные процессы исключительно к ней - ошибочно.

  Государства продолжают сохранять за собой ведущий политический ресурс, и их взаимодействие с негосударственными акторами принимает различные формы, временами достаточно сложные. Однако чаще взаимодействие строится на основе сотрудничества, например при урегулировании внутриполитических конфликтов привлекаются международные неправительственные организации, бизнес-структуры. В некоторых случаях неправительственные организации оказываются более гибкими и менее бюрократизированными, чем государственные, так как в отличие от официальных посредников они в большей мере ориентированы на работу с населением[12] и зачастую лучше информированы, нежели представители государств или межправительственных организаций.

  Слабой стороной деятельности неправительственных организаций является отсутствие возможности целостного видения и комплексного решения проблем большого масштаба. В данном случае эффективнее действуют государственная дипломатия и межправительственные организации. Это обеспечивает развитие не только многосторонней (multilateral) дипломатии, предполагающей включение более двух государств в разрешение проблемы, но и дипломатии многоуровневой (multilevel), предполагающей взаимодействие различных государственных и негосударственных акторов.

  Изменения, связанные с деятельностью ряда новых международных акторов, принципиальны с точки зрения ее последствий, и являются серьезным вызовом государствам и государственно-центристской системе мира. События 11 сентября 2001 года актуализировали, «вынесли на поверхность» международной политики те изменения, которые подспудно происходили на протяжении последних десятилетий, показав, в частности, роль новых транснациональных акторов в сфере безопасности. Можно сказать, что глобализация не только легитимизировала все негосударственные акторы, но и дала им возможность играть более заметную роль в международной политике. Однако при этом возникновение новых субъектов международной политики далеко не всегда укладывается в логику становления глобального гражданского общества. Часто оно означало всемирную активизацию маргиналов (the rise of «global idiots»)[13]. Как пишет З. Бжезинский в работе «Выбор. Глобальное доминирование или глобальное лидерство», стало очевидным, что «средства нанесения серьезного ущерба более не монополизированы мощными государствами, обладающими формализованными властными структурами»[14]. Отсюда же следует, что сфера безопасности перестала быть заботой исключительно государства. «Парадокс и новизна организованного насилия сегодня в том, что обеспечение национальной безопасности становится областью взаимодействия различных акторов (multilateral affairs)»[15].

  Представление о том, что войны ведутся только государствами и между государствами, утвердилось с формированием Вестфальской системы. Достигнув пика к середине XX столетия, эта система вступила в пору трансформации, в ходе которой тенденция к размыванию государственного суверенитета (в Европе - в первую очередь) казалась достаточно очевидной. Экономические, политические, культурные процессы, развивающиеся «поверх границ» современной Европы, в каком-то смысле ведут к «обесцениванию» значимости института государства.

  Можно сказать, что в условиях глобализации происходит поиск и осознание человеком и социальными группами собственных «предельных идентичностей». Говоря о «предельной идентичности» мы имеем в виду совокупность онтологических установок субъекта мировой политики, своеобразную символическую систему, отличающую его от других, определяющую его мировоззрение и целевые установки политической деятельности.

  В свое время вестфальская система «сняла» (в гегелевском смысле), все иные типы идентичностей, кроме идентичности национального государства. Современному миру в ситуации глобальной деконструкции предстоит определиться с тем, на каких основаниях он будет формироваться, и будет ли это какая-то одна идентичность или несколько конкурентных.

  Очевидно, что каждый субъект миропорядка может выступать носителем нескольких идентичностей, но при этом всегда существует одна, определяющая для его деятельностной активности. Передаваемая, «транслируемая» в «поле» других идентичностей ценностная система субъекта миропорядка может становиться частью «корпоративной» (надгосударственной, универсалистской) модели, как в Европе, а может стремиться распространить себя на весь мирохозяйственный и политический уклад как исключительная, провиденционалистская (США), то есть легитимизироваться как внетипологическая, уникальная. Таким образом, предельная идентичность для каждого субъекта миропорядка представляет собой некую символическую систему, базирующуюся на понятиях «всеобщность-уникальность-эксклюзивность». И именно предельные идентичности определяют те типы проектов, которые реализуют субъекты миропорядка, а также то, какими методами они достигают своих целей.

  Особо показателен в данном плане пример США. Сохранение безопасности и распространение американских ценностей любыми средствами являются для Соединенных Штатов высшими приоритетами, и ни один метод не может обеспечить достижение этой цели так надежно, как военная мощь. Моральный аспект методов достижения успеха не рассматривается; утверждается, что моральной является сама цель деятельности единственной в мире сверхдержавы – распространение либеральной демократии американского образца и защита себя и своих союзников.

  Идея американской экспансии как средства распространения принципов свободы и демократии не только объединяла «экономические и философские силы, создавшие империю, - писал историк У. Уильямс, - но также породила психологический настрой, который сами участники движения быстро окрестили как «явное предначертание» Америки вести и реформировать мир»[16]. Это в конечном итоге подготовило почву для превращения концепции «града на холме» первых поселенцев - пуритан XVII века в концепцию «мировой империи» и одновременно для утверждения чувства евангелической правоты Америки, поскольку ее экспансия на все новые районы мира представлялась как выражение самой логики божественного провидения.

  В новейшее время универсалистские, миссионерские, а также экспансионистские компоненты доктрины американской миссии отчетливо прослеживаются в убежденности американцев в превосходстве общественно-политических институтов и морально-этических ценностей США, в совершенстве «американской системы» и непогрешимости американской внешней политики, в многочисленных общественно-исторических концепциях, изображающих США в качестве образца для всех других народов. В этом контексте весьма показательны рассуждения Г. Киссинджера. По его словам, в каждом столетии на мировой политической авансцене появляется государство, обладающее могуществом, волей, интеллектуальными и моральными стимулами, необходимыми для приведения системы международных отношений в соответствие с собственными ценностями. В XVII веке, при кардинале Ришелье, это была Франция, предложившая новый для того времени подход, рассматривающий международных отношения как комплекс отношений между государствами-нациями, преследующими свои национальные интересы. В XVIII веке инициатива перешла к Великобритании которая разработала и выдвинула концепцию равновесия сил. В XIX в. Австрия Меттерниха инициировала создание так называемого «европейского концерта», а Германия Бисмарка способствовала его демонтажу, превратив европейскую дипломатию в игру «силовой политики». В XX столетии ведущие позиции на международной арене заняли Соединенные Штаты.

  «Специфические черты, обретенные Америкой по ходу ее исторического развития, - писал Г. Киссинджер, - породили два противоположных друг другу подхода к вопросам внешней политики. Первый заключается в том, что Америка наилучшим образом утверждает собственные ценности, совершенствуя демократию у себя дома, и потому служит путеводным маяком для остальной части человечества; суть же второго сводится к тому, что сами эти ценности накладывают на Америку обязательство бороться за их утверждение во всемирном масштабе»[17]. По Киссинджеру, выйдя в 1917 г. на мировую политическую арену, Америка «была до такой степени уверена в собственных силах и убеждена в справедливости своих идеалов, что главнейшие международные договоры нынешнего столетия стали воплощением американских ценностей - начиная от Лиги наций и пакта Бриана-Келлога вплоть до Устава Организации Объединенных Наций и Заключительного акта совещания в Хельсинки»[18].

  Каждый субъект миропорядка стремится к построению будущего на своих основаниях, в собственных интересах и в соответствии со своими представлениями о предельной идентичности. Многослойный конгломерат разнообразных политических субъектов формирует отличные от прежних образцы их взаимодействия. В любом случае новизна ситуации состоит в том, что традиционные принципы и нормы мирорегулирования все чаще дают сбои, а новые находятся в процессе формирования.

  Иначе говоря, речь может идти о «переходном» миропорядке, где разные акторы «пробуют» свои силы, в результате чего создается впечатление наступления «мира без правил»[19]. «Если согласиться с тем, - пишет отечественный исследователь В.М. Кулагин, - что в мировой политике сегодня происходят изменения качественного характера, то логично предположить, что это влечет за собой не менее радикальные изменения и свода правил, регулирующих поведение участников политического взаимодействия»[20].

  Вполне естественно, что необходимость мирорегулирования становится все более актуальной по мере того как происходят важные изменения в способах и принципах функционирования мира, содержании и формах существующих в нем властных отношений.

  Традиционные представления о полярности уже не соответствуют реалиям современного мира. Российский политолог А. Коновалов приходит к выводу, что в настоящее время происходит формирование так называемой «новой биполярности», один из полюсов которой представлен государствами, которые идентифицируют себя на основе единых ценностей, правил и норм, другой – государствами и негосударственными акторами, отрицающими подобные нормы и правила, не признающими никаких самоограничений в достижении своих целей[21]. Проблема состоит в том, что государства, представленные на первом из этих полюсов не демонстрируют столь необходимой сегодня консолидации: каждое из них продолжает действовать, исходя из своей собственной логики. Глобализация мирового хозяйства и либеральные сдвиги во всем мире обострили межгосударственное соперничество. Идет острая борьба за доступ к природным ресурсам, привлечение инвестиций, участие в глобальных экономических проектах, перераспределение финансовых потоков.

  В начале нового тысячелетия тесный союз США и Европы, определяемый в западных политических и научных кругах термином «Атлантизм», пережил один самых серьезных кризисов с момента окончания холодной войны. Несмотря на тот неоспоримый факт, что кризисные тенденции во многом уже преодолены, великий трансатлантический спор вряд ли можно считать полностью разрешенным. Предмет этого спора носит многогранный характер, а его истоки следует искать в самой сущности американо-европейских отношений кардинальным образом изменившейся за последние 15 лет.

  К внутренним аспектам трансформации следует отнести внутриполитическую ситуацию в странах евроатлантического сообщества (смену правящих партий, глав государств и правительств, что влечет за собой корректировку или существенные перемены в внешнеполитическом и военно-политическом курсе государств Запада), внутриэкономическую динамику (применительно к соотношению бюджетных возможностей стран-членов Североатлантического Альянса связанных с расходами на оборону и безопасность, несбалансированность которых порождает военно-силовые диспропорции в НАТО), развитие внутри ЕС интеграционных процессов и создание новых институтов общей европейской внешней политики безопасности и обороны.

  К числу внешних источников воздействия на систему трансатлантической безопасности следует отнести факторы, порожденные внешней международной средой. Распад биполярной системы повлек за собой возникновение принципиально новой комбинации в мировом порядке, где условная однополярность во главе с единственной сверхдержавой сопряжена с нарастающей многополярностью новых центров силы (Евросоюза, Китая) и непредстказуемостью поведения целой группы изолированных стран, - по американской терминологии стран-изгоев (rogue states), - большинство из которых расположены регионе Большого Ближнего Востока.

  Весь комплекс внутренних и внешних факторов, объективных возможностей (несопоставимость материальных, технологических и организационных ресурсов США и Европы) и субъективных предпочтений (коллективный метод мирорегулирования) способствовали возникновению и развитию проблемы односторонности / многосторонности в американо-европейских отношениях, включая одну из ее важнейших сфер – безопасность и военную политику.

  Термины односторонность (унилатерализм – unilateralism) и многосторонность (мультилатерализм – multilateralism) прочно вошли в лексикон современной исторической и политической наук. Являясь многогранными по своей сути понятиями, они весьма сложны и неоднозначны в своей трактовке. В самом общем смысле односторонность определяется как преимущество в продвижении интересов во внешней политике независимо от тех потенциальных возможностей или потенциальных препятствий, которые порождены многосторонней дипломатией.

  Унилатерализм наиболее свойственен великим державам, так как большой потенциал зачастую делает привлекательными, а иногда и возможными для могущественных государств неограниченные действия на фоне широкой международной оппозиции[22]. В то же время многосторонность, как понятие противоположное односторонности, характеризуется как любое взаимодействие возникающее между более чем двумя государствами^[23].

  Подобные определения вряд ли можно считать исчерпывающими, так как они не отражают в полной мере глубинную сущность самих понятий односторонность / многосторонность. Одним из основных препятствий, не позволяющих получить исчерпывающее определение вышеуказанных терминов, является традиционный диспут вокруг них между представителями различных направлений и школ изучения теории международных отношений. Апологеты каждой из основных научных парадигм, рассматривая проблему односторонности / многосторонности через призму собственной методологии, предлагают различные дефиниции этих понятий.

  Так, согласно постулатам реалистской и неореалистской школ, односторонность, равно как и многосторонность, характеризуют естественное состояние международных отношений в условиях анархии и постоянной диффузии силы. А поскольку действия любого государства проистекают из перманентного стремления реализовать свои сугубо национальные интересы, а не абстрактные идеи всеобщего блага, то в этом отношении они всегда являются односторонними по своей сути. Многосторонность же есть продукт сугубо межгосударственных отношений, а не результат деятельности тех или иных международных или наднациональных институтов, и в этом отношении она носит инструментальный характер, будучи подчиненной интересам отдельных государств. Союзы и альянсы могут быть только временными, т.е. создаваться на основе сходства некоторых интересов отдельных государств (например, объективное стремление группы менее сильных стран выстроить коалицию, которая могла бы стать противовесом сильной державе, претендующей на гегемонию, и таким образом сохранить существующий баланс сил в многополярном мире). В случае же установления гегемонии одного государства его политика ничем более не ограничивается и является абсолютно односторонней до тех пор, пока сохраняется сама гегемония.

  Несомненно, что в данном случае толкование понятий односторонности / многосторонности имеет четкую привязку к «полярности» в международных отношениях вводя, тем самым, исследователей в заблуждение, среди которых наиболее распространенным является отождествление вышеуказанных понятий с такими явлениями как однополярность (unipolarity) и многополярность (multipolarity).

  С точки зрения эксперта центра германских и европейских исследований при Джорджтаунском университете Дж. Оуденарена, попытки такого отождествления являются ошибочными, поскольку ведут к смешиванию научных категорий и уровней научного анализа. Согласно исследователю, полярность – это категория системности, имеющая отношение к распределению силы (реальной или воспринимаемой) в международной системе. В то же время односторонность и многосторонность являются политическими альтернативами, избираемыми государствами внутри данной системы. По мнению Оудэнарена, не существует причин, по которым государство-лидер в однополярном мировом порядке не может проводить многостороннюю внешнюю политику или, напротив, почему великие державы в многополярной международной системе в обязательном порядке должны придерживаться принципов многосторонности.

