Содержание:
Введение3
Глава 1. Понятие и виды криминологического исследования6
Глава 2. Основные методы криминологического исследования10
Глава 3. Особенности организации и проведения криминологического исследования16
Заключение24
Список использованных источников и литературы26
Введение
Криминология как область научных знаний имеет дело не с единичными, а с массовыми социальными явлениями, возникающими в обществе, а именно преступлениями, их причинами, субъектами преступлений, мотивами, условиями и т.д., исследование которых невозможно без применения методологической и организационной баз криминологической науки.
Иными словами, взаимосвязи между преступностью и ее причинами, личностью преступника и условиями ее формирования, мерами предупреждения преступности и фактически результатами их действия носят динамичный характер и их установление невозможно без универсального общепринятого методологического аппарата.
Познание закономерностей развития криминологических и социально-правовых явлений основывается на применении научных методов исследования и методики в целом. Лишь наука вооруженная адекватными методами исследования, может выполнить стоящие перед ней задачи и функции. Однако расширение предметной области права, информационная насыщенность отраслей права, усложнение задач борьбы с преступностью и другие факторы определяют необходимость, как критического осмысления существующих методов, так и определения пределов их применения и изыскания возможностей выхода за рамки устоявшихся методов постижения науки.
Актуальность курсовой работы заключается в том, что эффективность и качество криминологических исследований существенно зависит не только от уровня подготовки исполнителей, приминающих ответственные решения, но и от умелого использования методологической и организационной баз науки криминологии.
Целью работы является анализ понятия и организационного процесса криминологических исследований.
Цель исследования обуславливает решения ряда задач:
дать определение понятию «криминологическое исследование»;
изучить виды криминологических исследований преступности;
определить функции, цели и задачи криминологических исследований;
исследовать содержательную сторону понятия методики криминологических исследований;
рассмотреть современную систему методов криминологических исследований преступности;
проанализировать организационный процесс криминологического исследования преступности и его стадии.
Объектом курсовой работы является организация, ее этапы и методика криминологического исследования преступности.
Функции, цели и значение криминологического исследования в современном мире являются предметом курсовой работы.
Немало ученых-специалистов в области криминологии посвятило свои работы изучению организации и методики криминологических исследований, так как они всегда зависят от предмета исследования, задач, стоящих перед исполнителем, и определяют надежность и достоверность его результатов.
Однако проведенные исследования не исчерпали данную тему по объему, содержанию, и сущности. Нельзя утверждать то, что организационный процесс и методика криминологических исследований преступности в условиях постоянно развивающего общества познана человечеством до конца.
Так как, полнота и всесторонность изучения организации и методики криминологических исследований преступности влияют на результаты исследований, глубину проникновения в закономерности преступности как феномена и ее причины, то данная тема по-прежнему остается актуальной.
При написании курсовой работы использовались следующие общенаучные и частные методы: метод анализа, синтеза, системный, структурно-функциональный, формально-логический, формально-юридический, сравнительно-правовой.
Теоретическую базу данной работы определяют: диссертации, монографии, учебники, учебные пособия.
Данная работа состоит из: введения, трех параграфов, заключения, списка использованной литературы.
Глава 1. Понятие и виды криминологических исследований
Криминологические исследования представляют собой изучение с использованием достижений науки на основе специально разработанных методов и методик разнообразных социальных, правовых, нравственных, социально-психологических и иных факторов, позитивно или негативно влияющих на преступность, ее причины и условия, личность преступника, предупреждение преступлений.
Основными целями криминологических исследований являются:
познание факторов, влияющих на преступность, их взаимосвязей и закономерностей проявления;
обоснование предложений, реализация которых позволила бы снизить негативное и повысить позитивное влияние указанных факторов на криминальную ситуацию в стране;
осуществление конкретного анализа криминологической обстановки в стране, отдельных регионах и территориальных образованиях за определенные временные периоды;
выявление наиболее криминализированных сфер общественной жизни, особо общественно опасных видов преступности в них, активизация правоохранительной деятельности путем разработки и реализации федеральных региональных комплексных программ противодействия преступности;
аналитическое обеспечение в результате оперативных исследований решения конкретных задач предупреждения отдельных видов преступлений путем проведения правоохранительными органами специальных профилактических операций.
Указанные цели определяют и основные направления криминологических исследований:
познание и оценка преступности в целом;
исследования причинных комплексов преступности;
исследования личности преступника;
совершенствование методологии и методов анализа, оценки, прогноза преступности и индивидуального преступного поведения.
Особое значение криминологические исследования имеют для глубокого познания и оценки преступности в целом. Это объективно обусловлено в первую очередь усложнением самой преступности, взаимосвязей ее видов, многообразием присущих ей закономерностей. Именно познание преступности позволяет делать обоснованные выводы с тем, чтобы своевременно принять и реализовать решения, касающиеся противодействия ей, маневрирования в этих целях имеющихся сил и средств. В ходе криминологического исследования преступности выявляются:
степень ее распространенности, интенсивности и общественной опасности, основные закономерности и тенденции развития;
социально-правовые характеристики преступности, механизм ее порождения и функционирования;
характеристики преступности, отражающие ее внутренние особенности (организованность, криминальный профессионализм, сферы распространения и т.п.).
Криминологические исследования причинного комплекса преступности направляются прежде всего на изучение социальной среды, в рамках которой она порождается и функционирует. К элементам такой среды относятся:
социально-демографическая и социально-культурная обстановка;
экономический потенциал общества и его практическая реализация;
негативные социальные явления, обусловливающие преступность (пьянство, проституция, социальный паразитизм, проявления расовой, национальной вражды, теневая экономика, коррупция, бюрократизм, бесхозяйственность);
уровни правоохранительной деятельности и т.п.
Криминологические исследования личности преступника направлены на выявление ее демографических, социальных, нравственно-психологических, уголовно-правовых особенностей. Важное значение имеет также выявление условий неблагоприятного нравственно-психологического формирования такой личности, ее различных типологических характеристик, обстоятельств, обусловивших преступное и иное противоправное поведение, криминальную мотивацию и т.п.
Совокупность конкретных приёмов, способов, средств сбора, обработки и анализа информации о преступности, её причинах и условиях, мерах борьбы с ней, личности преступника, называется методикой криминологических исследований.
Стоящие перед криминологией как наукой проблемы и задачи, требующие разрешения, определяют и специфику конкретных методов исследований. Эти методы носят общенаучный характер и обусловлены тем, что криминология является социально-правовой дисциплиной. Однако методы эти применяются с учётом особенностей криминологии, кроме того, имеются методы, ориентированные на изучение специально криминологических проблем.
Криминология, описывая преступность, использует такие философские категории как общее, особенное и единичное. Преступность как относительно массовое явление представляет собой то, что на языке философии именуется общим.
Образующие его подвиды преступности (групповая преступность, преступность, связанная с незаконным оборотом наркотиков, насильственная преступность и др.) характеризуются своими, специфическими для подвида или группы преступлений, чертами. Подвиды преступности объясняются как особенное. Как преступность, так и ее виды реально существуют в виде совокупности уголовно-противоправных деяний, т.е. в массе своих единичных проявлений.
Объяснение единичного и массового проявления преступности становится более ясным, если использовать философские категории необходимого и случайного. Отдельное преступление всегда является случайным событием в том смысле, что оно могло и не иметь места. В целом о преступности этого сказать нельзя.
Глава 2. Основные методы криминологического исследования
Систему методов криминологических исследований образуют теоретические и эмпирические методы. К теоретическим методам относятся философские, логические, исторические, сравнительные способы познания, системный и комплексный подходы. Большинство отечественных криминологов работает в рамках диалектико-материалистической парадигмы, изучающей явления в развитии, движущим источником которого являются противоречия.
Логические методы это анализ и синтез, индукция, дедукция и др.
Системный подход требует рассмотрения изучаемых объектов в их целостности и единстве многообразных связей с другими явлениями или процессами.
Комплексный подход как метод исследования заключается в использовании достижений различных наук, привлечении специалистов различных областей знаний.
В криминологических исследованиях обязательно использование эмпирических методов: опросы населения (преступников, их жертв, иных лиц), тестирование, анализ уголовных дел, публикаций средств массовой информации, уголовной статистики и других документов. Эмпирические методы, используемые в криминологии, подразделяются на социологические, психологические, статистические и математические.
Рассмотрим основные методы криминологических исследований, начав с методов социологических, без применения которых не обходится практически ни одно исследование.
Метод опросов - это самый распространенный и часто используемый метод, он подразделяется на анкетирование, интервьюирование, социометрический опрос.
Наиболее часто встречающимся является анкетирование, анкетирование это заочный опрос. Значит, для проведения опроса надо составить соответствующую программу, с которой мы должны ознакомить респондента (опрашиваемого). Отсюда необходимость информации о том, как анкета составляется. Вопросы анкеты подразделяются на закрытые, открытые и полузакрытые в зависимости от наличия или отсутствия подсказок. Подсказка это возможный вариант ответа. Вопрос по общему правилу должен быть закрытым, какие называть варианты, ведь могут быть взаимоисключающие подсказки (связана со шкалированием ответов на вопрос, напр., высказывается суждение о том, что необходимо пересмотреть результаты приватизации и ответы шкалируются: а) категорично не согласен; б) скорее не согласен, чем согласен; в) затрудняюсь; г) скорее согласен, чем не согласен; д) категорически согласен). Вообще подсказки должны формулироваться от менее вероятного, к более вероятному, это еще одно правило при формулировании подсказки. Подсказки также должны быть равной степени длины (респондент склонен выбирать самые короткие) и разной степени конкретности (респондент склонен выбирать самые абстрактные).
Открытые вопросы формулируются в двух случаях: а) когда невозможно закрыть вопрос; б) не желаю навязать мнение, напр., если проснулись завтра президентом, здесь ведь беспредельное количество реализаций мечты.
Вопросы делятся на прямые и косвенные; вопросы-фильтры, они отделяют одну часть респондентов от других, напр., вы судимы? Да/нет, и на следующий вопрос напр., могут отвечать только судимые; контрольные вопросы позволяют оценить степень искренности, достоверности, компетентности; вопросы-ситуации, они моделируют ситуацию и предлагают ее решить.
Анкета должна начинаться с обращения, как преамбула к анкете она содержит три идеи: а) актуальность проблемы, напр., наркомания большая беда...; б) как заполнять анкету, напр., подчеркивание избранного пункта или формулирование анкета; в) гарантии конфиденциальности.
Вопросы должны идти от простого к сложному и от более деликатного к менее деликатному. Первый вопрос должен заинтересовать респондента, и вообще хорошая анкета должна заполняться с интересом, и респонденту должно быть лестно, что к нему обратились для опроса. В данном случае рекомендуется задавать вопрос с точки зрения оценки ситуации, напр., как характеризуется ситуация с наркоманией (в лучшую, худшую сторону, остается стабильной).
Интервьюирование - это очный опрос. Интервью как способ получения информации более надежен, чем анкетирование, т.к. можно контролировать ситуацию. Процесс подготовки интервьюеров, это сложный процесс, важную роль играют внешние данные - его респектабельность, умение вызывать эмоциональное доверие со стороны потенциального респондента, также необходимо обладать соответствующими знаниями.
Первая задача интервьюера - установить эмоциональный контакт.
Вторая задача - известная формализация интервью, определенный скелет. Могут быть заданы уточняющие вопросы, расширяющие те сведения, которые чел получил.
Третья задача - побуждение к искренности респондента. Вызывается это не только располагающим видом, но и психологическими приемами, напр., подчеркнутая безликость психологическая интервьюера, он не должен высказывать свое мнение, он должен провоцировать опрашиваемого на ответы по заданным вопросам. Ни в коем случае интервьюер не должен высказывать негативного отношения к высказываемому опрошенным, наоборот, всегда надо поощрять. Можно выражать только то, что непонятен ответ, нужны пояснения для разъяснения ответа.
В хороших исследованиях метод интервью должен дополнять анкетирование, но надо помнить, что без интервью хорошее исследование невозможно.
Выделяются три вида интервью: формализованное, фокусированное, неформализованное (свободное). Формализованное интервью самая распространённая разновидность интервьюирования. В его основе лежит детально разработанный вопросник (программа интервью), а все действия интервьюера жёстко регламентированы соответствующей инструкцией. Фокусированное интервью менее стандартизированная процедура, целью которого является сбор оценок, мнений по поводу конкретного социального явления (например, преступности), его причин, последствий и пр. Свободное интервью отличается минимально возможной стандартизацией беседы интервьюера и респондента.
В криминологии используют и метод изучения документов путем контент-анализа (т. е. выделения ключевых признаков, их значений и последующего подсчета), публикаций СМИ, уголовных дел и других документов.
Другой метод метод наблюдения состоит в том, что сам исследователь воспринимает и описывает интересующие его факты, события, процессы, находясь вовне по отношению к ним (простое) или будучи их участником (включенное наблюдение).
Метод экспертных оценок заключается в получении мнений по поставленным вопросам научных и практических работников специалистов в области борьбы с преступностью.
Эксперимент это научно поставленный опыт с целью проверки гипотез, поиска эффективных средств воздействия на преступность. В криминологии использование эксперимента ограниченно.
Из психологических методов криминологи используют тестирование, т. е. выяснение психологических характеристик личности путем постановки перед обследуемым задач, вопросов, на которые он должен дать ответы, и социометрию, т.е. метрическое изучение эмоционально-психологических связей между людьми.
Одним из источников криминологической информации выступает государственная статистика и особенно ее уголовно-правовой раздел. Уголовная статистика - главный метод исследования, позволяющий выявлять закономерности и тенденции преступности, давать им количественную оценку.
Информация о преступности и деятельности по воздействию на нее отражается в документах первичного учета, а затем в статистической отчетности. Основными формами статистического учета, изучаемыми криминологами, выступают карточки:
- на выявленное преступление (форма № 1);
- о результатах расследования преступления (форма № 1.1);
- на преступление, по которому лицо, его совершившее, установлено (форма № 1.2);
- на лицо, совершившее преступление (форма № 2);
- о движении уголовного дела (форма № 3);
- о результатах возмещения материального ущерба и изъятия предметов преступной деятельности (форма № 4);
- о результатах рассмотрения дела в суде (форма № б).
Статистическое исследование включает наблюдение, сводку, группировку и анализ. Статистическое наблюдение, т. е. учет и регистрация информации, может быть сплошным и выборочным. Выборочное исследование части явления (например, всех квартирных краж), чтобы быть таким же достоверным, как и сплошное наблюдение, должно отвечать научным требованиям репрезентативности и случайности. Репрезентативность означает, что выборка должна отражать, представлять закономерности целого. Чем больше выборка, тем точнее результаты. Массив выборки определяется на основе специальных таблиц или математических расчетов с тем, чтобы ошибка в результатах была не более 5%. Случайность выборки состоит в том, что заранее не определяется единица изучения, а обеспечивается равновероятное попадание в выборку любой и каждой единицы совокупности.
Сводка это обработка первичных данных, а группировка это распределение единиц совокупности на однородные, качественно различающиеся между собой группы по тем или иным признакам. Группировки могут быть типологические (расчленение на однородные группы по количественным и признакам) и аналитические (распределение по зависимости между двумя или более разнородными группами, например, взаимосвязи между преступлением и состоянием опьянения).
Глава 3. Особенности организации и проведения криминологического исследования
Безусловно, что выбор методов исследования не может быть произвольным, а должен базироваться на уровне сложностей самого исследования и разрешающих возможностях выбираемых методов, которые должны быть адекватными проводимому исследованию.
Методика криминологического исследования основывается на принципах: законности, уважения и соблюдения прав и свобод граждан; результативности, т.е. обеспечения достижения конкретных результатов; практической целесообразности, т.е. востребованности, возможности применения результатов криминологических исследований в деятельности по предупреждению преступлений; актуальности, т.е. ориентации проводимых криминологических исследований на изучение наиболее важных аспектов оперативной обстановки и проблем оперативно-служебной деятельности правоохранительных органов по борьбе с преступностью; достоверности сделанных выводов.
При рассмотрении указанных проблем необходимо разграничить два понятия «методика» и «тактика» криминологического исследования.
В самом общем виде, методика это система правил, теоретических положений о методах и организации криминологических исследований. Тактика - это конкретная, основанная на разработанных методиках, контролируемая субъектами криминологического исследования деятельность (последовательность действий) по изучению и оценке преступности.
Тактика является процедурным уровнем методики криминологического исследования под ней понимается совокупность спланированных организационных, технических и иных мероприятий, необходимых для реализации всей технологии подобного исследования. Например, составление плана-графика опроса, паспорта исследования и др.
Методикакриминологического исследования состоит в выделении значимых элементов исследуемых процессов (объектов исследования), определении причинно-следственных связей между ними, прогнозировании и выделении позитивных и негативных тенденций их изменения, а также в выработке на основании проведенных исследований предложений и рекомендаций.
Основная задача методики криминологического исследования заключается в единой научно-обоснованнойорганизациидеятельности, направленной на достижение целей всестороннего обеспечения условий для непрерывных, быстрых и согласованных действий участников такого исследования.
Тактика криминологического исследования включает в себя научно- обоснованную последовательность данных действий, где:
этап это комплекс стандартных процедур, составляющих стадии реализации целей и задач исследования;
процедура строго заданная последовательность общей системы организационных и познавательных приёмов и способов действий;
операция каждое отдельное элементарное действие, несущее определённый смысл и функцию в структуре процедуры.
Исходя из целей конкретного криминологического исследования, избирается и его тактика.
Типовой порядок проведения криминологического исследования должен включать решение следующих задач:
выявление проблемной ситуации и принятие решения о проведении криминологического исследования;
разработка программы исследования;
апробирование методики (пилотаж) проводится в случаях, когда изучаются крупные проблемы и задействуется большое число объектов, а также, если методы ранее не апробировались и их применение представляет значительные трудности для аналитиков;
сбор и обобщение необходимой информации;
обработка и анализ собранных материалов, подготовка итогового документа с соответствующими выводами и предложениями;
представление результатов криминологического исследования.
Таким образом, предварять криминологическое исследование должна программа такого исследования, представляющая собой научный документ, в котором изложена концепция исследовательского проекта. Как правило, она имеет апробированную схему, свои функции и формируется на основании общих требований:
- гибкость (возможность своевременного внесения изменений);
- чёткость, ясность, продуманность, общедоступность языка изложения);
- логическая последовательность элементов структуры).
Остановимся на проблемах выбора методовпри проведении криминологического исследования.
В первую очередь, следует подчеркнуть, что не существует абсолютно надежных методов социального исследования, так как каждый из них имеет свои ограничения в получении надежной информации. Поэтому только правильная комбинация таких методов позволяет в достаточной степени гарантировать успех исследования. Решение этой задачи определяется видами исследований.
При криминологическом исследовании выбор методов зависит от масштабности и сложности поставленных исследовательских задач, от требуемой глубины анализа полученных эмпирических данных. В социологии с учетом приведенных факторов сложности, исследования подразделяются на пилотажные, описательные и аналитические.
Пилотажное исследованиепредставляет собой пробное исследование преимущественно методической направленности, цель которого - проверка качества подготовленного инструментария для сбора первичной криминологической информации, определение валидности (надежности) разработанных опросных листов (анкет), бланков интервью и т.п.
Более сложным видом исследования является описательное.Оно ориентировано на получение эмпирической криминологической информации, дающей возможность получить относительно целостное представление о криминогенных и криминальных процессах, об основных структурных компонентах и качественных характеристиках преступности.
Самым углубленным типом прикладного социологического анализа является аналитическое исследование, цель которого заключается не только в описании структурных элементов и характеристик преступности, как изучаемого социального объекта, но и в выявлении причин, обусловливающих ее особенности и сущность. Безусловно, такое исследование имеет комплексный характер, в нем применяются различные социологические методы: включенное наблюдение, контент-анализ документов, массовый опрос, интервьюирование экспертов и др. При этом аналитическое исследование, как наиболее важное и сложное, в обязательном порядке включает описание изучаемого объекта и практически всегда содержит этап предварительного изучения, то есть не обходится без пилотажного исследования.
Чем больше методов при проведении криминологического исследования использовать, тем надежнее будет полученный результат. Вместе с тем в силу различного рода причин, включая временные затраты это сделать не представляется возможности. Например, проведение точечного исследования не может сочетаться с длительным включенным наблюдением, так как его цель - получить сиюминутную картину основных характеристик и компонентов изучаемого процесса или явления. Поэтому следует выбрать из всех известных методов исследования необходимые и достаточные.
Выбор необходимого и доступного для использования набора методов, адекватных целям, всегда связан с основными задачам и особенностями конкретной исследовательской ситуации в каждом конкретном случае.
Для этого требуется:
- определение и целевое обоснование места конкретного метода в исследовании (основного, единственного, самостоятельного; параллельного в сочетании с другими; дополнительного, вспомогательного, контрольного);
- обозначение условий, способов и порядка применения конкретного метода;
- определение перечня видов и объёма инструментария конкретного метода.
Техническое обеспечение применения методов криминологического исследования осуществляется посредством инструментов приспособленных к конкретному методу специально разработанных формализованных документов:
Инструменты, обеспечивающие техническое применение методов криминологического исследования, сгруппированы в следующей таблице:
Каждое социологическое исследование имеет свою структуру, включающую ряд этапов, которые, будучи взаимосвязанными и объединенными логикой единого исследовательского замысла, отличаются друг от друга характером и содержанием, формами и процедурами исследовательской деятельности. Таковыми являются: 1) подготовительный этап; 2) полевой этап; 3) подготовка и обработка информации; 4) анализ информации и подготовка итоговых документов социологического исследования.