  В отличие от реализма, последователи научного либерализма, в особенности представители школы либерального институционализма, акцентируют внимание на институционализации международного сотрудничества. Они связывают многосторонность с такими явлениями как коллективная безопасность, международные организации и международное право, которые рассматриваются «либералами» в качестве предписания для государств при достижении их главной цели – преобразования международной системы из анархической в гармоничное сообщество государств[24]. Тем самым вышеуказанные понятия противопоставляются односторонности, которая по мнению институционалистов олицетворяет собой анархию, где все государства независимо друг от друга и подчас в ущерб интересам друг друга, реализуют собственные узкокорыстные национальные интересы и интересы сугубо национальной безопасности.

  Принципиальным отличием в понимании сущности многосторонности между реалистами и институционалистами является тезис о конечной цели кооперации государств и институциональных формах этой кооперации, применительно к сфере международной безопасности. Если реалистская школа рассматривает многосторонность как создание одними государствами институтов безопасности (в понимании реалистов - блоков, коалиций и альянсов в противовес другим странам) для сохранения существующего status quo, то либеральный институционализм отказывается принимать логику баланса сил между военно-политическими блоками, предлагая заменить ее на систему коллективной безопасности, где институтам отводится роль структур по поддержанию мира (т.е. не направленных против кого-либо)[25].

  Конструктивистская школа, предлагающая собственное видение проблемы односторонности / многосторонности идет вразрез как с представителями реализма, так и с институционалистами. Согласно утверждениям конструктивистов, в частности Дж. Рагги и его коллег, многосторонность является организующим принципом, которому присущи три свойства: неделимость (строго говоря, рамки международного сотрудничества); общие принципы поведения (общие, а не частные или случайные правила взаимоотношения с другими странами); широкое взаимодействие (когда выгоды или потери государства от международного сотрудничества просчитываются на долгосрочную перспективу, а не применительно к каждому конкретному международному соглашению)[26].

  По мнению одного из представителей конструктивизма Дж. Капорасо, многосторонность как организующий принцип формирует представление о том, что деятельность должна регулироваться на универсальной основе, по крайне мере для определенной группы (государств – Ю.Н) (например, демократии). Таким образом, многосторонность как общий принцип это не просто приверженность международным институтам. Более того, мультилатерализм представляет собой жесткую организационную форму, поскольку он требует от участников (международной жизни – Ю.Н.) отказа от сиюминутных выгод и стремлений узко трактовать собственные интересы. Многосторонность также требует отказа от временных ad hoc коалиций и политики нацеленной на удовлетворение временных нужд и интересов[27].

  В свою очередь последователи функционализма, указывая на ускорение процесса взаимозависимости современного мира, отождествляют многосторонность с такими явлениями как транснационализация, глобализация, десуверенизация мира, где на смену «параду суверенитетов» и «концерту наций» приходит интегрированное в единую взаимозависимую систему мировое сообщество, управляемое наднациональными структурами, которые в перспективе способны эволюционировать в нечто наподобие мирового правительства, т.е. высшего суверена. Международным структурам, таким образом, отводится роль одного из главных организующих факторов, способных регулировать, регламентировать и легитимизировать международные процессы в глобализирующемся мире.

  Функционализм связывает понятие многосторонности в первую очередь с международной интеграцией - т.е. коллективным управлением и взаимозависимостью между государствами. Согласно постулатам функционализма, интеграция наращивает свою внутреннюю динамику по мере того, как государства интегрируются сначала в отдельных областях (технология, экономика), а затем, следуя импульсу интеграции, объединяются в других сферах (в том числе в сфере безопасности).

  В условиях возрастания глобальной взаимозависимости человечества, важная роль в понимании существа тех событий, явлений и процессов, которые происходят в сфере международных отношений, принадлежит категории «интерес».

  Автор предлагает рассматривать понятия односторонности / многосторонности в международных отношениях с позиций школы политического реализма, а именно на основе категории «национальный интерес, выраженный в терминах силы (power)».

  Г. Моргентау считает, что национальный интерес содержит два базовых элемента: центральный (постоянный) и второстепенный (изменчивый). Центральный интерес, в свою очередь, формируется на основе трех факторов, а именно: природы интереса, который должен быть защищен, политического окружения, в котором действует интерес, и рациональной необходимости, ограничивающей выбор целей и средств[28].

  Р. Арон и его некоторые последователи полагают понятие национального интереса малооперациональным для анализа целей и средств международных отношений, прежде всего в силу его многозначности. Тем не менее, его положения о т.н. «вечных целях» любого государства не противоречат традиционному пониманию национального интереса, присущего школе политического реализма. Р. Арон считает, что вечные цели могут проявляться двояко: как абстрактно так и конкретно. В первом случае они предстают как стремление к безопасности и силе, во втором - выражаются в жажде расширения территориального пространства, увеличения количества людей (населения государства) и завоевания человеческих душ (т.е. распространения идеологии и ценностей данного актора)[29].

  Внешнеполитическая деятельность государства, отмечал Р. Арон, выражается через действия его лидеров, которые располагают определенными степенями свободы в выборе целей. С другой стороны, само их положение обусловливает то, что они стремятся создать впечатление, будто в основе всех их действий лежит национальный интерес[30]. В этой связи ряд исследователей замечают, что хотя интерес объективен, он, по сути, непознаваем, следовательно всегда существует опасность произвольного «конструирования» интересов[31]. Поскольку с такой точки зрения определение понятия национального интереса не представляется возможным, предлагают считать побудительным мотивом действий участников международных отношений не интерес, а «национальную идентичность»[32], которая понимается как совокупность ментальных установок, культурно-исторических традиций и национальных ценностей.

  С этих позиций, например, поведение США на международной арене может быть лучше понято, если иметь в виду историческую традицию, сторонами которой являются изоляционизм «отцов-основателей» и интервенционизм[33]. Действительно, без учета культурно-исторических ценностей, национально-исторической памяти и др., понимание внешней политики того или иного государства и международных отношений в целом было бы неполным. Тем не менее, видимо, ближе к истине Г. Моргентау, который считает национальную идентичность неотъемлемым элементом национального интереса[34].

  В основе всякого интереса лежат объективные потребности, нужды субъекта или социальной общности, обусловленные его экономической, социальной, политической и иной ситуацией.

  Таким образом, общественный интерес мы можем определить как осознанные потребности социальной общности, вытекающие из фундаментальных условий ее существования и деятельности. Одновременно интерес - это отношение потребности к условиям ее реализации. Интерес в сфере международной политики, соответственно, может быть представлен как осознание и отражение в деятельности потребностей государства или иного актора международных отношений.

  На основании вышеизложенного представляется возможным сформулировать определение многосторонности в международных отношениях:

  многосторонность – это реализация специфических интересов, отражающих потребности субъектов международных отношений, вытекающие из условий их существования и деятельности, через систему многосторонних связей и взаимодействий в соответствии с принципами международного права.

  Приведем аргументы, определяющие, с точки зрения автора, именно такую трактовку понятия многосторонности.

  Неизменным спутником глобализации, как бы ее оборотной стороной становится фрагментация. Качественное отличие нынешней ситуации состоит в том, что число ведущих акторов мировой политики дополнилось новыми государствами или акторами сопоставимого могущества, региональными группировками, международными организациями и другими транснациональными акторами, способными оказывать существенное влияние на мировые события. На смену характерной для биполярного мира преимущественно вертикальной взаимозависимости стран в рамках двух блоков постепенно приходят преимущественно горизонтальная взаимозависимость стран, диверсификация их политики и соответствующие ей открытость и гибкость.

  Вероятно, что возникающие преимущественно на основе экономических интересов региональные объединения не будут иметь характер замкнутых систем. В пользу этого предположения свидетельствуют возрастание экономической взаимозависимости различных стран и регионов мира, уровня производственной специализации, интересы обеспечения безопасности источников сырья и инфраструктуры его транспортировки, инвестиционные соображения и т.д. В этой связи можно полагать, что основу развития современного мира составят процессы глобализации, характерной чертой которой будет выступать открытый регионализм и возрастающая транспарентность государственных и национальных границ. Такая ситуация, вполне естественно, повлечет за собой усиление конкуренции между различными политическими, экономическими акторами, придаст ей более сложный, многоаспектный характер.

  Отсутствие всеобъемлющей идеологической и стратегической угрозы, характерной для биполярного мира, предоставляет каждому из субъектов современного миропорядка свободу рук в реализации внешней политики, базирующейся, прежде всего, на конкретных национальных интересах. Возрастает свобода действия если не всех, то большинства акторов, при этом делая их взаимосвязи и взаимодействия более неустойчивыми и менее стабильными. Современные государства уже не воспринимают угрозы национальной безопасности и миру в региональном и мировом масштабах однозначно и единообразно. В результате внешняя политика почти всех ведущих акторов с необходимостью приобретает многовекторную ориентацию. Это, в свою очередь, ставит под сомнение вероятность достижения долговременного упорядоченного конфигурирования и стабильного распределения сил между акторами международного процесса.

  Представляется, что взаимоотношения между регионами, странами, политико-экономическими или иными блоками стран и т.д. будут подвержены постоянным изменениям. Все это, в конечном счете, даже в рамках одного и того же союза стран создаст условия, когда исчезнет необходимость и неизбежность ориентации на единственный центр, или на одно государство. Это касается всех без исключения стран: как США, откровенно претендующих на роль супердержавы, так и новых еще только претендующих на статус супердержав государств. В создавшихся мировых реальностях любые рассуждения о монополярном, равно как и любом другом, определенно конфигурированном миропорядке, лишаются оснований в реальной действительности.

   

   

   

   

   

   

  
  

  1.2. Истоки и развитие дискуссии по проблеме односторонности / многосторонности в Европе, США и мире

  
  

  Отсутствие консенсуса в вопросе о том, что есть многосторонность, проявляется не только на научном уровне, но и напрямую отражается на реальной политике межгосударственных отношений, в том числе в контексте трансатлантического партнерства. Несмотря на то, что и американская и европейская политическая традиция рассматривают мирорегулирование на многосторонней основе как более предпочтительный способ решения международных проблем, правительства по обе стороны Атлантики демонстрируют различную степень приверженности многосторонним механизмам. Этому способствует различный исторический опыт Европы и США, а также, что более важно, разность их силовых потенциалов, приводящая к различному мировосприятию (в сфере безопасности к различному восприятию вызовов и угроз и способам реагирования на них)

  С определенной долей условности можно заключить, что в европейском и американском политическом мышлении доминируют две различные парадигмы вследствие чего подходы к решению проблемы односторонности / многосторонности по обе стороны Атлантики существенно различаются. В американской политической традиции в большей степени преобладает реализм, тогда как европейская политика (если брать ЕС как институт) тяготеет к либерально-институциональным методам решения международных проблем.

  На протяжении почти полувека США, аккумулирующие ресурсы одной из двух сверхдержав, представляли собой единственную реальную контр-силу по отношению к Советскому Союзу. В сфере внешней и оборонной политики Вашингтон традиционно придерживался многих принципов политического реализма, рассматривая мир в категориях «полярности» т.е. баланса сил между великими державами (Great Power Politics). Таким образом, американские оценки многосторонности больше тяготеют к политике концерта наций, в котором США играют первую скрипку, являясь мировым лидером.

  Идейные истоки односторонней политики США на мировой арене восходят еще к периоду становления американской республики конца XVIII века. В 1796 г. Джордж Вашингтон в своем прощальном обращении к нации призвал американцев избегать вступления в долговременные союзы с другими странами, поскольку такая политика ограничивала бы свободу США, более слабого то время (по сравнению с могущественными европейскими империями), государства. Подчеркивая необходимость дистанцирования Америки от европейских проблем, Дж. Вашингтон считал, что «основополагающие интересы Европы либо никоим образом не связаны с интересами США, либо имеют к ним весьма отдаленное отношение»[35]. По сути тезисы первого американского президента определили европейскую политику США более чем на целый век.

  Первая попытка пересмотра заложенных отцами-основателями американского государства принципов изоляционизма в отношениях со «Старым Светом» была предпринята только президентом В. Вильсоном, полагавшим, что участие США в первой мировой войне призвано «положить конец всем войнам», которые терзали Европу на протяжении многих веков. В 1917 г. США впервые в своей истории вступили в крупнейший международный конфликт на стороне одного из европейских военных блоков – Антанты. Однако только с окончанием второй мировой войны тезис о том, что «Америка – есть европейская держава», подразумевавший прямую взаимозависимость безопасности США и стран Западной Европы в условиях наличия общей для Запада советской угрозы, приобрел практическую основу. С созданием главной несущей конструкции системы трансатлантического союза - Организации Североатлантического Договора – «альянса длительной вовлеченности» (entangling alliance), американское присутствие в Европе приобрело не только постоянную основу, но и определило западноевропейскую политику безопасности почти на 50 лет.[36]

  Современная трактовка односторонней внешней политики, известной как унилатерализм, получила распространение в американской политической науке в последнее десятилетие двадцатого века в связи с окончанием холодной войны и беспрецедентным усилением влияния США в мире. На концептуальном уровне наиболее последовательными в развитии идей односторонности стали консервативно настроенные американские политологи, полагавшие, что с окончанием эры биполярной конфронтации с СССР стратегическая зависимость США от ближайших стран-союзниц и международных организаций, - включая даже те из них, где Америка занимала лидирующие позиции, - значительно сократилась.

  Вместе с тем, в консервативных научных кругах наметился раскол в вопросе о целях и задачах, формах и содержании будущей односторонней внешнеполитической стратегии США. Экспертное сообщество разделилось на два основных лагеря: изоляционистов – расценивающих унилатерализм как средство реализации узко определяемых национальных интересов США, и гегемонистов – выступающих за применение в глобальном масштабе расширенной трактовки американских интересов. В числе первых, особо следует выделить главного политического идеолога американских «старых правых» П. Бьюкенена, сенатора-республиканца Дж. Хелмса а также историка Э. Нордлингера, создавшего научную основу современного американского изоляционизма. Главный тезис изоляционистов-унилатералистов сводится к необходимости одностороннего отказа (или, по крайней мере, максимального сокращения) от политических и военных обязательств в отношении других стран (особенно европейских), а также международных договоров, режимов, союзов и организаций. С точки зрения, «старых правых», интервенционизм во внешней политике лишен практической выгоды, так как после победы в холодной войне США стратегически неуязвимы перед лицом любых угроз а, следовательно, почти нет причин для политического или военного вмешательства за рубежом до тех пор, пока не возникнет прямой угрозы американской нации[37].

  «Если «восточный истэблишмент» (т.е. либералы – Ю.Н.) ориентировался на так называемый «интернационализм», - отмечал российский исследователь С.М. Плеханов, то есть ставил во главу угла внешней политики создание международного экономического и политического порядка, который обеспечил бы беспрепятственную экспансию американского капитала во всех частях света, то консервативная оппозиция апеллировала к традициям изоляционизма и невмешательства»[38]. Следует отметить, что  «изоляционизм» для американских консерваторов после Второй мировой войны означал не изоляцию США от окружающего мира, а ее изоляцию от международных организаций и конкретных внешнеполитических обязательств. Как писал А.Ю. Мельвиль, «консервативный изоляционизм выражается не просто в стремлении уйти от внешнего мира, а, скорее, в требовании уменьшить американские внешнеполитические обязательства и зависимости, т.е. занять позицию принципиальной эгоистической односторонности»[39]. В свою очередь, А.С. Маныкин, говоря о политической позиции правоконсервативного крыла американского изоляционизма, подчеркнул: «Неучастие в военно-политических союзах с тем, чтобы сохранить «свободу рук», но отнюдь не изоляция США от остального мира - вот главное в их тактике»[40].

  Среди сторонников гегемонии главная роль принадлежит неоконсерваторам, с их внешнеполитической программой, имеющей мало общего с традиционными концепциями дипломатии и международного права. В своих намерениях неоконсерваторы не склонны придерживаться компромиссных принципов, даже если это влечет за собой односторонние действия со стороны США. Унилатералисты – гегемонисты, в число которых входят такие известные эксперты как И. Кристол, У. Кристол, Ч. Краутхаммер, Р. Кейган, полагали, что победа над главным противником – СССР, создала все условия для реализации главной долгосрочной цели США – установления однополярного мира и «нового американского века», а постоянные международные союзы, договоры и институты, созданные в эпоху холодной войны стали рассматриваться в качестве тормоза для достижения данной цели[41].

  По мнению «неоконов», в совокупности эти многосторонние структуры представляют собой систему сдержек и противовесов, поддерживающих status quo времен биполярной конфронтации, что не соответствуют современному раскладу сил на мировой арене. По сути американские унилатералисты гегемонистского толка предложили обратное толкование известной теории гегемонистской стабильности, согласно которой страны-гегемоны стремятся создавать многосторонние институты, так это влечет за собой стабильность всей международной системы и, как следствие, увековечивает власть над миром самих гегемонов[42]. Согласно же неоконсерваторам, которые не отрицают определенной выгоды от использования многосторонних инструментов внешней и военной политики, коллективная безопасность, союзы и коалиции в современном мире для США имеют второстепенное значение и носят скорее тактический характер. «Сверхдержава не может создавать коалиции, если она находится в положении просящего. Коалиции создаются путем определения сверхдержавой собственной четкой позиции и предложения к другим государствам присоединиться к занятой ею позиции»,[43] – отмечает один из наиболее известных сторонников унилатерализма Ч. Краутхаммер.

  Необходимо отметить, что неоконсервативные концепции встретили жесткую оппозицию со стороны ряда американских и европейских исследователей, которые подвергли критике американских правых за переоценку роли силы и одностороннюю политику. Особо критично настроены в отношении односторонних действий США оказались европейские политики и эксперты. Комментируя отказ американского Конгресса в ратификации ДВЗЯИ, известный немецкий политолог М. Штурмер отмечал, что «подобное решение представляет собой не единичный случай, а скорее общую тенденцию: на смену политики вовлеченности в международные организации приходит безответственная «великодержавная» политика»[44]. Некоторые британские эксперты также были весьма скептично настроены в отношении унилатералистких тенденций американской внешней политики, отмечая что «если Америка откажется от многосторонних обязательств она может стать свободной, однако при этом окажется в одиночестве. США превратятся в лидера, которому некем будет руководить в мире, где нестабильность будет порождена американской изоляцией».[45]

  Многие проевропейски настроенные исследователи из США и их коллеги – «еврооптимисты» из стран ЕС полагают, что нынешняя асимметрия силы между США и Европой, также как и однополярность мира, представляют собой временные явления, связанные с переходным периодом, предшествующим возникновению новой системы международных отношений. В этой системе произойдет выравнивание военно-силовых диспропорций посредством более равномерного перераспределения силы между новыми мировыми центрами во главе с великими державами и сформированными ими союзами и институтами[46].

  Унилатерализм, по мнению противников американской политики односторонних действий, является скорее признаком постепенного упадка США, нежели наступления эры перманентной американской гегемонии. Еще во второй половине 1940-х, 1950-е и 1960-е гг. США обладали не только беспрецедентной военной мощью но и колоссальным экономическим потенциалом, который был несопоставим с разрушенными экономиками стран Запада. Вашингтон последовательно придерживались принципов многосторонности, извлекая выгоду от участия в системе международных институтов, созданных именно на американских условиях. Цель США в тот период заключалась в закреплении как можно на более долгий период своего лидирующего положения в западном сообществе стран.

  Ситуация стала изменяться в 1970-80 гг., когда США стали постепенно отказываться от поддержки международных норм и организаций, что было обусловлено относительным упадком Америки на фоне экономического роста в странах Западной Европы и Японии. В первую очередь односторонние действия США стали проявляться в отказе от дальнейшей либерализации внешней торговли, усилении протекционистских мер перед лицом иностранной конкуренции, в нарушении правил ГАТТ. В то же время американское лидерство, как гаранта безопасности западного мира посредством НАТО, оставалось неоспоримым вплоть до 1990-х гг., т.е. до окончания холодной войны и развития европейской интеграции в области безопасности и обороны, подрывающей солидарность внутри Североатлантического Альянса. Последнее обстоятельство заставляет США отказываться или, по крайней мере, значительно сокращать в одностороннем порядке гарантии безопасности Европе.

  С окончанием периода глобальной конфронтации, основой которого выступали принципы биполярного миропорядка, геополитический и геоэкономический контекст отношений США с ведущими странами и регионами мира претерпевает существенные изменения. Привычные мерки, подходящие для геополитических реальностей периода холодной войны не подходят к новым условиям. США стоят перед насущной необходимостью поиска места и роли, соответствующих их новому положению в мировом геополитическом пространстве, формулирования новой повестки дня и новых целей, уточнения и корректировки своих интересов в области национальной безопасности. Однако приходится констатировать, что в создавшихся условиях американским руководством еще не выработаны ориентиры, установки и ориентации, адекватные сложившемуся положению вещей.

  Часть американского политического и интеллектуального истеблишмента, в том числе и в высших эшелонах власти, осознает, что в формирующемся новом миропорядке США уже не способны – и в этом нет необходимости - играть роль единственной сверхдержавы, призванной единолично определять основные направления развития современного мира. Можно отметить, что еще в 1980 годах появилась целая серия работ (Р. Мид, Д. Каллео, П. Кеннеди), в которых в различной форме обосновывался тезис о снижении влияния США в мире как экономической и военно-политической сверхдержавы. Главный вывод, содержащийся в работах, состоит в том, что США рано или поздно придется отказаться от роли непререкаемого лидера современного мира, поскольку соотношение сил действительно меняется, и отнюдь не в пользу Америки.

  Для американской политики парадоксальной является мысль о том, что с крушением Советского Союза США вступили в неопределенный, чреватый непредсказуемыми последствиями, период своей истории. Как отмечал Г. Киссинджер, «крушение советского коммунизма знаменовало интеллектуальную победу американских идеалов, но, по иронии судьбы, поставило Америку лицом к лицу с таким миром, появления которого она на протяжении всей своей истории стремилась избежать».

  Сегодняшние тенденции мирового развития, как полагают критики американского унилатерализма, являют собой дальнейшую деградацию американоцентричной системы институционального сотрудничества. Освобождаясь от беремени лидера путем выхода из этой системы, США, тем не менее, не обретают статуса гегемона, а напротив делают саму американскую гегемонию недостижимой. Целый ряд американских исследователей (например, Дж. Стейнберг, Р. Асмус)[47] разделяет точку зрения З. Бжезинского, считающего более рациональным для США отказаться от политики односторонних действий. США необходимо осознать, что они не могут эффективно выполнять миссию мирового лидера, которую они на себя взяли, опираясь исключительно на жесткие методы проведения внешней политики. Об этом, например, говорит в своей работе Дж. Най[48]. США должны способствовать развитию международных законов и институтов, которые связывают свободу действий других участников международной политики и создают рамки для сотрудничества.

  Грядет эра многополярности, которая станет одним из главных факторов нового мирового порядка, а многосторонность более предпочтительным (хотя далеко не единственным) средством реализации внешнеполитических и военно-политических устремлений государств. Независимо от желаний и предпочтений США, Евросоюз в перспективе станет одним из главных акторов мировой политики, освободившись от ярлыка военно-политического карлика. В такой ситуации США (при проведении соответствующего внешнеполитического курса) окажутся в состоянии сохранить статус мирового лидера, а не мирового гегемона, согласившись стать лишь «первым среди равных» по статусу мировых центров силы. Поэтому, заключают критики унилатерализма, в интересах Вашингтона целесообразнее иметь в лице объединенной Европы союзника, а не соперника и выстраивать с ЕС связи как с a priory равным во всех отношениях партнером, активно используя институты трансатлантического сотрудничества. Так, с точки зрения Дж. Ная, ставшего наиболее последовательным критиком американского унилатерализма, «многосторонняя политика американского превосходства, является ключом к его (превосходства – Ю.Н.) долговечности, поскольку она снижает побудительные мотивы создавать альянсы против Америки. Принимая во внимание тот факт, что ЕС является главным потенциальным соперником США, применительно к сфере возможностей, сама идея создания широкой институциональной связи между Соединенными Штатами и сообществом, с которым Америка разделяет основные ценности, имеет смысл»[49].

  Подобная точка зрения разделяется, в частности, такими известными американскими исследователями, как Ч. Капхен, Дж. Айкенбери, отмечавшими, что «если новые центры силы будут интегрированы в мировой порядок основанный на нормах, они (центры) станут донорами международной стабильности. Америка могла бы получить выгоду от сотрудничества с Европой, способной проецировать свою мощь за рубежом и разделять риски и ответственность с Соединенными Штатами»[50]. Известный специалист по европейским исследованиям Д. Каллео также полагает, что более сильный Евросоюз является естественным партнером США в их строительстве совместной системы многостороннего сотрудничества, основанной на нормах и эффективном балансе сил, который способен поддерживать эти нормы.

  В этой связи многие западные специалисты по американо-европейским отношениям, в частности Р. Асмус, Р. Хантер, Ф. Гордон, А. Муравчик, Дж. Най и др., приводят доводы в пользу консолидации стран Евроатлантического региона, ратуют за их кооперацию в рамках институтов международного сотрудничества[51]. В современном глобализирующемся, взаимозависимом мире ни одно государство не способно в одиночку решить существующие проблемы безопасности, носящие комплексный характер, считают они. Сторонники демократического лидерства США на мировой арене считают, что Америке следует отказаться от односторонней политики, которая, по их мнению, является тупиковым путем, ведущим к «парадоксу мощи». Суть этого парадокса состоит в чрезмерном накоплении Соединенными Штатами жесткой, т.е. военной мощи и увлечения силовой политикой. Дж. Най, являющийся наиболее последовательным критиком американского унилатерализма, считает, что силовая политика приводит к ее неприятию как внутри страны, так и за ее пределами. В результате чем сильнее становится Америка, тем слабее ее влияние в мировых делах[52].

  Сторонники унилатерализма неоднократно указывали в качестве одного из основных истоков проблемы многосторонности в американо-европейских отношениях борьбу за влияние внутри ООН и НАТО, где перевес явно на стороне США, по причине того, что Вашингтон обладая колоссальными материальными, экономическими и военно-технологическими ресурсами, несет несоизмеримое с Европой бремя поддержания этих институтов. Однако критики американского «самоуправления» миром парировали этот тезис, указывая на преимущества ЕС в игре с США на нормативно-правовом поле.

  Известный американский эксперт А. Муравчик отмечает, что «ЕС сильнее практически во всех областях глобального влияния, несмотря на его слабость в военном отношении по сравнению с США»[53]. Недостаток военно-силовых возможностей компенсируется высоким авторитетом и престижем Евросоюза, на фоне заметных проявлений антиамериканизма в незападных странах в т.ч. Большого Ближнего Востока, представляющего собой наиболее конфликтоопасный регион. Европа как собирательный образ уже сама по себе является воплощением многосторонности.

  Опора Европы на коллективные механизмы безопасности, по мнению европейских и критично настроенных американских исследователей, является еще одним важным его преимуществом по сравнению с «жестким американским гегемонизмом». Это преимущество позволило Евросоюзу за последние годы более эффективно использовать миротворческий потенциал, предлагая посреднические услуги по урегулированию конфликтов в различных частях планеты. Более того, на протяжении 1990-х начала 2000-х гг. Силы ЕС активно участвовали в постконфликтом восстановлении и «государственном строительстве» (nation-building) целого ряда стран, т.е. той деятельности, которую американские гегемонисты несправедливо именовали «заделыванием окон» (Краутхамер), даже несмотря на том факт, что подход Соединенных Штатов «выстрели и забудь» (fire and forget) не доказал свою эффективность ни на Балканах, ни тем более, в Афганистане и Ираке. Между тем, в последние годы решение проблемы постконфликтного восстановления перешло в разряд безотлагательных дел американской администрации. Как признают европейские эксперты, в частности, директор центра стратегических исследований нидерландского института международных отношений «Клингендаль» Р. де Вик, «Соединенным Штатам, вооруженные силы которых находятся одновременно в Южной Корее, на Балканах, Ираке и Афганистане, чрезвычайно трудно справляться с проблемными странами и международными кризисами, подрывающими надежность американской силовой дипломатии»[54]. В такой ситуации Вашингтон крайне нуждается в надежной военной опоре, роль которой может выполнять только Евросоюз. Именно Европа должна стать «глобальным военным партнером» США в осуществлении всеобъемлющей американской стратегии направленной на решение обоюдно важных для Америки и Европы военно-политических задач в мировом масштабе.