В наиболее общем виде задачи, решаемые на разных этапах криминологического исследования, выглядят следующим образом:
1. на первоначальном этапе решается задача определения основных понятий предмета исследования, выявления наиболее важных признаков, характеризующих те понятия, с которыми предстоит работать. На этом этапе наиболее приемлемы методы теоретического исследования, метод анализа документов;
2. на следующем этапе возникает необходимость сбора информации о криминальных и криминогенных явлениях. Здесь целесообразнее выбрать методы оценки реальной действительности (наблюдение, анкетирование, опрос и т.д.);
3. далее возникает необходимость доказательства правильности выбранной гипотезы исследования, для чего необходимы методы сравнения, сопоставления полученных результатов, метод анализа эффективности использования тех или иных приемов исследования;
4. на следующем этапе исследования осуществляется проверка правильности научного предположения, и здесь необходимо применить эксперимент, метод экспертных оценок, которые помогут скорректировать научную гипотезу;
5. на заключительном этапе осуществляется обобщение результатов и формирование рекомендаций по методике исследования преступности или правоохранительной деятельности по борьбе с нею. Здесь необходим метод теоретического обобщения и анализа.
Методы криминологического анализа в сфере оперативно-правовой информации о преступности представляют собой систему приемов и способов систематизации и аналитической обработки информации в целях выявления характерных показателей преступлений и правонарушений.
Структуру результатов криминологического анализа правоохранительных органов можно представить в виде следующих блоков:
1. Определение и оценка криминогенных факторов, влияющих на развитие преступности:
оценка состояния и развития преступности в целом и отдельных ее видов;
выводы о существенных изменениях в криминальной и криминогенной обстановке и их связь между собой, прогноз развития ситуации на краткосрочную (полугодие) и среднесрочную (1-2 года) перспективу.
2. Анализ состояния, эффективности и основных проблем организации деятельности правоохранительного органа, прогноз развития ситуации:
общая оценка эффективности деятельности территориальных органов ВД по выполнению возложенных на них функций;
оперативно-розыскная деятельность;
основные проблемы работы по документированию преступлений, административно-правовых и профилактических мер по пресечению и предотвращению нарушений законодательства;
основные проблемы и оценка качества работы по расследованию преступлений;
проблемы, препятствующие организации эффективного управления структурными подразделениями и нижестоящими подразделениями;
проблемы структурной организации и формирования подразделений ОВД, УИС, прокуратуры и тд;
проблемы финансового и материально-технического обеспечения правоохранительных органов;
иные проблемы, препятствующие эффективной организации оперативно-служебной деятельности правоохранительных органов
выводы о положительных и отрицательных тенденциях и основных проблемах, возникающих в оперативно-служебной деятельности правоохранительных органов.
На основе полученных результатов в заключении аналитического исследования формулируются следующие выводы и предложения:
предложения о внесении изменений в законодательство Российской Федерации, направленные на снижение криминогенности общественных отношений и совершенствование нормативно-правовой базы по выявлению преступлений и правонарушений;
предложения о приоритетных направлениях организации оперативно- служебной деятельности органа (подразделения) мероприятиях по усилению борьбы с преступностью в связи с происшедшими в оперативной обстановке изменениями;
предложения по совершенствованию оперативно-служебной деятельности органа (подразделения), определению основных приоритетов в планировании и организации его деятельности.
Заключение
В заключении работы сделаем основные выводы по теме:
Методология криминологического исследования, как и любого другого, зависит от предмета и объекта исследования, стоящих перед исследователем задач. Предмет криминологического исследования - закономерности поведения преступника, их детерминации, причинности, подверженности различным воздействиям, а объект преступность в различных проявлениях, продуцирующих ее влияние, и влияющие на ее явления, процессы, характер воздействия на преступность и последствия такого воздействия.
Если говорить в целом о методологии криминологического познания, то оно базируется на использовании диалектико-материалистического учения. При этом следует учитывать несколько аспектов. Преступность рассматривается как социальное явление, поэтому при ее исследовании используют методы социальных наук, например, социологии, социальной психологии.
Наряду с разнообразными социальными явлениями изучается и человек, но не с биологической точки зрения, а как член общества, продукт общественного развития. Преступность тесно связана со многими другими общественными явлениями, с так называемыми негативными отклонениями или различными формами социальной патологии, например, наркоманией, административными нарушениями. Криминология изучает преступность в ее движении и изменении, анализирует ее прошлое, настоящее, прогнозирует будущее. Развитие криминологически значимых явлений рассматривается, как процесс, в котором движение носит поступательный характер. Учитываются и внутренние противоречия, разные стороны изучаемых криминальных явлений.
Криминологическое исследование это один из видов социального исследования в его широком понимании. В данной работе были подробно рассмотрены этапы и программа криминологического исследования, различные методы криминологического исследования, итоги и выводы криминологического исследования.
Список использованных источников и литературы
Типологизация политико-правовой ментальности На основании вышеизложенных теоретико-методологических положений и принципов можно перейти к анализу основных проявлений и типов этом же контексте можно говорить и о ментальности классов - господствующего и эксплуатируемого, которые явно обладают весьма трудноуловимой в рефлексии матрицей типизаций и оценок, общей схемой смыслопостроений, определяющей характер (классового) правового и политического мышления, соответствующие поведенческие акты, привычный социальный «отклик» (реакцию представителей определенных классов на те или иные символические, деперсонифицированные образования - право, законы, власть, пенитенциарную систему и др.).При известном отходе от марксистских социальнофилософских постулатов и намеренном отвлечении от идеи о том, что каждый индивид в современном обществе так или иначе является носителем ментальности различных уровней (семьи, корпорации и т.д.), вполне уместно выделять и виды правовой ментальности относительно имеющих место различных социальных страт: «дворянская ментальность», «купеческая ментальность», «крестьянская ментальность » и др. В последние десятилетия все чаще спорят о профессиональном правовом менталитете - ментальности юристов (судейская, милицейская, адвокатская и т.д.), экономистов, врачей, учителей и т.п. Однако существенные черты, качества, принципиально отличающие лиц разных видов занятости и позволяющие в одном и том же социуме и государстве утверждать о действительном различии их мировидения «на профессиональной основе», не всегда удается выделить. С еще большей осторожностью следует утверждать о возможном выходе профессионального юридического менталитета за национальные границы, об объединении на этой основе лиц одной и той же профессии в разных странах. Вообще, к идее унификации правовой ментальности следует относиться максимально взвешенно, с известными теоретическими допущениями и методологическими «оглядками».Опираясь на известные труды зарубежных и отечественных историков, культурологов, политологов (М. Бахтина, М. Блока, Ф. Броделя, А. Гуревича, Л. фон Мизеса, Л. Фев- ра и др.), посвященные особенностям чувств и образа мыслей, «коллективной памяти» людей определенной эпохи (средних веков, Возрождения, Нового времени и др.)» выделяют так называемые историко-эпохальные типы правового менталитета, которые к тому же «привязаны» и к конкретному цивилизационному ареалу, например правовой менталитет европейского Средневековья или ренессансная западноевропейская ментальность и т.д. В явно немногочисленной современной отечественной специальной литературе, в которой встречаются рассуждения относительно природы и видов правовой ментальности, можно обнаружить подходы более высокой степени обобщения. В частности, авторы словаря по философии права В.А. Бачинин и В.П. Сальников предлагают различать ментальность «западного» и «восточного» типов и, видимо, впервые в нашей научной традиции явно формулируют их характерные признаки. В общем, пространство поиска оснований классификации неисчерпаемо, естественно, сопряжено с теми целями, которые исследователь перед собой ставит. Отсюда и стремление ряда авторов (например Г. Хофстеда) выделять «индивидуалистический» и «коллективистский» правовой менталитет, господствующие в «чистом» виде или каким-то образом сочетающиеся (в Японии) в конкретных странах современного мира, «мас- кулинистический» и «феминистический» типы, публичноправовую и частно-правовую ментальность и др.Возвращаясь к специфике отечественной политико-институциональной действительности и учитывая цель и задачи настоящего исследования, остановимся еще на одном основании классификации неоднороден. Он явно имеет сегрегационную природу, в смысле исторически сложившегося разрыва между столичной и провинциальной ментальностью. « Для русского менталитета (в нашем случае правового менталитета. - А.М., В.П.) имеют огромное значение гигантские размеры страны. Благодаря громадным размерам государства, пространственной рассеянности населения, различных укладов, культур, возникает своеобразная историческая инерция, небезразличная к историческим судьбам России. Эта инерция является, если хотите, роком для нашей страны. Скажем, во Франции влияние Парижа на протяжении всей истории, особенно в Новое время, было решающим - страна шла туда, куда шел Париж (кроме, пожалуй, периода Парижской коммуны 1871 г.)». Замечание правомерно и теоретически оправданно. Устойчивый «регионализационный» характер российской политико-правовой культуры (от которого, конечно, в известной степени исследователь может и абстрагироваться) всегда находился в центре внимания знаменитых российских «централизаторов»: от Ивана Калиты до Иосифа Сталина. Однако великий парадокс заключается в том, что увеличение степени централизации власти оказывало обратное влияние на национальную юридическую и политическую ментальность. Хотя внешне усиление центра всегда приводило к единству территорий, но в ментальном измерении часто это оказывалось лишь квазиединством. В качестве примера достаточно вспомнить вечные противоречия между Москвой и регионами, во многом порожденные и (что удивительно!) поддерживаемые самим центром. Первичный источник, исторический «первотолчок» здесь-это ничем не ограниченная централизаторская политика Москвы, а затем ее особый статус в качестве политико-правового и культурного центра и, как следствие, столичная харизма. Более того, в плане народного юридико-государственного мировидения « в русской истории передача статуса столицы от Москвы Петербургу, как это ни парадоксально, - факт малопримечательный, маловыразительный и почти никак не отразившийся на ментальности Москвы (...) Отдельная и хорошо знакомая тема - «Москва - Третий Рим». Невозможно представить Петербург в тоге «Третьего Рима». Дело не в утерянном средневековье, а в менталитете, заявленном и явленном в его истории», - пишет М. Уваров.В итоге в едином национальном духовном пространстве сложилось два политических и юридических центра, два разновеликих ментальных полюса: столица - провинция.Данная бинарная конструкция оказа??ась настолько устойчивой, что спокойно пережила самые разные (часто трагические) повороты отечественной истории. Конечно же, можно выделить множество причин и предпосылок, определяющих и сохраняющих такое положение дел, например, сосредоточение в столице огромных интеллектуальных, информационных (центральные СМИ, архивы, библиотеки) и материальных ресурсов, уникальная возможность незначительной части московского электората оказывать прямое давление на высшие государственные органы страны, создавая важный для тех или иных тенденций политический фон, и т.