  В такой ситуации наилучшим решением для Вашингтона, по мнению критиков унилатерализма, были бы действия в тандеме с Европой и в рамках международных институтов, так как это позволило бы США, с одной стороны больше легитимизировать свои действия на мировой арене, а с другой - избежать перенапряжения сил, которое, по мнению Д. Каллео, является фатальным злом для любого гегемона[55]. Р. Асмус и К. Поллак констатируют, что хотя «США будет принадлежать лидерство во многих областях, но существуют и такие сферы, где Европа способна многое сделать, достигнув тем самым результатов, которые нужны Америке»[56].

  Партнерство с Европой позволило бы США снять проблему односторонности собственных действий, поскольку такая проблема возникла только с европейской оппозицией, и на самом деле протест против односторонних американских действий со стороны «мирового сообщества» есть, в первую очередь, протест Европы, которая после окончания холодной войны все чаще стала отказывать США в легитимности их внешнеполитических действий. Преодолеть этот протест можно только по достижении «широкого международного консенсуса» (о необходимости которого говорил Х. Солана), под которым подразумевается именно консенсус с Европой.

  Несомненно, что США и Европе необходимо предпринять действия, которые позволят сделать собственные взаимоотношения более сбалансированными приведя их к некоему modus vivendi.

  По мнению А. Муравчика, трансатлантические отношения должны строиться по принципу взаимодополняемости и комплиментарности. «Вашингтону следует скорректировать свой политический курс и принять условия, согласно которым военное вмешательство осуществляется на многосторонней основе. Европейцы, в свою очередь, должны преодолеть свое возмущение американской мощью и возложить на себя большую часть бремени по предотвращению конфликтов и постконфликтному восстановлению», – полагает эксперт.

  Некоторые исследователи приводят доводы в пользу создания более широкой системы безопасности Евроатлантической зоны на новой институциональной основе. Одним из вариантов подобной системы, с точки зрения некоторых специалистов, мог бы стать своего рода «концерт великих держав» в новой трактовке. Как отмечает профессор Американского университета в Париже Х. Гарднер, этот «концерт» может проявиться в создании системы совместной коллективной безопасности, представляющей собой трехуровневый альянс. По замыслу Х. Гарднера, первый уровень должны составить ядерные державы – США, Великобритания, Франция, Россия. Они будут вовлечены в стратегическое ядерное сотрудничество, и будут обеспечивать перекрестные гарантии безопасности стран евро-атлантической зоны и их партнеров. На втором уровне - коалиции «желающих» стран, которые могут оказывать поддержку членам (НАТО), используя обычные вооружения. Третий уровень включает максимальное количество государств, заинтересованных в участии в подготовке превентивной войны и миротворческих миссиях, там, где это потребуется[57].

  По мнению Х. Гарднера, «успех обновляемого НАТО требует все более и более открытых отношений и c Европейский союзом, и с Россией. Для того чтобы лучше синхронизировать свое, в значительной степени нескоординированное двойное расширение, НАТО и Европейский союз должны способствовать установлению связей по линии безопасности, политики, экономики, подтверждающие, что Россия не останется изолированной. Вместо того, чтобы пытаться расширять систему безопасности, в которой все меряется одной меркой (как, до сих пор была склонна поступать НАТО), Североатлантическая организация, наряду с Европейским союзом и Россией, должна рассмотреть вопрос о создании множества региональных «сообществ совместной коллективной безопасности»[58]. С точки зрения эксперта, создание таких сообществ, подкрепленных перекрестными гарантиями безопасности со стороны США, ЕС, РФ, могло бы способствовать развитию сотрудничества между различным странами, несмотря на их политические, социальные и идеологические различия[59].

  Американские планы по пресечению «сверхдержавных» устремлений КНР останутся благожелательными намерениями, если США сделают выбор в пользу односторонней политики сдерживания амбиций Пекина и Вашингтону не удастся вовлечь ЕС и Россию в сотрудничество для решения «китайского вопроса». Кроме того, как отмечает эксперт, обоюдный интерес США, ЕС и РФ состоит в том, чтобы усилить сотрудничество в борьбе с растущими региональными угрозами и террористическими организациями.

  Позволим себе резюмировать вышеизложенное и сформулировать взгляд автора на проблему односторонних и коллективных методов решения проблем международной безопасности.

  Европа иначе, чем США, прореагировала на окончание холодной войны. Стратегия безопасности трансформировалась в политику вовлеченности и дипломатию, усилия которой были направлены на достижение общеевропейской, наднациональной идеи. Военно-силовые методы ведения политики и увеличение национальных оборонных возможностей, связанное с проведением такой политики, не вписываются в рамки современного европейского восприятия интеграции и глобализации. В данный исторический период в иерархии ценностей европейской политической культуры поддержание мира стоит выше наступательной стратегии; интернационализация принципа власти закона – выше национальных интересов; совместное принятие решений европейским сообществом – выше столь характерного для США латерализма.

  Многие европейцы обвиняют США в склонности к односторонним действиям и увлеченности своим военным превосходством. Несомненно, односторонние шаги Соединенных Штатов на международной арене способствуют подрыву международных институтов; в Европе действия республиканской администрации привели к заметному ослаблению влияния НАТО.

  Надо отметить, что американцы и европейцы не могут сформировать общее видение проблем военно-политической безопасности из-за различных типов стратегической культуры, поэтому возникают трудности в процессе выработки единой трансатлантической стратегии. Роберт Кейган (Гуверовский институт, Стэнфорд) пишет по этому поводу: «…пути Америки и Европы расходятся по самому важному вопросу - о силе, о ее эффективности, морали и желательности…. Можно сказать, что в области определения национальных приоритетов, оценки угроз и вызовов, формулирования и проведения внешней и оборонной политики Соединенные Штаты и Европа пошли разными путями»[60]. США, осознавая свое военное превосходство, готовы с оружием в руках искоренять угрозу собственным интересам где бы то ни было, всеми возможными способами, с помощью своих союзников или без нее, отмечает в этой связи Дж. Стейнберг[61].

  Однако политика США вряд ли подорвет устои Североатлантического Альянса – организация представляется ее участникам слишком важной, – но, весьма вероятно, будет способствовать изменению ее характера в будущем. Как предупреждал посол США в НАТО Николас Бёрнс, «без решительных действий по ликвидации пропасти в военных возможностях мы окажемся перед реальной перспективой раскола союза на две части» – одна часть будет состоять из того, что лорд Робертсон назвал «военным пигмеем», известным под названием Европа, другая же будет представлена Соединенными Штатами[62].

  Определенное время у специалистов складывалось впечатление, что США, возможно, склоняются к созданию временных коалиций[63]. Имея в виду такую позицию США, немецкий исследователь В. Линк говорит о тенденции к изменению мировой конфигурации. Он пишет о возникновении новых спонтанных группировок не только в рамках антитеррористической коалиции, но и среди государств, определяющих международную политику по вопросам мирового порядка. Однако В. Линк считает, что группировкам, куда будут входить США и их союзники, стремящиеся к созданию гегемонистского порядка, будут противостоять конкурирующие с ними державы: Франция, Германия, Россия и Китай, которые стремятся создать многополярный мир[64]. С. Хоффманн замечает, что американцы по своему усмотрению будут выбирать своих «клиентов» (например, подход Белого дома к европейским союзникам будет во все большей степени строиться по принципу «coalitions of the willing and able», «коалиций желающих и могущих» - Ю.Н.), а из массы международных норм и соглашений – те, которые считают необходимыми для поддержания международного порядка[65]. Ричард Хаасс назвал такой подход «мультилатерализмом а la carte («избирательным мультилатерализмом» - Ю.Н.).

  Например, уже сейчас становится очевидным процесс использования американцами новых членов НАТО и государств, декларирующих свое стремление присоединиться к Альянсу, как противовеса западноевропейским союзникам. В эту игру уже вовлечены такие государства, как Польша и Украина. Однако надо признать, что расширение НАТО стало процессом, не только объективно благоприятным для осуществления геостратегических планов Вашингтона, но и принесшим выгоду европейским державам. Все они надеются, что этот процесс будет способствовать окончательной нейтрализации влияния России и скорейшему распространению их влияния на территории новых членов НАТО.

  Главный исследователь Центра европейских реформ С. Эвертс в своей статье «Новый этап в трансатлантических взаимоотношениях»[66] отмечает, что «огромнейшее преимущество всякого здорового мультилатерализма состоит в том, что он способствует более тесному и глубокому сотрудничеству между участвующими в системе таких отношений государствами (и другими участниками международных отношений)». И здесь же: «такое сотрудничество гораздо глубже и шире того, какое способен обеспечить любой разумный билатерализм»[67].

  С. Эвертс, безусловно, прав в том, что «для эффективного и прочного … международного сотрудничества государств недостаточно устойчивых добровольных коалиций, изменяющих состав и конфигурацию и подверженных влиянию капризной воли каждого из многих их участников»[68]. Однако представляется, что на современном этапе мирового развития, когда, как мы отмечали выше, каждый субъект миропорядка стремится к построению будущего на своих основаниях, в собственных интересах, в соответствии со своими представлениями, новым способам мирорегулирования лишь предстоит сформироваться. В этой ситуации не исключена частичная реанимация элементов политики баланса сил, характерной для международных отношений до начала Второй мировой войны.

  Еще относительно недавно многие европейские исследователи рассматривали США как гаранта европейской безопасности именно в связи с их способностью своим присутствием предотвратить серьезные конфликты между ведущими европейскими странами, хотя данный подход никак не согласуется с ведущей идеологической концепцией в области внешней политики США, гласящей, что демократические страны не воюют друг с другом. Эта концепция связывается с идеями Вудро Вильсона о возможности противостоять жесткими формами конкуренции великих держав путем создания международного консенсуса на основе общей ответственности в деле поддержания мира и безопасности. Известный британский специалист в области международных отношений М. Уайт считал, что В. Вильсон представил ложную альтернативу балансу сил и что сообщество независимых государств – глубокое заблуждение. По его убеждению, поскольку конфликты интересов между организованными группами непреодолимы как внутри государств, так и на международной арене, единственный принцип, который нужно поддерживать – это равномерное распределение влияния. Альтернатива этому – либо всеобщая анархия, либо всеохватывающее господство[69].

  Современная ситуация мирорегулирования не являет собой «мир без правил», однако характеризуется изменчивостью, вариативностью политических конфигураций, быстрым развитием как старых, так и новых политических институтов и правил. И если, например, европейским концептом является отказ от принципа баланса сил в Европе, то в других регионах целый ряд государств умело используют преимущества международной и региональной интеграции для наращивания собственного политического веса. Такие примеры мультилатерализма а la carte или мультилатерализма ad hoc не исключение в современной практике международных отношений. Сохраняя приверженность принципам «здорового мультилатерализма» (С. Эвертс) многие субъекты международных отношений выстраивают схемы взаимодействия, основанные на билатеральной основе.

  Альянс левого режима Венесуэлы и фундаменталистского Ирана отнюдь не направлен исключительно против США, но, что вполне вероятно, имеет важной целью достижение лидирующих позиций в ОПЕК и ряде других международных организаций, причем политическое конфигурирование, сложившееся на принципах данных организаций, ни Каракасом, ни Тегераном не абсолютизируется. Учитывая, что оба государства открыто претендуют на роль региональных и субрегиональных лидеров, а следовательно, – на максимальную свободу действий, их взаимосвязь и взаимодействие представляются неустойчивыми и нестабильными.

  Своеобразные отношения, сложившиеся между Россией и Белоруссией также имеют особую основу, построенную на принципах билатерализма, не вписывающуюся в контекст межгосударственных отношений в рамках СНГ или ЕвразЭС. Оба государства реализуют, таким образом, свои специфические интересы через особую систему двусторонних связей и взаимодействий, при этом баланс интересов в рамках, например, того же СНГ или ЕвразЭС достигался, вплоть до настоящего времени, за счет односторонних уступок России Белоруссии. Россия до последнего защищала белорусский режим, годами деликатно отклоняя вопросы и претензии европейского сообщества и США. Что это, если не мультилатерализм а la carte?

  Перечень примеров можно продолжить, однако, думается, в этом нет необходимости.

  Современное понимание многосторонности исключает представления о взаимодействии международных акторов как о процессе, в основу которого положен определенным образом конфигурированный миропорядок. И хотя коллективные процедуры принятия решений, призванные обеспечить баланс интересов и, на этой основе, реалистичность и достижимость решений, остаются основой мультилатерализма, содержание данного понятия, видимо, претерпит изменения.

  Представляется, что уже в ближайшей перспективе о мультилатерализме будут рассуждать как о многосторонности связей и взаимодействий, основанных на принципах международного права, но многосторонности, которая даже в рамках одной и той же группы международных акторов будет исключать необходимость и неизбежность ориентации на некий единственный центр.

  
  

  Глава 2. Европейский и американский подходы к мирорегулированию в сфере безопасности на рубеже XX-XXI вв.

  2.1. Внутренняя логика американского унилатерализма

  
  

  Внутренняя логика американского внешнеполитического опыта и, естественно, унилатерализма, как его важнейшего результата, изначально формировалась на специфическом сочетании эмпирического опыта и секулярной теологии, то есть идеологического компонента. Унилатерализм как внешнеполитическая концепция в его американском проявлении – это результат, говоря словами Артура Шлезингера, «спора насчет эксперимента и судьбы»[70], спора, который велся прагматиками, отвергавшими, подобно Уильяму Джеймсу, монизм и декларировавшим эмпирический подход к мировым делам и сторонниками мессианского, провиденциалистского взгляда на американскую роль в мире.

  Из чего проистекала и на чем основывалась такая двойственность исходных предпосылок американской традиции внешней политики?

  Распространенный взгляд на природу внешней политики США заключается в том, что ее характер объясняют через сформулированную еще пуританскими духовными вождями идею особой миссии Америки в мировой истории. Американцы, чье мировоззрение формировалось под влиянием кальвинизма, провозгласили себя нацией-спасительницей еще в ХVIII столетии, что нашло свое отражение, например, в теологии провиденционализма Дж. Эдвардса. «Никогда на земле, - утверждал в этой связи Т. Принс, - не было народа, который по своей истории так напоминал бы древних израильтян, как народ Новой Англии»[71].