д. Эти факторы действительно имеют место и, что называется, «лежат на поверхности», но есть и глубинные, скрытые основания для столично-провинциальной дифференциации и идентификации российского менталитета и правового самосознания. Это, прежде всего, принципиально различная правовая и политическая динамика носителей менталитета, разные степени «уязвимости» от радикальных политических (часто популистских) идей и настроений, отличающийся уровень «открытости» (мобильности) юридической культуры и всей правовой инфраструктуры для политико-правовых инноваций, заимствований, «продвижения иностранного правового миссионерства».«Разрыв» столицы и провинции в России становится еще более ощутим и, наверное, более социально значим в периоды общенациональных политико-правовых преобразований, потрясений, кризисов. Так, традиционный исход населения в Сибирь в XVI-XVIII вв. был своеобразной формой протеста против «искоренения древних навыков» и «унижения россиян в собственном их сердце» со стороны центральной власти, представлялся необходимым условием сохранения духовной и этнической самости определенных групп населения. Яркий пример тому - старообрядцы.В ходе исторического развития страны произошла своеобразная селекция, в результате которой в Центральной России, как правило, оставались наиболее лояльные к государственной власти, а в Сибирь, на Дон, Волгу уходили те, кто стремился к различным формам (подробнее об этом в гл. 4) противостояния центру. Уже в силу этих обстоятельств политико-правовой менталитет населения Центральной России, и прежде всего столицы, и юридическая ментальность Сибири (как, впрочем, и иных окраин) формировались различным образом.Эта дифференциация особенно проявляется в условиях так называемого «реформаторско-правового» развития страны: инерционность ментальной системы провинций, здоровый «крестьянский» консерватизм, прагматичность, недоверие к тому, что предлагается центральной властью, - все то, что «отсеивает» крайние и нежизнеспособные юридические и политические варианты развития государства.Несомненно, что все вышеназванное (как, впрочем, и еще многое другое) влияет на содержание структур национального политико-правового менталитета, а следовательно, его «субментальное расчленение» и методологически, и теоретически оправдано. Поэтому говорить о едином российском юридическом менталитете можно, но лишь с известной степенью условности, абстрагируясь для решения определенных исследовательских задач от его дифференциации по вертикали.« Русский народ, как и все другие, имеет свои особенности. Одной из них является психическое восприятие * государственной власти, государственно-правовых институтов, отношение к их возникновению, смене и развитию. Современные русские люди, проживающие в столице и впровинции, оценивают их по-разному». В этой связи очевидна и общеизвестна роль обычаев, традиций, устоев жизни какой-либо местности, накладывающих отпечаток на нравственное состояние постоянно проживающих там людей, во многом обусловливающих их поведение, иерархию ценностей, определяющих реакции индивидов в определенных, часто нестандартных ситуациях.В рамках политико-юридического дискурса последнее неизбежно воплощается в различных вариантах правового поведения: например, преобладание законопослушных (конформистских или маргинальных) граждан в российской провинции или, наоборот, в столице, правовой нигилизм как массовое столичное явление либо показатель деформированного правосознания провинциалов. Очевидно, что при подобном рассмотрении, при исследовании данных вопросов неизбежен выход за узкие рамки позитивистской теории правосознания в принципиально иное концептуальное поле - национальную юридическую ментальность, а в итоге - создание юридико-антропологического «портрета» российского общества.В этом случае радикальная смена методологических и теоретических позиций - явление положительное и эвристически необходимое, так как взгляд на развитие многихчасто влияет на их оценку, дает возможность для всестороннего, комплексного и адекватного понимания причин и результатов.Например, известные отечественные события августа 1991 г. показали, что только небольшая часть граждан, причем преимущественно в Москве и Санкт-Петербурге, пошла за реформаторами, большая же часть населения страны, в основном жители провинции, колебались и выжидали, пассивно наблюдая за ходом борьбы, остававшейся чуждой их политическому и правовому сознанию, «ментальному» настроению. Поэтому «власть попала в руки реформаторов не благодаря всенародной борьбе за свободу, она упала к их ногам, а реформаторы были вынуждены ее поднять». Наверное, на материале подобных кризисных общественно-политических ситуаций как нельзя лучше эксплицируется столично-провинциальная дифференциация российского юридического менталитета.Очевидно, что для регионов характерна иная ментальность (хотя и не выходящая за рамки российского правового менталитета), и это проявляется в позициях, ценностных ориентациях, стиле юридического и политического мышления, мотивациях, образцах правового поведения людей. Региональное г��сударственно-юридическое самосознание - это не только отождествление граждан с определенной территориальной общностью и ее правовыми и политическими устоями, но и в известной степени противопоставление себя членам столичной общности.В немногочисленной современной политологической и юридической литературе, посвященной рассмотрению подобных проблем, делаются попытки выделения характерных особенностей и атрибутов провинциальной и столичной правовой ментальности, что, с одной стороны, позволяет говорить о научном характере вертикального деления национального ментального пространства, а с другой - способствует пониманию ряда ключевых проблем национальной правовой системы, имплицирует методологически важные для решения многих прикладных вопросов современной отечественной правовой науки положения. Тем более что ментальный «плюрализм» недостаточно учитывается и в современном управлении и самоуправлении, формировании системы национальных политических институтов и структур в постсоветском пространстве, а мотивационный потенциал регионального правосознания часто во- рбще игнорируется как законодателем, так и правоприменителем, причем не только в столице, но и на местах.В.Н. Синюков, развивая идею о специфике Москвы как современного культурно-политического центра российской правовой системы, формулирует несколько основных постулатов, раскрывающих сущность и специфику столичной (мегаполисной) ментальности:- в настоящий период Москва занимает в правовой жизни страны положение, намного перекрывающее значимость для развития национального права других субъектов политического процесса (юридически и политически «избыточный» статус столицы. - А.М., В.П.);- столичное население более, чем в других регионах, предрасположено к экзальтации, эпатажу, податливости к ситуативной реакции, зависимости от иностранного юридического и идеологического воздействия (повышенная восприимчивость к радикальным, причем самого разного происхождения и направленности, часто популистским идеям и действиям, умение сравнительно быстро адаптироваться к новым государственно-правовым реалиям. - А.М., В.П.);- столичный электорат имеет особый политический вес, так как именно его относительное социальное благополучие является условием «выживания» правительства и в конечном счете определяет (столичную?!) легитимность государственной власти (тем более, если последняя не пользуется очевидной и явной поддержкой большинства населения страны!). Поэтому, например, незначительная часть московского электората (и это самим электоратом осознается и влияет на типич??ые черты его правового поведения, политические и юридические ценности и установки) имеет уникальные возможности оказывать прямое давление на высшие государственные органы страны, создавая важный для тех или иных тенденций социальный фон.Вполне уместными в контексте данной работы являются замечания И.А. Иванникова, который хотя и уделяет внимание, прежде всего, особенностям провинциальной правовой ментальности, тем не менее формулирует рядположений относительно политико-правового менталитета столицы.Так, « столичный человек в моральном отношении более раскрепощен, безответственен, чем провинциал. В силу ряда объективных причин, столичное население России в своей массе всегда было более образованным (в том числе и юридически образованным. - А.М., В.П.), информированным, чем провинциальное». И с этим трудно спорить! « Провинциалы, проживающие в небольших населенных пунктах, с возрастом осознают свое место в этом социуме, предвидят последствия своих действий... Моральная ответственность пронизывает отношения между людьми в провинции очень глубоко, способствуя формированию законопослушных граждан, у которых хорошо развито чувство долга». Действительно, в расширение сказанного можно отметить «склонность» правового поведения провинциалов к правомерному конформистскому и привычному поведению (хотя определенный процент маргиналов и здесь дает о себе знать, особенно в период кризисов, приводя к резким скачкам уровня криминогенности в регионах).Можно согласиться и с тем, что русское провинциальное государственно-правовое сознание направлено на поиск приемлемых (идеальных) государственно-правовых форм и институтов не «на стороне», а в собственном прошлом, историческом опыте русского народа, его государственности. Отечественная история знает немало примеров, когда признаки, ярко выраженные в провинциальной политико-правовой ментальности - соборность, патриотизм, традиционализм и др. - выступали необходимой духовной основой движения различных слоев населения, подвижничества отдельных личностей по спасению государства Российского в периоды острейших цивилизационных кризисов (от Смуты до реформаторского лихолетья концаХХв.). «Малые», «простые» люди, жители Нижнего Новгорода, Костромы, Ярославля, донских казачьих станиц и др. в эпохи потрясений и преобразований становятся «заботниками» о судьбах государства.Сквозное, вертикальное различение отечественной правовой ментальности имплицирует необходимую в этом случае дифференциацию содержания основных компонентов национального юридического мира, предполагает «столично-региональную» поправку, учет ментальной специфики провинциальных и столичных ее носителей при анализе сущности и значения многочисленных институтов, стандартизирующих юридическую ментальность (СМИ, правоохранительные органы, адвокатская и судебная практика, юридическая наука и т.д.).Нельзя обойти вниманием и развитие региональных элит, во многом влияющих на поддержание ментальной дифференциации. Региональная элита стремится обозначить себя не только политически и организационно (институционально), но и по правовым, идеологическим и мировоззренческим основаниям, обнаружить и закрепить на уровне массового сознания населения данного региона собственные, оригинальные исторические и интеллектуальные традиции, которые обычно старательно «изыскиваются» в прошлом данной территориальной единицы. И это неизбежно, так как процесс самоорганизации, становления данной группы всегда сопровождается и ее мировоззренческой самоидентификацией. Ясно, что политические и правовые ритуалы (обряды), ценности и символы как способы выражения политико-правовой ментальности наличествуют и в провинциальной, и в столичной ментальности, однако смысловое и содержательное наполнение, направленность и, вероятно, динамика их все-таки будут отличаться.Учитывая, что данная проблема это, несомненно, предмет отдельного исследования, тем не менее сформулируем ряд положений важных, по мнению автора, для подробного изучения специфики правового поведения и правосознания этих больших групп населения.1. Следует определить значение и специфику законов и подзаконных нормативных актов, актов реализации, правовых отношений, иных правовых средств (стимулов, ограничений, дозволений, запретов, поощрений) в плане регулирования многообразия общественных отношений с позиций столичного и провинциального государственноправового сознания, а соответственно выйти на актуальнейшую проблему отечественного политико-правового познания - правовой режим, т.