  Пуритане и другие пионеры надеялись найти в Америке «обетованную землю» для повторения истории Ветхого завета. Они проводили прямую аналогию между своим собственным переселением в Северную Америку и легендарным переселением избранного народа из «падшего Египта» и изображали Америку как «обетованную землю», якобы специально избранную самим Богом для воссоздания «Града на Холме» в пример всем другим народам мира. Обосновывая тезис о том, что Америка занимает исключительное место в мировой истории, Т. Джефферсон в 1785 г. предлагал изобразить на государственной печати США сынов Израиля, идущих вслед за лучом солнца.

  С завоеванием независимости вера в особое предназначение Америки стала важнейшим компонентом формирующегося американского национализма. Молодая республика рассматривалась как эксперимент, призванный создать новые институты для коренной перестройки и переделки мировой истории. Почти все «отцы-основатели» были глубоко убеждены в том, что Америке уготовлена особая судьба, особая божественная миссия. При этом реализация особой миссии Америки предполагала, по мнению основателей американской государственности, опору на реалистичную и сугубо прагматичную политику, диктовалась необходимостью государства руководствоваться специфическими национальными интересами. «Ни в одной нации, - отмечал Джордж Вашингтон, - доверие не должно простираться дальше пределов ее интереса»[72].

  Отцы-основатели США полагали, что международный порядок зависит от сохранения баланса между противоположными национальными интересами. Однако из этого отнюдь не следует, что родоначальники американской государственности являлись одновременно провозвестниками идеи многосторонности в международных отношениях. Отцы-основатели видели в сохранении сложившегося на тот момент баланса международных, в частности европейских сил, определенную гарантию сохранения еще не устоявшейся самостоятельности молодой республики. «Никогда не может соответствовать нашим интересам, - писал Дж. Адамс, - перспектива объединения с Францией в деле уничтожения Англии... С другой стороны, мы совершенно не обязаны объединяться с Британией в попытках чрезмерного унижения Франции»[73].

  Если мессианство выступало в качестве политической доктрины молодого государства, то латерализм, вырастая из политической тактики, постепенно все более и более приобретал черты государственной политической стратегии. Наблюдая за перипетиями европейского политического соперничества начала ХIХ века, Т. Джефферсон писал в 1802 г.: «мы должны занять такое положение между двумя соперничающими нациями (Англией и Францией – Ю.Н.), чтобы, оставаясь не вовлеченными до тех пор, пока необходимость не заставит нас сделать это, мы могли бы в итоге присоединиться к противнику того, кто поставил нас перед такой необходимостью»[74].

  В середине XIX века была предпринята попытка обосновать идею о миссии Америки руководить миром и ее превосходстве в т.н. доктрине «явного предначертания» (manifest destiny), синтезировавшей специфические американские религиозные, политические (идеологический компонент), а также экономические идеи (прагматический компонент). Смысл данной концепции состоял в обещании свободы, демократии, материального достатка и т.д. не только самим американцам, но и представителям других народов в самых отдаленных уголках земного шара, в том случае, если они будут готовы принять американские ценности.

  В «Доктрине Монро», провозглашенной в 1823 г., обосновывались притязания на главенствующее и руководящее положение США в Западном полушарии. Рассматривая Латинскую Америку как своего рода «естественный апендикс» Северной Америки, Вашингтон сделал принцип «приоритета» США в делах Западного полушария своей официальной позицией.

  Значительную роль в укреплении теории «явного предначертания» сыграло усиление экономического национализма американской буржуазии в конце XIX - начале XX в., вызванного тем, что последняя поставила перед собой задачу найти пути решения проблем бурно развивающейся промышленности и сельского хозяйства посредством расширения экспорта. В частности, многие говорили о необходимости усиления американской мощи на том основании, будто она служит делу расширения границ «свободного рынка» и, стало быть, самой свободы. Идея американской экспансии как средства распространения принципов свободы и демократии не только объединяла «экономические и философские силы, создавшие империю, - писал историк У. Уильямс, - но также породила психологический настрой, который сами участники движения быстро окрестили как «явное предначертание» Америки вести и реформировать мир»[75].

  В новейшее время универсалистские, миссионерские, а также экспансионистские компоненты доктрины американской миссии отчетливо прослеживаются как в убежденности американцев в превосходстве общественно-политических институтов и морально-этических ценностей США, в совершенстве «американской системы» и непогрешимости американской внешней политики, в многочисленных общественно-исторических концепциях, изображающих США в качестве образца для всех других народов, так и в программных документах и конкретных политических действиях, правящих кругов страны.

  Наиболее концентрированное выражение подобные установки нашли в лозунге «американского века», сформулированном в середине 40-х гг. ХХ столетия газетным магнатом Г. Льюсом. Он утверждал, что «XX в. должен стать в значительной степени американским веком».

  После Второй мировой войны, превратившись в самую могущественную страну западного мира, правящие круги США поставили перед собой задачу претворить в жизнь лозунг «американского века», перестроить мир по американскому образцу. Уже 19 декабря 1945 г. в своем выступлении в Белом доме президент США Г. Трумэн заявил: «Хотим мы этого или нет, но мы должны признать, что одержанная нами победа возложила на американский народ бремя ответственности за дальнейшее руководство миром».

  Определяя задачи американской внешней политики, следующий президент США, Д. Эйзенхауэр говорил в том же духе: «Постоянной базой руководства миром ради достижения человеческих устремлений - мира и справедливости в условиях свободы должны быть Соединенные Штаты»[76].

  Идея исключительности и особой американской миссии в мировой истории в качестве важнейших компонентов идеологического обоснования внешнеполитического курса в той или иной степени и различных масштабах использовался всеми администрациями США. Однако в силу целого комплекса причин использование этих установок приобрело беспрецедентные масштабы в первый срок пребывания у власти Р. Рейгана. Рейган с самого начала претендовал на некое «моральное перевооружение мира», утверждая, что Америке предназначено руководить миром и даже спасти «больное человечество» от якобы грозящих ему опасностей. В целом, рейгановская администрация в качестве первостепенной цели внешнеполитической стратегии выдвинула «воссоздание американской гегемонии во всей ее прежней мощи», восстановление роли США как лидера «свободного мира». Подобные установки в той или иной форме сохранилась во внешнеполитической стратегии Вашингтона и после окончания «холодной войны».

  Оценивая доводы относительно лидирующей роли США, необходимо обратить внимание на весьма важное, с точки зрения автора, обстоятельство, в известной мере объясняющее внутренние мотивы развития идеи и практики американского унилатерализма. Американское государство с самого начала своего существования выступало одновременно не только результатом, но и инструментом, и мощным стимулятором расширения и утверждения западной рационалистической цивилизации. Америка вобрала в себя и довела до логического завершения важнейшие системообразующие компоненты, ценности, нормы и мировоззренческие установки этой цивилизации. Поэтому нельзя не согласиться с доводами американских консерваторов, например того же Р. Кейгана, когда они говорят о том, что комбинация экономической мощи и политической воли в сочетании с военно-техническим превосходством обрекают США на лидерство в мировых делах – нравится это кому-то или нет[77]. Как ни парадоксально это звучит, но особое положение Америки в мире способствует формированию особой национальной политики.

  Возражения, и вполне обоснованные, начинаются тогда, когда США демонстративно игнорируют интересы других государств и основополагающие, базовые нормы международного права, такие, как принцип суверенного равенства государств и невмешательства в их внутренние дела – все это не может не вести к распаду существующих международных институтов (в том числе тех, в создании которых непосредственное участие принимали Соединенные Штаты) и, в конечном итоге, к подрыву международных позиций самих США. Как сказал президент РФ В.В. Путин, выступая на 43-й Мюнхенской конференции по вопросам политики безопасности 10 февраля 2007 года, «однополярный мир…это мир одного хозяина, одного суверена. И это в конечном итоге губительно не только для всех, кто находится в рамках этой системы, но и для самого суверена, потому что разрушает его изнутри»[78].

  С распадом СССР, означавшем уход с мировой авансцены одного из центров двухполюсного миропорядка, на передний план выдвинулся вопрос о том, какой вид примет конфигурация геополитических сил в мировом сообществе. Часть американской интеллектуальной и политической элиты поспешила сделать вывод о наступлении однополярного мирового порядка, приходе эры господства единственной сверхдержавы - США. Их оппоненты в Соединенных Штатах, напротив, отмечают, что стратегия сдерживания второй половины ХХ столетия сочетала в себе элементы диалога и силовых действий, в то время как предложенная после 1991 г. стратегия «американского лидерства» основана исключительно на силовом доминировании и в этом смысле ориентирована на ложные приоритеты[79].

  В этом контексте интерес представляют рассуждения 3. Бжезинского. В получившей широкую известность книге «Великая шахматная доска (господство Америки и его геостратегические императивы)»[80] красной нитью проходит мысль о могуществе, глобальности, совершенстве, незаменимости США в деле руководства современным миром. В трактовке Бжезинского Евразия выступает на мировой арене как аналог «шахматной доски», на которой идет борьба за мировое господство. Если последнюю половину второго тысячелетия преобладающие позиции в мировых делах занимали евразийские государства, то сегодня в Евразии руководящую роль играет неевразийское государство, т.е. США. Согласно Бжезинскому, поражение и развал Советского Союза стали финальным аккордом в быстром вознесении на пьедестал державы Западного полушария (в противовес Евразии – Ю.Н.) - Соединенных Штатов - в качестве единственной и действительно первой подлинно глобальной державы»[81]. Однако, задается вопросом З. Бжезинский, сможет ли Америка воспрепятствовать появлению на международной арене доминирующей и антагонистичной евразийской державы? От решения этой проблемы зависит ее способность осуществлять свое мировое господство. Поэтому США должны создать стабильное равновесие на континенте, где они выступают в качестве политического арбитра[82].

  С точкой зрения З. Бжезинского перекликаются рассуждения другого видного американского исследователя – С. Хантингтона, утверждавшего, что

  «в мире, где не будет главенства Соединенных Штатов, будет больше насилия и беспорядка и меньше демократии и экономического роста, чем в мире, где Соединенные Штаты продолжают больше влиять на решение глобальных вопросов, чем какая-либо другая страна»[83].

  Смысл этих и подобных им рассуждений заключается в том, что для Соединенных Штатов жизненно важно, чтобы на политической арене не возник соперник, способный господствовать в Евразии, да и во всем мире, и, следовательно, бросающий вызов Америке. В противном случае, предупреждает 3. Бжезинский, нас ожидает общая международная нестабильность. Дело представляется таким образом, что американское превосходство «породило новый международный порядок, который не только копирует, но и воспроизводит за рубежом многие черты американской системы»[84].

  О влиянии и популярности идеи однополярного миропорядка и односторонних действий Вашингтона свидетельствует то, что ее приняла и пытается реализовать на практике значительная часть государственных деятелей США. Насколько обоснованным был выбор данной политической парадигмы?

  Т.А. Шаклеина полагает, что существуют определенные основания говорить об американском лидерстве применительно к периоду 1991-2001 годов - до террористических актов. Аргументы эти основаны на учете факторов «внутреннего» порядка, а именно - стремлении и способности Америки. Во-первых, отмечает она, с завершением биполярной конфронтации объективно восторжествовали американская модель развития, американские ценности и американская политика. Во-вторых, Вашингтон возглавил модификацию мирового порядка, в то время как другие державы почти не оказывали на него влияния. Помимо этого США взяли на себя роль главного «миротворца» (бывшая Югославия) и «устроителя судеб» неблагополучных стран (Гаити и Сомали). Они бросили немалые людские и материальные ресурсы для урегулирования некоторых острейших международных ситуаций. Наконец, Америка открыто объявила о готовности и желании «без ограничений и препятствий осуществить свою историческую миссию по преобразованию мира», то есть взять на себя ответственность и бремя мирорегулирования[85].

  Однако, начиная с 1999 года, после того, как Белый дом осуществил военные действия против Югославии без санкции ООН, усилилась критика США со стороны европейских держав, выросли антиамериканские настроения в мире. «Официальная риторика американского руководства о политике США по распространению демократии в мире, - отмечает Т.А. Шаклеина, - вступила в противоречие с их унилатерализмом, нарушением международного права, двойными стандартами, опасной приверженностью военной силе»[86]. Таким образом, к концу правления администрации Клинтона, несмотря на имевшийся внутренний потенциал для глобального лидерства, не только не произошло легитимизации «лидерства» Соединенных Штатов, но начался процесс сокращения возможностей для этого.

  Особенно выраженный характер практика односторонних действий приобрела после прихода к руководству США республиканских консерваторов.

  Реванш американского консерватизма, ставшего доминирующей силой в американской политике последней четверти XX века, имел далеко идущие последствия для внешнеполитического курса Соединенных Штатов.

  Еще до прихода к власти в 2001 г. Дж. Буша-мл. консерваторы сумели одержать ряд важных политических побед, которые имели огромные последствия для американской внешней политики. Среди них - срыв ратификации Договора о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний (ДВЗЯИ) в сенате США (октябрь 1999 г.) и принятие закона о национальной противоракетной обороне (июль 1999 г.). Однако в полной мере реализовать свои доктринальные внешнеполитические установки американские консерваторы смогли лишь после прихода к власти Дж. Буша-младшего.

  В платформе республиканской партии на выборах 2000 г. было однозначно заявлено, что главным средством достижения целей США на международной арене станут «мощные вооруженные силы»; что же касается международных организаций, то отношение к ним у авторов республиканской платформы было, по меньшей мере, снисходительным: «международные организации могут служить делу мира, но они не должны использоваться ни в качестве альтернативы принципиальному американскому лидерству, ни как вето на него»[87]..

  Заявленный односторонний подход к международным делам нашел свое отражение уже в первых шагах администрации Дж. Буша-мл.: США объявили о выходе из Договора по ПРО и Киотского протокола, декларировали свою незаинтересованность в ратификации ДВЗЯИ, а также об отказе присоединиться к юрисдикции Международного уголовного суда.