е. установленный законодательством особый порядок регулирования, представленный специфическим комплексом правовых средств, который при помощи оптимального сочетания стимулирующих и ограничивающих элементов создает конкретную степень благоприятности либо неблагоприятности для беспрепятственной реализации субъектами права своих интересов. В этом контексте стоит проанализировать особенности правовых режимов в столице и российских регионах, выявить степень эффективности действия правовых норм, арсенал средств «продавливания»'различных юридических регуляторов в общественные отношения данных субкультур, характерные черты регионального правотворчества и сложившейся правоприменительной практики.2. Рассмотреть соотношение писаных (юридических) и «неписаных» (обычных) норм поведения в механизме регулирования общественных отношений в столице и провинции.3. Создать необходимые теоретические и методологические основания для решения ряда прикладных вопросов, в частности определения природы и влияния на поведение населения правозначимых установлений, действующих по типу правовых аксиом и презумпций, которые во многом есть продукт политического и юридического опыта сто-1/2 6 Зак 007личных и провинциальных групп; или выявления типичных реакций (юридических и неюридических) на определенные варианты поведения на периферии и в столице (например, сложившийся традиционный уровень «privacy» - уважение частной жизни индивидов, признание правовой «экстерриториальности» личности, необходимости защиты внутреннего мира (субъекта, семьи и д��.) от вторжения различных «других», а также неформальные и неписаные индивидуальные представления о должном и нормальном поведении).4. Следует изучить социально-психологические и историко-культурные (архетипические) причины устойчивости (или неустойчивости) в столичном или провинциальном государственно-правовом менталитете «образа» определенной формы правления, государственного устройства и политического режима, тех или иных политических структур и институтов, ценностной иерархии (например, место и значение патриотизма, вестернизации или русофобии; анархизма и этатизма; консерватизма или реформизма и т.д.), а также возможные политико-юридические и социальные последствия деформации или вовсе разрушения привычных (цивилизационных, национальных) схем, стереотипов и институтов.5. Очевидный интерес представляет рассмотрение влияния этнических и религиозных установлений на право- понимание и правореализацию, поведение субъектов в правовой сфере в центре и российских провинциях.6. Вероятно, следует рассмотреть склонность той или иной группы населения к оценке различных общественно- политических событий, соотношение правовых чувств и элементарных политических и правовых знаний, юридических стереотипов, привычек, разного рода «автоматизмов» как на обыденном, массовом, так и на профессиональном и даже (что уже отмечалось выше) научно-теоретическом уровне в столице и в провинции (последнее особенно проявляется в расстановке методологических акцентов в правовой литературе последних лет: увлечение западными, либеральными (немарксистскими) доктринами, в основном характерное для столичных научных кругов, и, правда, пока еще немногочисленные попытки провинциальных юристов и философов провести культурно-историческую идентификацию российской правовой системы).Конечно, природа законов не проста. Сложность ее в том, что в любом государстве закон должен быть функциональным, выполнимым, результативным и одновременно в своем национально-культурном аспекте, по своему содержанию опираться на исторически сложившиеся представления членов общества, отвечать их интересам и нравственным ожиданиям.Заметим, что фундаментальные отечественные работы, посвященные данной проблематике, практически отсутствуют. Хотя с позиций современного политического реформирования, в контексте развития отечественного федерализма и актуальных интенций российской юридической науки элиминация ментальных различий этих больших групп населения страны, игнорирование ментальной неоднородности российского общества часто привод??т к недопустимым идеализациям и абстрактным, оторванным от национальной конкретики юридическим построениям, что в результате оказывает негативное, вполне ощутимое воздействие и на реальные политико-правовые процессы в современной России. В этом плане следует согласиться с мнением ряда авторов, рассматривающих различные аспекты регионального законодательства в современной России и считающих, что « спонтанно начавшийся процесс регионального законотворчества получил столь же спонтанное развитие. Это во многом объясняется отсутствием глубокой общетеоретической проработки серьезных проблем регионализма... вопросов законотворческого процесса на субъектном уровне... других проблем, без решения которых невозможно обеспечить эффективную нормотворческую деятельность органов государственной власти субъектов Федерации». Вполне очевидно, что появление феномена регионального законодательства актуализировало многие темы общей теории права и государства, в том числе вызвало необходимость прояснения духовного смысла провинциального юридического и социально-политического уклада, его специфики, естественно, находящих свое отражение в целом комплексе правовых проблем российского регионализма (вопросах об источниках права, системе законодательства, иерархии нормативных правовых актов и др.), осложненных к тому же многонациональным (полирелигиозным) составом населения страны.Сам факт возникновения и наличия столичной и провинциальной юридических ментальностей, этих во многом отличающихся политико-правовых «миров», говорит о том, что в России (и это отчасти уже было показано выше и будет выявляться в дальнейшем) были и есть для этого определенные условия, что представления граждан о границах допустимого поведения, приемлемых политических институтах, механизмах правового регулирования (начиная с Конституции и заканчивая подзаконными нормативно-правовыми актами и деловыми обыкновениями) часто обусловлены их отнесенностью к столичному или провинциальному социуму. Поэтому «актуальным направлением развития правовой системы в XXI столетии должно стать воссоздание местной правовой культуры. Этот проект для России поистине достоин века».Глава 3РОССИЙСКИЙ НАЦИОНАЛЬНОГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПРАВОМЕНТАЛЬНЫЙ ТИП3.1. Генезис и особенности российской правоментальностиИсследуя национальную политико-правовую ментальность и политическое мировидение, начинаешь ясно осознавать связь времен и эпох, событий, великих государственных деяний и не менее великих национальных крушений. «Мертвый хватает живого», ничто в истории народов не проходит бесследно и не возникает беспричинно, историческое бытие непрерывно и целостно; это вечное становление национального самосознания как незыблемой основы, начала всех социальных сфер. « Генезис - это история становления и развития явления, представляющая собой органическое единство количественно или качественно различных исторических состояний (этапов)...». Человеческое измерение государственно-правовых процессов всегда исторично и культурно, оно не может быть измерением вообще, универсальным, глобальным, схематичным (подобно Марксовым формациям), юридический мир всегда национален и цивилизационен, формируется и существует только в определенном временном и геополитическом (геоюридическом)процессов в развитии страны, в частности специфика генезиса национального права, не только тормозили генерацию собственных либеральных идей, их институциализацию, но и отторгали любые заимствования последних.Отсюда и три идейно неравновесных направления либерализма в России, и быстрый переход многих либералов (или псевдолибералов) либо на анархистско-революционные позиции, либо в лагерь сторонников безраздельно господствующего в стране охранительно-консервативного (нацонально-патриотического) направления. На теоретическом уровне это выразилось, например, в сложной судьбе доктрины естественного права в России, этой неизбежной спутницы процессов либерализации. «Отвергнув естественное право, мы лишили себя всякого критерия для оценки действующего права», - предупреждал Е.Н. Трубецкой.Доминирование различных видов позитивистской идеологии (в основном в этатистском ее прочтении) и в то же время наличие различного рода анархо-революционных настроений как естественной реакции на позитивацию политической и правовой мысли в стране, амбивалентное юридико-государственное пространство Российской империи просто не могло вместить либеральные ценности и установки: они отрицались и «слева», и «справа», какими бы притягательными и заманчивыми ни казались и какими бы блестящими теоретиками ни разрабатывались. Однако ясно и другое: разноименные заряды всегда притягиваются, и в итоге в конце XIX - начале ХХ в. консервативный синдром массового сознания в плане присущих ему ориентиров на внеюридические средства и методы действительно сближается со своим антиподом - революционным синдромом (синдромом «слома», жесткой, радикальной и быстрой модернизации страны). Духовной основой для этого сближения стал все тот же одинаковый набор общераспространенных рациональных и подсознательных, логических и чувственных представлений и установок, выражающих характер и способ группового правового и политического мышления, следствие одинакового, устойчивого отношения к праву как средству решения национальных проблем. В этой связи несомненно прав А. Балицкий - еще с начала 60-х годов XIX в., утверждал: «.. .русское государство заболело манией самоубийства».Сравните. « Видел, как задумали они увенчать всю эту сеть венцом Французской Конституции... Я не мог утерпеть и восстал всей душою против их плана... Я в 1881 г. помешал Конституции», - описывает свою роль в переходе страны от периода реформ 60-70-х годов к известным контрреформам 80-90-х «духовный наставник» отечественного консерватизма, подлинный творец эпохи Александра III К.П. Победоносцев. С откровениями радикала Г.В. Плеханова, который, выступая на II съезде РСДРП, подобно своему «непримиримому» идейному оппоненту отмечает «относительность» существующих на Западе правовых предписаний и принципов, а в конечном счете и «сомнительную пользу» для революционного Отечества ряда демократических институтов западного образца: « Если в порыве революционного энтузиазма народ выбрал очень хороший парламент... то нам следовало бы стараться сделать его долгим парламентом; а если бы выборы оказались неудачными, то нам нужно было бы стараться разогнать его не через два года, а если можно, то через две недели». « Плох тот революционер, который в момент острой борьбы останавливается перед незыблемостью закона», - подытоживает В.И. Ленин. « Вот почему анархисты, начиная с Годвина, всегда отрицали все писаные законы, хотя каждый анархист, более чем все законодатели взятые вместе, стремится к справедливости...», - не менее откровенно («постскриптум») утверждает князь Петр Кропоткин. Эти краткие афористические формулы, своеобразные эпиграфы к политико-юридическому укладу российского общества отражают правовой вакуум, характерный для доктринального уровня национальной правовой системы, несомненно, представляют собой результат предшествующего развития отечественной государственной инварианты, образа отечественного юридического мышления. В этой связи ментальности.Явное преобладание традиционного правопонимания и, как следствие, развитие основных направлений (за редким исключением!) национальной мысли по схеме «философии крайностей», поляризация политического самосознания отечественной интеллигенции явились предпосылками для быстрого усвоения обществом гиперрадикального, революционного (в различных антиправовых его модификациях: от анархизма до большевизма) правосознания. Как это ни парадоксально, но в первой четверти ХХ в. марксизм (по содержанию и форме - западное учение), правда, в весьма утилитарной, ленинской интерпретации, «превратился на российской почве в форму решения национальных задач, стоящих перед Россией в начале ХХ века», выступил формой подспудных процессов, идущих из глубин (нео- трефлексированных, подсознательных слоев) восточнославянской цивилизации.Именно в этот знаменательный для последующего развития страны период в российском политико-правовом менталитете окончательно возобладал, получил свое полное воплощение определенный взгляд на отечественную юридическую действительность: правовая система России всецело детерминирована причинно-функциональными связями с организацией отечественного государства, национального политико-институционального пространства.Заметим (и еще раз обратим на это внимание), что подобные представления в середине - конце XIX в. уже были характерны как для «малой» народной традиции, так и для «великой» письменной, цивилизационной. В контексте традиционной отечественной правовой культуры единения, на фоне разрушенной реально, но явно сохраняющейся (об этом будет сказано далее) на архетипическом уровне представлений населения соборной модели организации властных отношений (« сила власти » Царя и « сила мнения » Земли) и «молчащее большинство» соотечественников, и адепты «великих письменных текстов» удивительным образом «укладываются» (за редким исключением) в общую парадигму государственно-правового видения: вера в разумные мероприятия власти, логическая последовательность которых - от «базовых», социально-экономических до государственно-правовых - способна переустроить в соответствии с неким рациональным замыслом всю правовую систему России, соседствует с то и дело вырывающимися наружу нигилистическими настроениями и антиэтатистскими установками, тотальным разочарованием властью. Государственно-правовой идеализм на грани своего антипода.Подобные взгляды, всегда существовавшие в национальном политическом и юридическом мировиде- нии, в ситуации пореформенного периода второй половины XIX в. окончательно утверждают государство в качестве самоценности, абсолюта отечественной правовой жизни, а с другой стороны, нередко предполагают рассмотрение его как первопричины, основного виновника различных социальных потрясений. По сути, в своем явном виде формируется хорошо известное сейчас социологическое понятие государства, основной чертой которого « являет- с я отрицание юридической природы государства, рассмотрение в качестве основы государства не формально-юридических, а фактических социальных явлений, а именно явлений властвования». Все субъективные права в таком государстве считаются «жалованными», октроированными властью, не связанной никакими дозаконотворчески- ми и внезаконотворческими правами подвластных. Причем в отечественной политической мысли конца XIX - начала ХХ в. (у авторов, придерживающихся определенных мировоззренческих установок) еще прослеживается уверенность (вероятно, во многом порожденная западными рационалистическими позициями XVII-XVIII вв.) о возможности некого «просвещенного самоограничения» государственной власти в России. Однако это вовсе не противоречит социологическому представлению о сущности государства, которое, если конечно пожелает, может в любой момент само ограничить себя системой законодательных предписаний, а может (также, произвольно) и отказаться от такого «самоограничения» (жеста доброй воли). Государственная власть при таком понимании может (если, конечно, пожелает) трансформироваться в государство законности, но никогда так и не «дойти» до правового государства.Авторитет (культовый образ) государственной власти в России, огромное внимание к действиям государственного аппарата и в то же время наделение его ответственностью абсолютно за все происходящее в обществе (включая даже частную жизнь граждан) вело к созданию, следуя западным политико-правовым теориям и оценкам, тоталитарной государственной машины, исключало частно-правовые начала в социальных отношениях. Практически это означало признание за государством возможности делать все, что оно считает необходимым, обосновывало вторичность общества, лишение его права устанавливать какие- либо ограничения для этого Левиафана, патернализм и иждивенчество, социальную безответственность и расчетливый некритицизм официальной политики и т.д. «Как медицина заведует трупом, так и государство заведует мертвым телом социума».Так, Г.Ф. Шершеневич недвусмысленно заявлял: « Гипотетически государственная власть может установить законом социалистический строй или восстановить крепостное право; издать акт о национализации всей земли; взять половину всех имеющихся у граждан средств; обратить всех живущих в стране иудеев в христианство; запретить все церкви; отказаться от своих долговых обязательств; ввести всеобщее обязательное обучение или запретить всякое обучение; уничтожить брак и т.п. » Правда, автору этих строк подобные примеры казались граничащими с абсурдом, утопическими вследствие их практической неосуществимости из-за противодействия того «социального материала», с которым имеет дело государство. Однако с тех пор известные события в России, Европе и мире убедительно показали, что в условиях кризиса (российской, европейской и др.) правовой и политической идентичности, очевидно, обострившегося во второй половине XIX - начале ХХ в., нет ничего более реального, чем безраздельное господство государства (и юридическое, и фактическое) при изощренной системе социально-идеологического оправдания, сакрализации его функционального бытия, когда все слои общества превращаются в «великое молчащее большинство». В дальнейшем именно на этом фоне формируется послеоктябрьское правопонимание и соответствующая ему юридическая практика.Таким образом, аккумуляция российского правового и политического опыта, его выражение и обоснование в отечественном (парадоксальном) «двуполярном», этатистско- анархистском (самодержавно-бунтарском) политикоюридическом дискурсе закономерно привели не только к событиям Великого Октября, но и во многом определили «окраску» послереволюционной истории. И в этом смысле действительно можно согласиться с рядом современных отечественных исследователей, эксплицировавших особую роль событий 1917 г. в развитии национальной государственно-правовой ментальности. « Октябрь 1917 года стал закономерным и даже необходимым России: он соединил, через оппозицию к себе, допетровскую и петровскую Русь; снял идеологические споры о путях развития России в их постановке XIX века, практически устранил теоретические конфликты монархистов и конституционалистов, либералов и социалистов»133. Видимо, большевики остановили российский интеллектуально-идеологический «маятник» на подлинно национальной «отметке».Снова возвращаясь к генезису политико-правовой традиции Запада и осторожно проводя некоторые аналогии, можно также вспомнить мощные перевороты, повторяющиеся через определенные временные периоды - от знаменитой григорианской реформы и протестантской Реформации до не менее значимых Английской, Французской и Америка??ской революций - и обеспечивающие свержение ранее существовавших политических, правовых, экономических, религиозных, культурных и иных общественных отношений в пользу установления новых институтов, убеждений и ценностей. Эти « великие революции политической, экономической и социальной истории Запада представляют собой взрывы, происшедшие в тот момент, когда правовая система оказалась слишком неподатливой и не смогла ассимилировать новые условия»134. Они были фундаментальными превращениями, в историческом смысле стремительными, прерывными, часто насильственными переменами, от которых «лопался по швам» сложившийся в стране политико-правовой уклад. « Свержение существующего закона как порядка оправдывалось восстановлением более фундаментального закона как справедливости. Именно убеждение, что закон предал высшую цель и миссию, приводило к каждой из великих революций», - утверждает в этой связи Г. Дж. Берман130. Каждая революция представляла собой отказ от старой правовой системы, заменяла или радикально изменяла ее. В этом смысле это были тотальные революции, устанавливающие не только новые формы правления, юридические институты, структуры экономических и общественных отношений, но и новые взгляды на общество, воззрения на справедливость и свободу, прошлое и будущее, новые системы универсальных ценностей и установок. Разумеется, это происходило не сразу. Значительная часть старого мира, прежнего социально-правового и политического уклада, сохранялась, а через какое-то время даже увеличивалась, но в каждой революции основа политического и правового развития страны - юридическая парадигма (аксиомы правосознания и др.) как наиболее значимый элемент национального менталитета - подвергалась вполне ощутимым изменениям.В данном контексте неизбежно возникает вопрос о корректности подобных характеристик относительно Российской революции 1917 г. Все тот же Г.Дж. Берман спешит приблизить смысл и значение «русской» революции к пяти великим революциям, изменившим, по его мнению, западную традицию права в ходе ее развития. Но предлагаемый в исследовании подробный анализ отечественной истории как истории национальной политико-правовой ментальности явно не подтверждает подобной позиции: не только в ходе революции, но и за долгие годы последующего социалистического развития фактически (подчеркиваю, фактически) так и не были созданы иные, ранее совсем незнакомые обывателю государственные структуры, социально-экономические отношения, взаимоотношения между церковью и государством, нормативно-правовые предписания и, уж тем более, принципиально отличающиеся по сути и направленности от империи петербургского стиля или «Московии» господствующие (отечественные либерально-западнические концепции широкие слои населения (за редким исключением), оказались нетронутыми, выдержали под напором революционных бурь. Правовые (и поведенческие предправовые) установки и ценности, мифологемы, шаблоны и стереотипы, иные элементы (юридические артефакты) жира повседневности, определяющие российское юридико-политическое поле, не только не утратили свою нормативно-регулятивную силу и даже (как показала советская история) не ослабли. Российская ситуация 1917 г. по природе своей и последствиям (истокам и смыслу) стала подлинно национальным, народным или, используя термин П. Сорокина, культуроосновным событием. Более убедительной (по сравнению с бермановской) представляется позиция Н.А. Бердяева, который, по-видимому, был одним из первых отечественных мыслителей, обративших внимание на странное (?!) совпадение многих нормативов традиционного русского стереотипа с условиями реализации коммунистического идеала. « Он (коммунистический идеал. -А.М., В.П.) воспользовался русскими традициями деспотического управления сверху и, вместо непривычнойдемократии, для которой не было навыков, провозгласил диктатуру более схожую со старым царизмом. Он воспользовался свойствами русской души ... ее догматизмом и максимализмом, ее исканием социальной правды и царства Божьего на земле, ее способностью к жертвам и терпеливому несению страданий, но также к проявлению грубости и жестокости, воспользовался русским мессианизмом, всегда остающимся, хотя бы в бессознательной форме, русской верой в особые пути России». Коррелятивно развивается и социалистическая (коммунистическая) политико-правовая мысль.Следуя представлениям о ненаучном характере предшествующих юридических идей, пришедшие к власти большевики-ортодоксы заняли откровенно нигилистические позиции в отношении права и государства. Хорошо известные в отечественной истории архетипические феномены «воли» и «общинной правды» явились аттракторами, конституирующими советскую интеллектуальную среду в данной области. «Основным мотивом для трактовки права у нас остается мотив похоронного марша», - констатировал П.И. Стучка. « Всякий сознательный пролетарий знает... что религия - это опиум для народа. Но редко, кто... осознает, что право есть еще более отравляющий и дурманящий опиум для того же народа», - вполне серьезно писал А.Г. Гойхбарг. Утверждение революционного правосознания в качестве источника права вполне соответствовало вековым представлениям русского народа о «суде скором, правом и равном», о «народной воле» и народной же «правде». Последние коннотировались в декретах 1917-1918 гг., в каждом из которых так или иначе проходила тема революционного правосознания. Так, в ст. 5 Декрета о суде № 1(1917 г.) говорилось о «революционной совести» и о «революционном правосознании» как о синонимах. В ст. 36 Д??крета о суде № 2 (1918 г.) упоминается уже «социалистическое правосознание», а в ст. 22 Декрета о суде № 3 (1918 г.) - «социалистическая совесть». В этот период «высветились», получили свое весьма ощутимое выражение основы отечественного правового мировосприятия: формальность и процедурность были отданы на откуп (квазиюридической?!) стихии, установки и стереотипы национальной ментальности продуцировали и «революционную законность», и «революционную целесообразность», отождествляя (по крайней мере, слабо различая) последние. Революционная целесообразность - это, прежде всего, деятельность карательных органов и отказ от суда. «Для нас нет никакой принципиальной разницы между судом и расправой. Либеральная болтовня, либеральная глупость говорить, что расправа - это одно, а суд - это другое», - утверждал Н. Крыленко.Конечно, В.И. Ленин, руководствуясь здравым смыслом и соображениями политической целесообразности, вполне объяснимым (для фактического главы государства) стремлением преодолеть в государственном строительстве известный анархизм и неорганизованность первых лет, смягчает жесткость антиправовых, точнее, антинорматив- ных (читай, антигосударственных) установок. Вполне очевидно, что, начиная с 20-го года, непревзойденный тактик революции пытается пройти по самому краю национального государственно-правового духа, совместить устоявшиеся нормативы русского мировидения со стандартными (идеологическими) марксистскими схемами: культ государства и порядка, патриархальность и веру в «крепкого» правителя с требованиями построения идеального бесклассового общества, отсутствие уважения к закону и свободе личности, «врожденный» деспотизм и догматизм в личных и общественных отношениях с требованиями завоевания пролетариатом своей политической диктатуры, коллективизм с жестким централизмом и единомыслием и т.