  События 11 сентября 2001 г. были восприняты американской администрацией и близкими к ней консервативными кругами как еще одно подтверждение необходимости и неизбежности односторонних американских действий. В «Стратегии национальной безопасности Соединенных Штатов Америки», принятой в 2002 г., утверждалось, что Америке брошен вызов глобальных масштабов, ответ на который потребует глобальных же по размаху - и превентивных - действий американской стороны. Первым примером практической реализации положений данной концепции стала агрессия против Ирака. Что касается отдельных региональных направлений внешней политики США, то здесь Белый дом также взял курс на проведение односторонних мер - при полном одобрении со стороны консервативного истэблишмента.

  Однако со времени вторжения коалиционных сил, ведомых США, в Ирак, международная ситуация заметно осложнилась. Не нашли подтверждения прогнозы о «стабильной однополярности» и позитивном воздействии «демократической сверхдержавы» на мировое развитие. Своеобразный политико-военный кризис, в котором оказались США в Ираке, и заметное обострение внутренних американских дискуссий по иракской проблеме дают основания думать об ограниченности возможностей силового регулирования.

  Актуальные тенденции мирового развития, как полагают критики американского унилатерализма, являют собой дальнейшую деградацию американоцентричной системы институционального сотрудничества. С момента прихода к власти республиканская администрация была озабочена стремлением к максимальной независимости в сфере внешней политики, что принимало форму односторонних, не согласованных с европейскими союзниками действий («Самое худшее, что мы можем сделать, это позволить коалиции определять нашу миссию», Д. Рамсфилд). Положение в мире после начала операции США в Афганистане стало характеризоваться Белым Домом как «гипероднополярность». Еще более отчетливой эта тенденция стала после событий 11 сентября 2001 года.

  В военно-политической стратегии администрации Дж. Буша явственно просматриваются черты «политики гегемона», хотя возможности ее долгосрочной реализации, сопутствующие этому процессу обстоятельства и последствия не до конца просчитаны. Можно полагать, что американское руководство не представляет нюансы различий между политикой «гегемонии» и «лидерства», хотя инстинктивно восприимчиво именно к первой модели.

  Наиболее реалистичными являются мнения тех специалистов, которые считают, что Америка должна стремиться не к гегемонии, а к «оптимальному» лидерству, позволяющему ей одновременно сохранять статус великой державы и экономить собственные ресурсы. Институционализация данного вида лидерства должна осуществляться в рамках коллективного регулирования политико-военными процессами совместно с европейскими государствами (формирование «коалиций желающих», Р. Хаас), среди которых фактический статус США будет наивысшим («первые среди лучших»).

  
  

  2.2. Европа: «многоликая многосторонность»

  
  

  Объединенная Европа в лице Евросоюза, даже несмотря на то, что его «интегрированная субъектность» как политического игрока еще не окончательно определена, с полным основанием должна быть причислена к числу международных игроков глобального масштаба[88].

  Наряду с мощным экономическим потенциалом (численность населения, объем ВВП, темпы экономического роста, объем внешней торговли и др.) важнейшим элементом лидерского потенциала объединенной Европы является ее культурно-политическое влияние, масштабы которого имеют общемировой характер и значение. Опыт мировых войн ХХ столетия, и явившиеся в определенной мере их следствием интеграционные процессы на европейском континенте, способствовали формированию в современной Европе уникальной политической культуры, базирующейся на принципах политической толерантности, ориентированной на концепции гражданских и политических прав человека и «мультикультурного мира», все части которого a priory равноценны. Понятие «европейских ценностей» интегрирует представления о необходимости мирного разрешения споров путем переговоров, обеспечения экономической и политической стабильности на основе общественной солидарности, поддержание дружественного и безопасного внешнего окружения.

  Следует подчеркнуть, что на внутриполитическом уровне общеевропейские ценности формально разделяются всеми членами Евросоюза, они, говоря словами британского исследователя Дж. Линдли-Френча, являются «сущностью Европы», основой ее «фундаментальной моральности»[89]. Именно они служат ведущим мотивом, инициирующим и в значительной мере поддерживающим развитие общей внешней политики на уровне Европейского Союза.

  Оценивая внешнеполитический аспект влияния общеевропейских ценностей, следует подчеркнуть, что культура и этика международного взаимодействия, формировавшегося и развивавшегося на их основе, способствовали реализации целой серии масштабных подвижек в международных отношениях, первой в ряду которых стало подписание в 1975 году Заключительного акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. Можно с полным основанием говорить о том, что именно этот политико-правовой документ заложил основу и сыграл ключевую роль в трансформации мировой политики начала 90-х годов ХХ столетия.

  Логика многостороннего взаимодействия, подготовки и выработки решений на их основе находит свое проявление в весьма эффективном использовании Европейским Союзом в международных делах своего организационного ресурса, определяемого широким участием европейских стран в региональных и общемировых экономических, политических, гуманитарных, правовых и др. структурах. Представители Евросоюза активно включены в деятельность самых престижных международных органов – от саммитов «большой восьмерки» до Регионального форума АСЕАН по вопросам безопасности. Кроме того, ЕС успешно работает в рамках глобальных и региональных соглашений по вопросам торговли, инвестиций, энергетики и энергетической безопасности, защиты окружающей среды, борьбы с терроризмом и др.

  Отечественный исследователь М. Троицкий, например, обращает внимание на тот факт, что влияние ЕС на мировой арене основано не столько на полномочиях и возможностях формальных внешнеполитических институтов, сколько на привлекательности европейских ценностей гуманизма и свободы, образе «интеграционного гуру», программах экономической помощи и торговых преференций для стран – соседей объединенной Европы. Сегодня Евросоюз обладает значительным потенциалом «мягкого» лидерства, указывает Троицкий, который – при наличии определенного уровня взаимопонимания с Вашингтоном – может дополнять «жесткий» военно-политический и бескомпромиссный идеологический ресурс Соединенных Штатов[90].

  Приоритетная роль Евросоюза в правозащитной активности позволяет ему в случае необходимости эффективно использовать этот фактор в продвижении своих внешнеполитических интересов. Такая организация как Совет Европы, тон в которой задают именно страны Евросоюза, приобрела роль наиболее влиятельной правозащитной организации, нормы которой европейцы стремятся распространить на все мировое сообщество. Сам факт размещения в Европе Международного суда ООН, Международного трибунала ООН по бывшей Югославии, Международного уголовного суда, Европейского суда по правам человека и др. является признанием высокого авторитета именно европейской политико-правовой традиции.

  В мировой политике Евросоюз вырабатывает уникальный стиль лидерства, в долгосрочной перспективе, возможно, способный не уступать по эффективности американскому. Этот политический стиль отличают как сильные, так и слабые стороны.

  Цели политики ЕС рассчитаны в большей мере на долгосрочную перспективу, и в меньшей – на получение скорого выигрыша. Однако именно это позволяет Евросоюзу оперативно корректировать методы их достижения. Если США проецируют свое влияние прямолинейно и непосредственно при помощи силы, то страны ЕС пытаются воздействовать на международные отношения, отдавая приоритет косвенным инструментам: организационно-политическим, экономическим, культурным, правовым, др.

  Стратегия «мягкого европейского лидерства» вызывает гораздо меньшее сопротивление международной среды и сопряжена с меньшим риском от попыток его нейтрализовать. Выбор именно данной стратегии в известной степени определяется спецификой сложившейся во второй половине прошлого столетия «новой стратегической культуры». Однако главная причина кроется, скорее, в «неполной» международно-политической субъектности Евросоюза.

  Главная проблема заключается в том, что наиболее мощные и влиятельные страны Европы хотя и вынужденные учитывать точку зрения континентальных интеграционных институтов, все же склонны к ведению самостоятельной политики. Механизмы Общей внешней политики и политики в области безопасности (ОВПБ) предусмотренные Маастрихтским договором 1992 года оказываются недостаточны для проведения единых внешнеполитических действий европейских стран. Подтверждением этому стали, в частности, глубокие разногласия в связи с политикой США и Великобритании в отношении Ирака (2003-2004 гг.).

  Ориентируясь на лидирующие позиции в международных делах, Евросоюз, тем не менее, испытывает все более и более серьезные затруднения в использовании имеющихся в его распоряжении организационно-политических ресурсов.

  Основная проблема связана со сложностью процесса принятия согласованных решений по политическим вопросам, в ходе которого необходимо достижение консенсуса всех входящих в ЕС национальных государств. Еще одной острой темой являются противоречия в позициях межгосударственных (Совет министров ЕС) и наднациональных (Еврокомиссия) институтов – с одной стороны и наиболее влиятельных членов Европейского Союза - с другой. Эти противоречия касаются как сферы внешней деятельности (где они выступают отражением различий внешнеполитических позиций отдельных стран), так и тематики текущего реформирования самого Евросоюза.

  Расхождения между странами ЕС обнаруживаются как по вопросам, касающимся общих подходов к внешней политике, так и по конкретным международным проблемам. Если Франция и ФРГ выступают наиболее активными сторонниками усиления координации внешнеполитической деятельности стран ЕС, то Великобритания чаще всего выказывает весьма сдержанное отношение к общей внешней политике, всячески опасаясь противопоставления собственной позиции устремлениям США.

  Расклад мнений внутри ЕС резко осложнился после приема в 2004 г. в состав Евросоюза новых членов, которые в своей политике безопасности стали более ориентироваться на Вашингтон, чем на Париж или Берлин[91]. К тому же следует отметить, что в вопросах военного строительства центрально- и восточноевропейские страны значительно более ориентированы на участие в военном сотрудничестве в рамках НАТО, нежели в рамках ЕС.

  Германия предполагает максимально приблизить к себе Польшу, Чехию, Венгрию и страны Балтии. Франция всячески поддерживает Румынию. Однако представляется, что европейцы напрасно рассчитывают на осуществление своего влияния в странах Восточной Европы посредством использования механизмов НАТО, ибо, оказавшись в организации, эти страны становятся не частными союзниками западноевропейцев, а объектами влияния США. Европейские члены НАТО не спешат вкладывать необходимые средства в модернизацию армий восточноевропейских стран, чаще речь идет о создании объектов военной инфраструктуры и т.д. Только США в состоянии направить огромные суммы на усовершенствование военно-технической базы армий новых членов организации. Вот почему страны Восточной Европы ускользают из зоны влияния западноевропейских членов НАТО и становятся политическими партнерами США[92].

  В своей внешней политике и оценках глобальных угроз Евросоюз близок США. Однако особенности политической природы объединенной Европы, ее геополитическая специфика и особенности экономических устремлений определяют значимые различия международных стратегий Брюсселя и Вашингтона.

  Военно-политическое измерение является третьим, после политического и экономического, фактором, определяющим лидерский потенциал объединенной Европы. Здесь мы наблюдаем трехуровневую структуру: Евросоюз, НАТО, и, собственно, национальные государства.

  Военно-политический потенциал Евросоюза не представляется масштабным, даже в случае сложения всех военно-организационных и материально-технических ресурсов европейских стран. В сфере развития военных возможностей ЕС единственным значительным шагом явился проект создания Европейских сил быстрого реагирования (ЕСБР), инициированный в 1999 году. Однако политические противоречия между участниками проекта, а также сложности с финансированием не позволили достичь заявленной цели. В текущем (2007) году ставится задача частичной реализации проекта, а его фактическое завершение – в 2010 году.

  На сегодняшний день максимально действенное военно-политическое влияние ЕС может оказывать посредством координации усилий своих членов только в рамках Североатлантического Альянса. Однако это требует выполнения процедур согласования военных решений с высшими органами НАТО, решающее слово в которых остается за США. Согласно договоренностей, достигнутых в 2003 году[93], НАТО взяло на себя обязательство обеспечить ЕС доступ к своим оперативным ресурсам в случаях, когда оно само (а фактически – Соединенные Штаты. – Ю.Н.) по тем или иным причинам воздерживается от проведения военных операций, но последние будут проводиться под эгидой Евросоюза[94]. Теоретически военно-силовые возможности Евросоюза для проведения международно-политических акций в соответствии с собственной стратегией возросли, однако они могут быть использованы только в случае достижения консенсуса с руководством США. Таким образом, «привязка» оборонных возможностей Евросоюза к военным ресурсам Соединенных Штатов существенно ограничивает уровень «степеней свободы» ЕС при принятии военно-политических решений.

  Что же касается военных ресурсов отдельных стран-членов Евросоюза, то здесь мы наблюдаем следующую картину. Великобритания и Франция являются потенциальными обладателями ядерного оружия. Германия (наряду с Великобританией и Францией), а также Испания и Италия располагают наиболее эффективными на европейском континенте обычными вооруженными силами. Тем не менее, национальные военные потенциалы ни одной из европейских стран не позволяют ей претендовать на глобальное лидерство, прежде всего в силу относительно незначительного (по сравнению с национальными ВВП) уровня военных бюджетов.

  
  

  2.3. Расхождение «стратегических культур» США и Европы: мифы и реальность

  
  

  Различия в «стратегических» (Р. Кейган)[95] культурах, то есть в глубоко укорененных в общественно-политическом сознании США и европейских стран представлениях о путях и средствах реализации базовых социальных ценностей во внешней политике, определяют их разногласия по ряду центральных вопросов мировой политики. Как европейское, так и американское общества отличают глубокая приверженность либеральным ценностям и демократическим институтам, Америка и Европа в равной мере заинтересованы в их всемерном распространении и утверждении. Тем не менее, для каждой из сторон характерны различные представления об оптимальных и допустимых стратегиях, трансформирующих общие социальные ценности во внешнеполитические цели, задачи и действия.

  Для США приоритетом является то, как тот или иной аспект международных отношений связан с национальными интересами и национальной безопасностью. Как считает Т. Арзаманова (Центр по изучению проблем европейской безопасности, ИНИОН РАН), «США… никогда не были принуждаемы самой жизнью к ведению совместной политики, а потому кооперативная традиция не стала неотъемлемой составляющей американской внешней политики и политики безопасности»[96]. По ее мнению, события 11 сентября 2001 г. парадоксально способствовали усилению американского унилатерализма, поскольку де-факто США отказались от услуг НАТО в проведении антитеррористической операции, а европейцы продемонстрировали неспособность внести достаточный вклад в обеспечение безопасности США.