д. Марксистским теоретикам хорошо известны «шатания» и явная неоднозначность последних ленинских работ.Национальная юридическая и политическая мысль постепенно возвращалась на «круги своя»: признается необходимость сохранения права, хотя бы в качестве формы, из марксизма в его сугубо национальном прочтении «исчезают» положения, отталкивающие от него профессиональных юристов и вышедших из юридической среды философов и социологов.Тем не менее, октябрьский переворот дал полный выход (выхлоп!) стихии отечественного мироощущения, выражающего образ и способ группового юридического мышления, породил соответствующие народному видению социальноправовой и политической реальности властные органы, заполнил их соответствующим «человеческим материалом». Так, в 1922 г. участники Московского губернского съезда деятелей юстиции сделали вывод, что за четыре года они «создали целую школу и тысячи своих пролетарских правоведов, доселе не имевших понятия о юридических науках и даже малограмотных». Эти представители ранее «молчавшего большинства» великолепно продолжили многие традиции своих «интеллектуальных» предшественников, представителей свергнутого (как тогда казалось) режима. Ранее же знакомое отношение к человеку и праву видно из многих выступлений. Например, по мнению А. Сольца, « есть законы плохие и есть законы хорошие... Хороший закон надо исполнять, а плохой... не исполнять... Горжусь тем, что в этом вопросе никто не может упрекнуть ни прокурорский надзор, ни судебные органы - в том, что они берут на себя смелость исправлять законы или берут на себя смелость истолковывать их по-своему. Они делают то, что им приказал рабочий класс и партия, и больше от них требовать нельзя... И поменьше юристов». Национальное (теперь советское!) правопонимание приобретает партийно-классовое обоснование. « Советское социалистическое право есть совокупность правил поведения (норм), установленных или санкционированных социалистическим государством и выражающих волю рабочего класса и всех трудящихся, правил поведения, применение которых обеспечивается принудительной силой социалистического государства...», - подытоживает А.Я. Вышинский и, тем самым, надолго ставит точку в изрядно поднадоевших в 20-е годы спорах о сущности и природе права. Однако вряд ли можно согласиться, например, с Г.В. Мальцевым, утверждающим, что « таким образом в 1938 г. в советской юридической науке произошла смена правовой парадигмы, что стало возможным в условиях особой политической ситуации того времени, в силу жесткой диктатуры всевластия Сталина». Эта «новая» парадигма, элиминирующая индивидуалистический подход как способ объяснения феномена общественного роста, а с другой стороны, инициирующая многие начинания и определяющая судьбу многих «начинателей», сопутствовала (и скорее всего не исчезла и сейчас) всей (а особенно имперской) отечественной истории. По большому счету (несмотря на многочисленные попытки инородных влияний, разнообразные заимствования и идеологические маневры власти), российский политико-правовой дискурс всегда остается замкнутым в структурах и содержании национального менталитета.Закрытая (в данном случае политико-правовая), само- изолированная система оказывается неспособной (следуя принципу положительной обратной связи) усваивать какие-либо внешние воздействия, будь то марксизм в своем первозданном виде или ведущий свою «родословную» отstatus libertatis, принципа неподопечности индивида, примата индивидуальности над любыми [13]политическими и социальными институтами либерализм. Подобные системы не могут находиться в постоянном изменении: флуктуации, случайные отклонения значений величин от их средних показателей (показатель хаоса в системе) не бывают настолько сильными, чтобы привести к так называемому необратимому развитию всей системы, когда прежняя конструкция либо качественно изменяется, либо вообще разрушается. Даже такой переломный момент в социально-государственной жизни, каким по определению и должна быть подлинная революция, в итоге не порождает характеризующуюся принципиальной непредсказуемостью зону бифуркации в развитии отечественных политических и правовых учений. Возникает, как известно, лишь весьма кратковременный период «разброда и шатаний», завершающийся полной и окончательной победой по-настоящему национальных доктрин.Здесь уместно вспомнить хорошо известные замечания Карла Поппера об обществах «закрытого» типа. Критикуя идеальное государство Платона, античную утопическую традицию (которую Поппер завершает марксизмом), он на самом деле стремится досконально рассмотреть сущность и природу любого тоталитаризма (представляющего «закрытый» социальный порядок). «... Сила и древних, и новых тоталитарных движений - как бы плохо мы ни относились к ним - основана на том, что они пытаются ответить на вполне реальную социальную потребность». Не только в свое время Платон, но и российские деятели конца XIX-начала ХХ в. - от гуманистически мыслящих представителей многострадальной intelligentsia до крайних радикалов всех «мастей», включая, естественно, и пришедших к власти большевиков - «с глубочайшим социологическим прозрением обнаружил(и), что его современники страдали от жесточайшего социального напряжения...».На доктринальном уровне (а впрочем, и не только на нем) советские правоведы уже к началу 30-х годов отлично «снимают» это напряжение: теоретический монизм, сулящий национальному режиму «божественное благо» покоя и процветания, окончательно укореняется в отечественной политической и правовой жизни, сменяя чуждый отечественному миру критический рационализм, позволяющий осуществлять «контроль разума» за принятием политических и иных решений.Видение реальности сквозь призму закономерностей ее самоорганизации позволяет проследить и отметить определенную содержательную связь, логику преемственности и в то же время момент развития в организации собственного социально-правового пространства, правоотношений, юридической и государственной идеологии, в осмыслении идеалов свободы и справедливости. Национальная мироорганизация по неписаным, сгруппированным и выраженным в архетипических социокультурных символах основам миропорядка обеспечивает возможность самоидентификации событий отечественной правовой истории, позволяет распознавать в спонтанном разнообразии повседневности общие универсальные алгоритмы саморазвития, самоструктурирования, предполагающие соответствующую смысловую окраску, содержание и характер проявлений «национального правового и политического гения», В рамках подобного понимания ничто из действительно отмеченного нашей «печатью» не возникает ниоткуда и не исчезает в никуда, но проявляется в новых (часто причудливых) формах бытия. Так, точно подметил Я. Грей: «Признав Россию своей страной, Сталин вобрал в себя взгляды и обычаи москвичей ...».Непредвзятое исследование специфики отечественных правовых доктрин демонстрирует явную склонность (именно склонность) российской, в целом евразийской социокультурной модели к ментальности восточного типа, характеризующейся традиционализмом, слабой восприимчивостью и сильной настороженностью (до последнего времени) к заимствованному опыту, чуждостью к безграничному рационализму и т.д. Данные признаки отличают досоветское, советское (возможно, время покажет, что и постсоветское) развитие российской правовой науки. Справедливости ради, конечно, следует отметить, что начиная с середины 50-х годов в теории советского права делается попытка развернуть полемику между приверженцами официального правопонимания и сторонниками его расширения или пересмотра. Однако эти «дискуссии обходили самое главное национальные основы правопонимания, дело сводилось к столкновению между «узким», «норма- тивистским» и «широким» подходом к праву».Вполне закономерно и то, что дискуссия о понятии права в советской юридической литературе практически не выходила за рамки позитивистского дискурса. Юридическая мысль как всегда вращалась в привычном круге идей, в целом отражающих миропонимание отечественной интеллектуальной элиты. Так, уже в 1971 г. профессор С.С. Алексеев, отстаивая концепцию государства социалистической законности против буржуазной теории правового государства, защищал традиционное для российского дискурса правопонимание. « В научном отношении эта теория несостоятельна потому, что право по своей природе таково, что не может стоять над государством. К тому же совершенно необъяснимы по природе и неопределенны по содержанию те «абсолютные правовые принципы и начала»... которые якобы должны стоять над государством, связывать его... Буржуазная теория «правового государства» - лживая и фальшивая теория». Единство политико-правового логоса (поддерживаемое целенаправленной государственной политикой) и стремление к упрощенным, весьма ограниченным по своему теоретико-методологическому потенциалу трактовкам сущности права и государства, отсутствие подлинной научной конкуренции способствовали консервации, сохранению национального стиля юридического мышления, а в итоге - исторически обусловленной правовой и политической парадигмы. Таким образом, проблема поиска новых определений и подходов в условиях безраздельного влияния застоявшихся до «привычности» рациональных и чувственных воззрений, умонастроений интеллектуального меньшинства, к тому же и напрочь лишенного права на самоопределение концептуальных и идеологических ориентиров и направлений в собственных исследованиях (все так же обремененного ранее отмеченной культурой единения), еще к началу 90-х годов остается открытой.Однако именно в это время «дает о себе знать» достаточно известный в развивающейся последние два десятилетия ХХ в. (преимущественно в западной науке) теории социальной энтропии парадокс: последовательная и успешная борьба со всякого рода случайностями, отклонениями (флуктуациями) действительно приводит (и в этом мы убедились на собственном опыте) к закрытию, изоляции системы и, как следствие, к росту устойчивости и равновесности, но, с другой стороны, наблюдается и обратная закономерность (законосообразность) - чем более успешна борьба с энтропией, тем быстрее система приближается к энтропийному финалу; чем жестче порядок, тем ближе хаос, распад системы. Последнее прекрасно просматривается с 1991 г., когда СССР прекратил существовать как «геополитическая реальность», а Россия стояла на пороге очередной в ее долгой истории вестернизации и либерального реформирования.Общая ситуация естественным образом повлияла и на развитие отечественных политико-правовых учений. Хаос реформаторских лет оказался весьма конструктивным, так как выступил подлинным носителем информационных новаций, проводником внешних воздействий и «провокатором» невиданных советским правоведением ино-родных (-странных) заимствований. Российская юридическая и политическая наука начинает развиваться в условиях постсоветской действительности. Период, названный большинством отечественных обществоведов переходным, характеризуется нестабильной правовой ситуацией, то и дело меняющимися курсами государственного и общественного развития: от смешанной советско- президентской республики к «чистым» формам президентского авторитаризма, от шоковой экономической и политической терапии, быстро породивших олигархическийкапитализм, к капитализму бюрократическому (образца2000 г.).Юридическое (интеллектуальное) сообщество, на какое-то время вдруг оказавшееся предоставленным самому себе (редкий для страны случай), начинает осваивать российское посткоммунистическое пространство - «идейную и институциональную смесь» между более чем реальным прошлым и настоящим и весьма иллюзорным будущим. В истории национальных политико-правовых идей в начале 90-х наступает поисковый этап развития, характеризующийся противоречивым смешением токов, идущих от разных юридических парадигм, разнополярных стилей правового мышления. Скорее всего, именно этим была обусловлена возникшая за короткий срок необычайная для российской гуманитарии разнородность политико-правовых знаний, их релятивизация, иногда даже доходящая до крайних форм методологического и гносеологического анархизма. Конечно, нельзя не отметить, что сложившаяся ситуация, попытка общего «сдвига» отечественного менталитета (правового, политического, экономического и др.) в сторону позитивного восприятия постиндустриальной либерализации, глобализации и рынка, обнажает колоссальные проблемы, в том числе и в области государственного строительства, является чрезвычайно благоприятной для новационного методологического поиска, прекрасно стимулирует последний. Современное состояние юриспруденции характеризуется не просто освоением широкого спектра современных правовых теорий, но и стремлением к созданию максимально приближенных, во-первых, к собственной, российской социокультурной специфике, а во-вторых, к конкретным особенностям текущего момента развития страны объяснительным моделям и концепциям. «Золотым веком юриспруденции» назвал настоящий момент развития правовой науки академик В.