  События 11 сентября 2001 г. были восприняты американской администрацией и близкими к ней консервативными кругами как еще одно подтверждение необходимости и неизбежности односторонних действий и повлекли за собой изменение алгоритма американского поведения в трансатлантических отношениях, – если раньше США выступали своеобразным гарантом безопасности европейских стран в противостоянии с СССР и его союзниками, то после 2001 года они были вынуждены сосредоточиться в первую очередь на решении вопросов собственной безопасности и обеспечения своих жизненно важных интересов.

  Следует отметить, что США справедливо и точно увидели основную угрозу национальной и международной безопасности в росте экстремизма и террористических движений. Эту угрозу в Америке обоснованно воспринимают как реальную, непосредственную, все более острую и требующую немедленных и решительных действий по ее нейтрализации. В «Стратегии национальной безопасности Соединенных Штатов Америки», принятой ровно через год после трагедии 11 сентября, было заявлено, что Америке брошен вызов глобальных масштабов, ответ на который потребует глобальных по размаху - и превентивных - действий американской стороны. Р. Хаас характеризовал изменения парадигмы американской внешней политики после сентябрьских событий 2001 года следующим образом: «на смену соперничеству и конфликту между великими державами, многие столетия составлявшему главную историческую динамику, внезапно пришел мир, в котором главной угрозой для Соединенных Штатов была не соперничающая великая держава, но глобальный беспорядок и разложение…»[97].

  В этой ситуации США не склонны «терпеть опасность рядом с собой» и стремятся найти однозначное, четко просчитываемое решение для решительного устранения возникшей угрозы. По мнению американцев, способность Евросоюза согласованно реагировать на угрозы, так или иначе связанные с международным терроризмом, в обозримой перспективе будет оставаться относительно невысокой. Такой же может оказаться и готовность ЕС солидарно выступать с Вашингтоном в борьбе с терроризмом военными методами. Опираясь на свой военный потенциал и экономическую мощь, несопоставимые с европейскими, США, перед вызовом собственной безопасности, пытаются принимать решения в одиночку, лишь подключая, по мере необходимости, к своим действиям союзников.

  В этой связи следует отметить, что некоторые американские эксперты, близкие к влиятельным правоконсервативным кругам, уже давно выступают за уход США из Европы. «Пришло время Соединенным Штатам вывести войска из Европы и позволить европейцам урегулировать балканскую и тому подобные частные проблемы, в то время как Соединенные Штаты направят свое внимание на защиту своих глобальных геополитических интересов за пределами Европы, - пишет ведущий сотрудник института КАТО К. Лейн, - Становится все более очевидным, что Соединенные Штаты и Европа обречены на все большее политическое и стратегическое расхождение»[98]. Справедливости ради следует отметить, что настроения подобного рода пока не стали господствующими в Вашингтоне, однако за последние годы отношение американской элиты к Североатлантическому альянсу явно охладело.

  По мнению американской стороны, НАТО не сумело необходимым образом адаптироваться к новым реалиям, возникшим в мире после окончания биполярного противостояния, кроме этого после трагических событий сентября 2001 г. США ожидали от Альянса не столько проявления солидарности на уровне политических деклараций, сколько реальной военной помощи в проведении антитеррористической операции.

  В связи с новыми геополитическими целями у США появилась заинтересованность в трансформации НАТО, то есть придании Альянсу нового качества. Показательными в этом смысле является выступление влиятельного американского сенатора Р. Лугара в Брюсселе 19 января 2002 г.: «Реалии таковы, что … наш альянс все еще будет рассматриваться как неудачный - именно так, неудачный - если только он не будет преобразован в новую важную силу в войне с терроризмом»[99].

  Претензии США к Североатлантическому альянсу сводились к тому, что последний продемонстрировал свою неспособность существенно увеличить военные возможности европейских союзников, отмечает отечественный исследователь В.И. Батюк[100], а также предотвратить формирование сепаратных западноевропейских военных структур и трансформироваться в соответствии с новыми реалиями, вызовами и угрозами.

  У нынешней американской администрацией, как полагает В.И. Батюк, были три альтернативных варианта европейской военной политики:

  - реализация курса, намеченного в рамках «Инициативы оборонных возможностей» и заключавшегося в «подтягивании» всех членов альянса до американского военно-технического уровня;

  - полный вывод американских войск из Европы и выход из НАТО;

  - выработка нового внешнеполитического курса, представлявшего из себя нечто среднее между указанными выше крайними позициями.

  Представляется, США избрали последний вариант, а именно: американцы остаются в Европе, но при этом подход официального Вашингтона к европейским союзникам будет в значительной мере строиться по принципу «coalitions of the willing and able» («коалиций желающих и могущих»).

  Представляется, что чрезмерно переоценивать уровень принципиальных расхождений в рамках трансатлантического союза не следует: вызовы безопасности для США и их европейских союзников отнюдь не являются различными, порождающими разность интересов и целей, а скорее влияют на выбор различных способов решения проблем. Как отмечалось в докладе независимой исследовательской группы Совета по внешней политике[101] (Г.Киссинджер, Л. Саммерс, Б. Скоукрофт, С. Уолт и др.) в отношениях США и Европы преобладает консенсус относительно вызовов тем принципам, на которых эти отношения строятся (терроризм, авторитаризм, распространение оружия массового поражения и т.д.) и многовекторной стратегии их нейтрализации.

  Американцы, например, не отказываются от тех возможностей европейских союзников (военных, технических, информационных и т.д.), которые могут принести реальную пользу в борьбе с новыми угрозами, прежде всего терроризмом и распространением ОМУ, а также в ходе проведения операций по кризисному реагированию, ликвидации чрезвычайных ситуаций и т.д.

  США выступают за осуществление широкой передачи военных технологий своим союзникам по НАТО, поскольку европейцы, как и прежде, отстают от Соединенных Штатов по многим показателям, особенно таким, как разведка и электронные средства управления, а последних пытаются убедить в необходимости согласиться принять новое определение задач Альянса в сфере безопасности. Формально Вашингтон демонстрирует положительное отношение к созданию системы безопасности в рамках ЕС, очевидно надеясь привязать будущие европейские силы к своим глобальным планам[102] и нейтрализовать разногласия с Евросоюзом. При этом не исключено, что американцы все чаще и чаще будут прибегать к односторонним действиям или действовать в рамках создаваемых ими для решения специальных задач коалиций. Такой подход позволит США не только уйти от необходимости согласовывать с союзниками по Альянсу собственные оценки потенциальных рисков (тем более, в ситуациях, когда не выработана единая система критериев), но и избегать в дальнейшем всевозможных бюрократических процедур и технических проволочек, неизбежных при принятии решений в соответствии с европейской моделью.

  Американцы заинтересованы в сохранении и наращивании своего влияния в Европе еще и потому, что правительства ряда европейских государств не расположены увеличивать долю своих оборонных расходов (не менее чем до 3% ВВП). Этот факт усиливает критику Вашингтоном европейского военного потенциала, неадаптированного, по мнению американцев, для решения задач современной войны, а европейских военных бюджетов - как не соответствующих современным военным потребностям. В исследовании Центра стратегических и международных исследований отмечалось по этому поводу: «Трансатлантический разрыв существует не в сфере основных технологий; он скорее наблюдается в сфере интеграции этих технологий в подходящие оборонные программы»[103].

  Американское оборонное ведомство неоднократно заявляло, что у Европы нет войск, отвечающих современным требованиям безопасности, и отсутствуют средства на их создание. В этой связи все более реалистичной становится реализация прогноза, сделанного несколько лет назад заведующим кафедрой по вопросам европейской безопасности корпорации РЭНД С. Ларраби[104]. По его мнению, в ближайшем будущем НАТО может приобрести вид трехступенчатой пирамиды, верх которой займут США и несколько европейских стран, потенциально способных брать на себя военное урегулирование кризисов. На втором уровне будут сосредоточены государства, обладающие военно-техническим потенциалом, рассчитанным на цели и условия холодной войны. Третий уровень составят новые члены НАТО, чей военный потенциал в наименьшей степени отвечает запросам сегодняшнего дня.

  Какие выводы правомерно сделать на основании вышеизложенного?

  Этапы развития американо-европейских отношений в военно-политической сфере на рубеже ХХ – ХХI столетий следует рассматривать в контексте специфической логики взаимоотношений, а именно – сочетания конфликтов и согласия, их постоянного присутствия в объединении, и постоянного меняющегося соотношения.

  В ситуации сохранения низкого конфликтного потенциала в евроатлантических взаимоотношениях ведущим типом поведения членов НАТО до определенного периода являлась «добровольная солидаризация» с курсом США. Если во взаимоотношениях преобладал конфликт, данная модель уступала место более сложной конструкции, позволявшей поддерживать структуру блока в состоянии эластичного равновесия: ведущую роль начинали играть «субсоюзы» нескольких стран, преследовавших собственные цели. При этом не исключалось участие одного и того же государства в двух разных группировках. Внешние и внутренние воздействия, которым Организация Североатлантического договора была подвержена на протяжении полувека, сформировали достаточно гибкий механизм взаимодействия, позволяющий, при необходимости, обходить острые углы во взаимоотношениях и сохранять шансы на выработку консолидированной позиции.

  Однако, несмотря на то, что и американская и европейская политическая традиции рассматривают мирорегулирование на многосторонней основе как более предпочтительный способ решения международных проблем, правительства по обе стороны Атлантики демонстрируют различную степень приверженности многосторонним механизмам. Этому способствует различный исторический опыт Европы и США а также, что более важно, разность их силовых потенциалов, приводящая к различному мировосприятию.

  Важнейшие различия европейской и американской стратегических культур основаны на отличных друг от друга представлениях о допустимом соотношении силовых и не силовых (политических) методов нейтрализации внешних угроз.

  В Европе полностью разделяют озабоченность США распространением ОМУ и терроризма. Но в своих программных документах европейцы стараются избегать жестких формулировок типа «оси зла». Более того, в документах Евросоюза в примирительном тоне говорится о том, что «наиболее практичным способом борьбы с … угрозами является разрешение застарелых проблем региональных конфликтов». Европейцы не склонны к изоляции и подавлению «опасных» режимов, а предлагают интегрировать их в международное сообщество путем «перевоспитания». Предполагается, что идя по пути «перевоспитания» возможно на практике доказать авторитарным государствам, что отказ от агрессивных устремлений и сотрудничество более выгодно, чем конфронтация.

  Если Соединенные Штаты стоят на позициях «превентивной войны» (preventive war), отмечает Дж. Хейн, то для европейцев более предпочтительно т.н. «превентивное вовлечение» (preventive engagement)[105]. США стремятся однажды покончить с опасным режимом путем его «замены», а ЕС рассчитывает направить такие режимы на путь «добросовестного управления» политическими методами.

  С определенной долей условности можно заключить, что в европейском и американском политическом мышлении доминируют две различные парадигмы вследствие чего подходы к решению проблемы односторонности / многосторонности по обе стороны Атлантики существенно различаются. В американской политической традиции в большей степени преобладает консерватизм, тогда как объединенная европейская политика тяготеет к либерально-институциональным методам решения международных проблем.

  Проблема многосторонности / многосторонности и в перспективе будет, во многом определять фон трансатлантических отношений в сфере военной политики и безопасности. Следовательно, западное политическое и экспертное сообщество будет еще неоднократно возвращаться к дискуссии о преимуществах унилатерализма над мультилатерализмом (или же первого над последним), особенно по мере того, как США и Европа начнут реализацию собственных сценариев разрешения тех или иных проблем международной безопасности. Ситуация усугубляется также отсутствием внутриполитического консенсуса внутри самих США в вопросе о том какую роль Америка стремиться сыграть в современном мире, - «вовлеченного унилатералиста» или «изолированного мультилатералиста», мирового жандарма или мирового полицейского.

  Вместе с тем, кризис концептуального мышления в западном экспертном сообществе во многом обусловленный неопределенностью и переходностью нынешней ситуации в трансатлантических отношениях, препятствует формированию объективной картины, отражающей состояние евроатлантического партнерства на современном этапе, затрудняет выработку универсальной концепции, которая могла бы стать своего рода путеводителем для выстраивания устойчивых американо-европейских связей, в условиях складывания нового миропорядка.

  
  

  ---

  [1] С одной стороны мы можем наблюдать тенденцию к глобализации и универсализации современного мира, с другой - его фрагментацию, обособление отдельных частей и областей. Директор СИПРИ А. Ротфельд пишет, что отношения в современном мире определяются как центробежными процессами (глобализацией или интеграцией), так и центростремительными (фрагментацией, эрозией государств) (См.: Rotfeld А. The Global Security System in Transition // Космополис. 1999. С. 17-27), а Дж. Розенау предложил даже специальный термин, отражающий оба процесса, - «фрагмегративность» (fragmegrative) как одновременное действие фрагментации - fragmentation и интеграции - integration (См.: Rosenau J.N. New Dimention of Security: The Interaction of Globalizing and Localizing Dynamics. Security Dialogue. 1994. Vol. 25, September. P. 255-282).

  [2] Баталов Э. Предмет философии международных отношений // Международные процессы. – 2006. – Т. 4. - №2(11), май-август / #"#_ftnref3" name="_ftn3" title="">[3] Young O. The Actors in World Politics // The Analysis of International Politics / Ed. by J. Rosenau, V. Davis, M. East. - N.Y.: Cornell University Press, 2000. P. 36.

  [4] См.: Сергеев В.М. Государственный суверенитет и эволюция системы международных отношений // Космополис, 1999. С. 29.

  [5] Keohane R., Nye J. Transnational Relations and World Politics. Cambridge: Harvard University Press, 1971.

  [6] Krasner St. D. Sovereignty: Organized Hypocrisy. Princeton: Princeton University Press, 1999.

  [7] Holsti K.J. International Politics: A Framework for Analysis. New Jersey: Prentice Hall, 1995.

  [8] Raymond G.A., Kegley Ch.W. Exorcising the Ghost of Westpalia. New Jersey: Prentice Hall, 2001.

  [9] Kegley Ch. W., Wittkopf E.R. World Politics: Trend and Transformation. Seventh Edition. N.Y.: St. Martin’s / WORTH, 2001.

  [10] Burton J. World Society. L.-N.Y.: Lanham, 1987.

  [11] Bull H. Beyond the State System // The Global Transformations Reader: An Introduction to the Globalization Debate / Ed. by D. Held, A. McGrew. Cambridge: Polity Press, 2000. P. 462-467.

  [12] Natsios A.S. An NGO Perspective // Peacemaking in International Conflicts: Methods and Techniques / Ed. by I.W. Zartman and J.L. Rasmussen. Washington D.C.: United States Institute of Peace, 1997. P. 337-361.

  [13] Simmons P.J. Learning to leave with NGO’s // Foreign Policy. 1998 Fall. Vol. 112. P. 88.

  [14] Brzezinski Z. The Choice. Global Domination or Global Leadership. N.Y., 2004. P. 44.

  [15] Held D., McGrew A. The Great Globalization Debate: An Introduction // The Global Transformations Reader: An Introduction to the Globalization Debate / Ed. by D. Held, A. McGrew. Cambridge: Polity Press, 2000. P. 12.

  [16] Цит. по: Гаджиев К.С. Идея «американского века»: история и современность // Памяти профессора Н.В. Сивачева. США: эволюция основных идейно-политических концепций. – М.: Изд-во Моск. ун-та, 2004. С. 271.

  [17] Цит. по: Гаджиев К.С. Идея «американского века»: история и современность // Памяти профессора Н.В. Сивачева. США: эволюция основных идейно-политических концепций. – М.: Изд-во Моск. ун-та, 2004. С. 275.

  [18] Там же.

  [19] По мнению некоторых экспертов, на сегодняшний день не существует жесткого разделения между внутригосударственными и межгосударственными правовыми нормами (См.: David Held, Anthony McGref. Global Transformations: Politics, Economics and Culture. – Cambridge, 1999. P. 57).

  [20] Кулагин В.М. Политико-правовой режим современных международных отношений // Современные международные отношения / Под ред. А.В. Торкунова. - М.: РОССПЭН, 2000. С. 70.

  [21] Современные международные отношения и мировая политика / Отв. ред. А.В. Торкунов. - М., 2004. С. 307-308.

  [22] Cathal J. Nolan. The Greenwood Encyclopedia of International Relations. Westport CT, Greenwood, 2002. Vol. 4, P. 1726.

  [23] Ibid., P. 1093.

  [24] Genest M. Conflict and Cooperation: Evolving Theories Of International Relations, 2 Edition. Wadsworth Publishing, 2003.

  [25] Более подробно с точки зрения политического реализма данная проблема была проанализирована Г. Киссинджером, противопоставившим понятия «Альянс» и «коллективная безопасность» (См.: Киссинджер Г. Дипломатия. - М.: Ладомир, 1994).

  [26] Ruggie J. The Anatomy of an Institution in: Multilateralism Matters: The Theory and Praxis of Institutional Form. N.Y. 1993.

  [27] Caporaso J. International Relations Theory and Multilateralism: The Search for Foundations. Multilateralism Matters: The Theory and Praxis of an Institutional Form. N.Y. 1993.

  [28] См.: Цыганков А. П. Ганс Моргентау: взгляд на внешнюю политику // Власть и демократия. Зарубежные ученые о политической науке. - М., 1992. С. 164.

  [29] Aron R. Paix et Guerre entie les nations. - Paris, 1984. P. 82-87.

  [30] Ibid. P. 97-102.

  [31] Duroselle J.-B. Tout empire périra. Une vision théorique des relations internationales. - Paris, 1982. P. 88.

  [32] Merle M. La politique étrangre // Traité de science politique. - Paris, 1985. pp. 473-474, 522.

  [33] Duroselle J.-B. Tout empire périra. Une vision théorique des relations internationales. - Paris, 1982. P. 474.

  [34] Morgenthau H. Politics amond Nations. N.Y., 1955. pp. 3-12.

  [35] George Washington’s Farewell Address 1796. International Information Programs U.S. State Department #"#_ftnref36" name="_ftn36" title="">[36] Kaplan L. The Long Entanglement. NATO's First Fifty Years. Westport, CT. Praeger, 1999. pp. 1-9.

  [37] Nordlinger Е. Isolationism Reconfigured: American Foreign Policy for a New Century. Princeton University Press, 1996.

  [38] Плеханов С.М. Правый экстремизм и внешняя политика США. – М.: Междунар. отношения, 1986. С. 23-24.

  [39] Мельвиль А.Ю. США – сдвиг вправо? Консерватизм в идейно-политической жизни США 80-х годов. – М., 1986. С. 52.

  [40] Маныкин А.С. Изоляционизм и формирование внешнеполитического курса США. (1923-1929). – М.: Изд-во МГУ, 1980. С. 34.

  [41] Krauthammer Ch. The Unipolar Moment // Foreign Affairs. 1990 / 1991. Vol. 70. № 1; см. также: Krauthammer Ch. The Unipolar Moment Revisited // The National Interest. 2002-03. № 70. Winter; Present Dangers : Crisis and Opportunity in American Foreign and Defense Policy/ Ed. by Kagan R, Kristol W. San Francisco, 2000.

  [42] Примечательно что после второй мировой войны США пытались применить данную теорию в практической политике, создав систему многосторонних институтов. Применительно к сфере международной безопасности к их числу относятся ООН и НАТО, созданные по американской инициативе.

  [43] Krauthammer Ch. The Unipolar Moment // Foreign Affairs. 1990 / 1991. Vol. 70, № 1.

  [44] Die Welt. 23 Oct. 1999 (www.inosmi.ru).

  [45] “America’s World“ // The Economist. 23 Oct. 1999. pp. 15-16.

  [46] Подобную точку зрения разделяют, в частности, такие известные американские исследователи как Ч. Капхен, Дж. Айкенбери.

  [47] См.: Steinberg J. B. An elective partnership: Salvaging transatlantic relations // Survival. – L., 2003. – Vol. 45, № 2. P. 140; Asmus R.D. Rebuilding the Atlantic alliance // Foreign affairs. – N.Y., 2003. – Vol. 82, № 5. P. 28.

  [48] Nye J.S., jr. The American national interest and global public goods // International affairs. – L., 2002. – Vol. 78, № 2. P. 239.

  [49] Nye J. The Paradox of American Power: Why the World's Only Superpower Can't Go It Alone. Oxford. 2002. P. 159.

  [50] Ikenberry J, Kupchan Ch. Liberal Realism: The Foundations of a Democratic Foreign Policy // The National Interest. 2004. № 77. Fall. рр. 38-49.

  [51] Asmus R, Blinken A, Gordon Ph. Nothing to Fear // Foreign Affairs. 2005. Vol. 84. № 1. January / February. рр. 174-177.

  [52] Nye J. The Paradox of American Power: Why the World's Only Superpower Can't Go It Alone. Oxford University Press, 2002.

  [53] Moravcsik A. Striking a New Transatlantic Bargain // Foreign Affairs. Vol. 82. №. 3. July / August. 2003. P. 84.

  [54] Wijk R. European Military Reform for a Global Partnership // The Washington Quarterly. 2003-2004. Vol. 27, № 1. Winter. P. 209.

  [55] Calleo D. Power, Wealth and Wisdom // The National Interest. 2003. № 72. Summer. рр. 5-15. Согласно антитезису гегемонистов США не грозит перенапряжение, поскольку совокупные затраты на оборону не превышают 5% от ВВП, в то время как в самые тяжелые годы холодной войны эта цифра составляла 7%. Сторонники жесткой гегемонии также отмечают, что Америка может не опасаться за последствия собственного одностороннего курса, поскольку материальная мощь, которой обладают США, делает неэффективным создание против них любых международных альянсов и коалиций.

  [56] Asmus R, Pollack K. The New Transatlantic Can't Go It Alone, Hardcover Edition. Oxford University Press. 2002; Project // Policy Review. 2002. № 115 October / November. #"#_ftnref57" name="_ftn57" title="">[57] Gardner H. Aligning for the Future: Assertive Unilateralism or Concert of Powers // The Harvard International Review. 2003. Vol. 24. № 4. Winter. рр. 56-61.

  [58] Ibid. P. 57.

  [59] Ibid. P. 60.

  [60] Кейган Р. Сила и слабость // Внешняя политика нового века. – М.: Институт Карнеги, 2002. – Т.7. - №4. Осень / #"#_ftnref61" name="_ftn61" title="">[61] Steinberg J. B. An elective partnership: Salvaging transatlantic relations // Survival. – L., 2003. – Vol. 45, № 2. P. 115.

  [62] Цит. по: Cox M. American power before and after 11 September: Dizzy with success? // International affairs. – L., 2002. – Vol. 78, № 2. P. 275.

  [63] Cox M. Martians and venutians in the new world order // International affairs. – 2003 – Vol. 79, № 3. – P. 527.

  [64] Линк В. Имперский или плюралистический мир? В защиту политики сбалансированного сотрудничества // Internazionale Politik. – М., - 2003. - № 3. – С. 61.

  [65] Hoffmann S. US – European relations: Past a. future // International affairs. – 2003. – Vol. 79, № 5. – P. 1033.

  [66] См.: Эвертс С. Новый этап в трансатлантических взаимоотношениях // Европа после 11 сентября 2001 года. Сборник статей. – М.: Комитет «Россия в объединенной Европе», 2002. С. 31-54.

  [67] Эвертс С. Новый этап в трансатлантических взаимоотношениях // Европа после 11 сентября 2001 года. Сборник статей. – М.: Комитет «Россия в объединенной Европе», 2002. С. С. 49-50.

  [68] Там же. С. 50.

  [69] Цит. по: Yost D.S. Transatlantic relations and peace in Europe // International affairs. – 2002. – Vol. 78, № 2. – P. 286.

  [70] См.: Шлезингер Артур М. Циклы американской истории. – М.: Прогресс-Академия, 1992. С. 79.

  [71] Perspectives on early American history. New York, 1973. P. 44.

  [72] Washington to Henry Lawrence, 14 November 1778. In: Writings. Ed. J.C. Fitzpatrick. Washington. 1936. III. P. 256.

  [73] John Adams to James Warren, 20 March 1783. In: Hutson J.H. Intellectual Foundation of Early American Diplomacy // Diplomatic History. 1977. Winter. P. 13.

  [74] Цит. по: Шлезингер Артур М. Циклы американской истории. – М.: Прогресс-Академия, 1992. С. 80.

  [75] Williams W. The Roots of American Empire. New York. 1969.

  [76] Time. 1957. March 12.

  [77] См.: Кейган Р. Сила и слабость // Pro et contra. 2002, осень. Т. 7. №3.

  [78] Выступление президента России Владимира Путина на Мюнхенской конференции по вопросам политики безопасности 10 февраля 2007 года // Известия. 2007. №24. 12 февраля. С. 3.

  [79] См. напр.: Schwenninger Sh. Revamping American Grand Strategy // World Policy Journal. Fall 2003. Vol. XX. № 3. P. 25-44.

  [80] См.: Бжезинский З. Великая шахматная доска. - M.: Международные отношения, 1999.

  [81] Бжезинский З. Великая шахматная доска. - M.: Международные отношения, 1999. С. 12.

  [82] Там же. С. 12-13.

  [83] Hantington S.P. Who International Primacy Matters // International Security. 1993. Spring. P. 83.

  [84] Бжезинский З. Великая шахматная доска. - M.: Международные отношения, 1999. С. 41-42.

  [85] Шаклеина Т.А. В чем «призвание» Америки // Международные процессы. 2006. Том 4. №2(11). Май-август. С. 28.

  [86] Там же. С. 29.

  [87] Republican Platform: Foreign Policy Plank. Distributed by the Office of International Information Programs, U.S. Department of State. #"#_ftnref88" name="_ftn88" title="">[88] См.: A Secure Europe in a Better World. European Security Strategy. Adopted at the European Council meeting in Brussels, December 12, 2003. P. 1. / www.ue.eu.int/solana/docs/031208ESSIIEN.pdf.

  [89] См.: Lindley-French J. The ties that bind // NATO Review. Autumn 2003. / www.nato.int/docu/review/2003/issue3/english/art2_pr.html.

  [90] См.: Рецензия на кн.: Троицкий М. Трансатлантический союз (1991–2004). Модернизация системы американо-европейского партнерства после распада биполярности / Россия в глобальной политике / www.globalaffairs.ru/books/4185.html.

  [91] См.: Darnton J. Union, but Not Unanimity, as Europe’s East Joins West // The New York Times. 2004. March 11.

  [92] Херцингер Р. Сиамские близнецы. Америка и Европа спорят вовсю и все же неразрывно связаны друг с другом // Internazionale Politik. – М., 2003. – № 3. – С. 80.

  [93] Т.н. «Договоренности «Берлин плюс».

  [94] См.: www.nato.int/docu/update/2003/03-march/e0317a.htm.

  [95] См.: Kagan R. Of Paradise and Power. America and Europe in the New World Order. New York: Alfred A. Knopf. 2003.

  [96] Арзаманова Т. Будущее НАТО - глобальный альянс / Европейская безопасность: события, оценки, прогнозы / Центр по изучению проблем европейской безопасности, ИНИОН РАН / www.inion.ru/product/eurosec/st4vp15.htm.

  [97] Haass Richard N. The end of the unipolar era. Los Angeles Times. 2005. .July, 18.

  [98] Layne C. Death Knell for NATO? The Bush Administration Confronts the European Security and Defense Policy // Policy Analysis. 2001. № 394. April 4. P. 10, 11.

  [99] The Wall Street Journal. 2002. January 21.

  [100] См.: Батюк В.И. Американский консерватизм: новая внешнеполитическая повестка дня // Памяти профессора Н.В. Сивачева. США: эволюция основных идейно-политических концепций. – М.: МГУ, 2004. С. 345.

  [101] Renewing the Atlantic Partnership. Report of the Independent Task Force Sponsored by the Council on Foreign Relations. New York. 2004. March.

  [102] Идею привлечь возможности Европы для осуществления грандиозных геополитических планов Америки озвучивает З. Бжезинский, призывающий европейцев отказаться от заботы о безопасности только в близлежащих регионах (См.: Бжезинский З. Европейцы – в Ирак! Будущее трансатлантических отношений // Internazionale Politik. – М., 2003. – № 4. – С. 60.

  [103] The Future of the Transatlantic Defense Community // Center for Strategic and International Studies, January 2004.

  [104] См.: For And Against. Debating Euro-Atlantic Security Options. Brussels, 2004. P. 33.

  [105] См.: Haine J.-Y. ESDP: an overview. P. 8. / www.iss-eu.org.

Скачать дипломную работу