Н. К��дрявцев102. Последние десять лет (и это просматривается хотя бы по тематике работ, посвященных вопросам общей теории права и государства) идет работа по созданию особого мировоззренческого и методологического синтеза, базирующегося на выработке общих принципов понимания национальной юридико-политической реальности, а также на осмыслении соотношения, соизмеримости и взаимодополни- тельности различных методологических и общетеоретических подходов к исследованию последней.Магистральное направление постсоциалистического (реформаторского) правового дискурса в обнаружении смыслов российского правового бытия проходит через область господства все тех же проблем политической и правовой рефлексии, в конечном счете, как и прежде, связанных со столкновением Нашего и Другого государственноюридического опыта. Эвристическая значимость переноса основных концепций и направлений российской юриспруденции в плоскость диалога культур в общеметодологическом плане прекрасно обоснована еще М. Бахтиным: « Мы ставим чужой культуре вопросы, каких она сама себе не ставила, мы ищем в ней ответа на эти наши вопросы, и чужая культура отвечает нам, открывая перед нами новые свои стороны, новые смысловые глубины. Без своих вопросов нельзя творчески понять ничего другого и чужого (но, конечно, вопросов серьезных, подлинных). При такой диалогической встрече двух культур они не сливаются и не смешиваются, каждая сохраняет свое единство и открытую целостность, но они взаимно обогащаются». Сравнительный анализ здесь подобен дыханию: естественен и незаметен, но только лишь до малейшей его остановки. И в этом плане вряд ли можно согласиться, например, с В.М. Сырых, утверждающим, что хотя « вариационный характер общей теории права некоторыми российскими правоведами оценивается как благо, как реальная возможность расширить и углубить имеющиеся представления о праве, его закономерностях», но « в действительности многообразие теорий права, плюрализм в понимании и оценке российскими правоведами ее предмета, системы закономерностей возникновения и функ??ионирования права имеет больше негативных, чем позитивных сторон. В отличие от Януса, истина не может быть многоликой. Ее постижение сложный, диалектически противоречивый акт познания, допускающий существование не только плодоносных теорий, но и пустоцветов. Поэтому наблюдаемое ныне многообразие теорий права есть объективный факт, свидетельствующий о сравнительно невысоком уровне теоретических представлений российских правоведов о праве, его закономерностях...». Как все-таки нам дорог, близок и понятен «спасительный» монизм!Скорее, на этом пути современное отечественное правоведение подстерегает другая опасность. Так, А.И. Овчинников безусловно прав, когда утверждает, чтоОднако на рубеже ХХ и XXI вв. в работах многих западных исследователей « говорится и о необходимости преодоления индивидуализма, о недостаточности «правовой справедливости», об ограничении свободы индивида интересами общества и государства. Да и само «гражданское общество» (а этот термин употребляется все реже) понимается зачастую не совсем так, как в России. Может быть, стоит обратить на все это внимание сторонникам либертарно-индивидуалистических идей». В современном юридическом научном дискурсе обнаруживаются (и это, несомненно, позитивный показатель развития отечественной гуманитарной мысли) различные констатации, оценки и подходы. Так, стремясь уравновесить одностороннюю, как бы ото??ванную от национальных ментально-правовых оснований позицию С.С. Алексеева, который в условиях самобытной российской социально-правовой реальности явно гипертрофирует значение индивидуалистических политико-правовых ценностей, соответственно, гиперболизирует роль и значение частного права в регулировании общественных отношений и делает весьма поспешный вывод о необходимости отказа от таких, например фундаментальных принципов построения правовой системы, как ведущая роль конституционного (публичного) права, о придании Гражданскому кодексу функции своего рода конституции гражданского общества, Ю.А. Тихомиров пишет, что в нынешних условиях «[31] предстоит по-новому осмыслить понятие публичности в обществе, не сводя его к обеспечению государственных интересов. Это - общие интересы людей как разного рода сообществ, объединений (политических, профессиональных и др.), это - объективированные условия нормального существования и деятельности людей, их организаций, предприятий, общества в целом, это - коллективная самоорганизация и саморегулирование, самоуправление». Панораму воззрений и идей, вызванных освоением современным отечественным политико-юридическим сознанием вечной дилеммы общее частное, можно, конечно, продолжать бесконечно долго, тем более что проблема, в общем, упирается в сквозные для истории страны мотивы общинности, соборности в сочетании с якобы (по этому вопросу единого мнения нет) постоянно нарастающей (от эпохи к эпохе) этатизацией национального социально- экономического пространства, она суть проблема ментальная и поэтому имеет конкретный смысл только в культурно-историческом, нравственном измерениях общества.Однако российский политико-правовой дискурс в конечном счете решение любых актуальных проблем маркирует тем или иным типом правопонимания. Вне зависимости от сформулированных позиций и подходов, вызванных правовой рефлексией представителей юридического сообщества, сторонников различных направлений современного правоведения, их интеллектуальные изыскания основаны на представлении права в качестве предельного основания всей юридической реальности. Не вступая в полемику с адептами созвучных или принципиально противоположных концепций, можно эксплицировать общее состояние практики обсуждения и обоснования природы и существования (осуществления) права.Многообразие определений и подходов на самом деле кажущееся, а группируются они вокруг двух, явно различимых как в теории, так и в истории правовых учений позиций - известных (но не единственных!) аттракторов саморазвития (мировых) философско-правовых традиций - юридической (естественноправовое, либертарное направление) и легистской (позитивистское направление). Каждое направление, несомненно, выверено столетиями, верифицируемо и фальсифицируемо, открыто для критики, является своевременным продуктом нелинейного (флук- туационного) развития многих рациональных и иррациональных элементов цивилизации как самовоспроизводя- гцейся системы, зафиксировано в механизме долговременной памяти Интеллектуального меньшинства (что прекрасно «вычитывается» из гуманитарного наследия предков) и нашло достаточное (скрытое или открыто декларируемое) отражение в политико-правовом опыте, юридической практике в разные исторические периоды и у различных народов. Трансляция естественноправовых и позитивистских теорий, конечно, не сводится к примитивной, механической передаче базовых концептов от поколения к поколению, но, сохраняя фундаментальные положения, тем не менее обнаруживает постоянную склонность к модернизации как реакцию на культурные формообразования политического, религиозного, экономического характера. Так, существенно развивающая и обогащающая естественно-правовую традицию либертарная теория права в настоящее время идет по пути создания собственной юридической догматики, так как только развернутая до уровня догматики философия права приобретает качество законченной теории. При этом либертарная доктрина не может « просто заимствовать позитивистскую догматику, ибо последняя есть эмпирическая интерпретация принципиально иного понятия... либертарный подход развивается наряду с достаточно устойчивыми в отечественном правовом дискурсе альтернативными позициями». Например, рассуждая о «жизни» закона в современном обществе, Ю.А. Тихомиров недвусмысленно замечает, В свете поиска оптимальных моделей развития российской государственности в XXI в. в общий поисковый контекст хорошо вписывается концепция В.Н. Синюкова, пытающегося представить некоторую «третью силу» и тем самым указать выход из уже порядком поднадоевшей читателю либертарно-позитивистской коллизии. Возрождая, по сути, философию почвенничества в постсоветской юридической науке, В.Н. Синюков неизбежно лавирует между критикой данных «вестернизированных» доктрин. «Нарастает глубокий раскол позитивного права и жизни. Наше право все более вырождается в наукообразное законодательство - замкнутое и не понятное обществу». «На пороге XXI столетия соревнование естественно-правовой и позитивистской школ не может выступать в качестве главного источника фундаментальной правовой методологии. Это обстоятельство не учитывают авторы, стремящиеся «преодолеть недостатки» классических теорий, синтезировать их, «развить дальше».Очевидно, что с точки зрения общего развития отечественного правового дискурса создалась действительно уникальная ситуация: сформировавшаяся «идеальнаяре- чевая ситуация» (Ю. Хабермас) обеспечивает относительную свободу субъектов коммуникации от внешних, внена- учных воздействий, когда аргументы и контраргументы в концептуальном отношении уравновешивают друг друга, а отмеченный выше межкультурный (внешний) дискурсивно-практический диалог, в свою очередь, неизбежно инициирует диалог носителей разных теоретико-методологических (программных) установок в рамках одной юридической реальности. Последний мыслится и как основное средство соорганизации имеющих место разнонаправленных и, соответственно, отличающихся по ценностным приоритетам взглядов, и как единственное приемлемое (в духе искомой на рубеже тысячелетий толерантности) средство современной правовой и политической деятельности, надежное «лекарство» против застарелой болезни идеократии.В подобном ракурсе можно точно так же, как и пределы развития тех или иных общественных и государственных институтов, форм и систем. « Опыт любого момента имеет свой горизонт... К опыту каждого человека может быть добавлен опыт других людей, живущих в его время или живших прежде, и таким образом общий мир опыта, больший, чем мир собственных наблюдений одного человека, может быть пережит каждым человеком. Однако каким бы обширным ни был общий мир, у него также есть свой горизонт; и на этом горизонте всегда появляется новый опыт...». Вероятно, в данном направлении, по пути выявления цивилизационных пределов собственного государственно-правового опыта, впрочем, как и устойчивых мнемонических структур российского юридико-политического дискурса, предстоит двигаться отечественной гуманитарии.Пока же основные тенденции развития политико-правового дискурса на рубеже веков могут быть представлены достаточно схематично:Во второй половине 90-х годов в результате перехода от идеократической модели национальной юридической науки к ее поли(амби-)валентному бытию устанавливается дискурсивный консенсус, основанный на относительной неустойчивости, открытости системы взглядов, концепций, теорий. Идеологическая ангажированность и политические фобии постепенно уступают м��сто согласованию позиций, основанному на профессиональной компетентности, толерантности и интеллектуальной честности. « Свободным является общество, в котором все традиции имеют равные права и равный доступ к центрам власти... установить равноправие традиций не только справедливо, но и в высшей степени полезно», - удачно заметил Пол Фейер- абенд в работе с весьма характерным названием «Наука в свободном обществе».Межкультурный диалог, столкновение традиций, сложная игра правовых и политических заимствований и «преемственностей», отсутствие единой доктрины развития отечественного государства и права в XXI в., очевидно, поддерживают «дуэль» аргументов, являющихся скорее продуктом саморазвития (самовоспроизводства) российской цивилизации, чем неким результатом «чистого» правового мышления исследователей. Постепенное преодоление ограниченности юридической науки, компилятивности и изолированности ведет к обретению теоретической самости нашего государственно-правового знания, инициирует неподдельный интерес фундаментального правоведения к философским, методологическим и научным достижениям ХХ в.Затянувшаяся « акинезия » (нарушение двигательной функции) и заидеологизированные ориентиры отечественной юридической науки привели ее к утрате смысловых связей с национальными политическими и правовыми практиками, спецификой социального уклада и, как следствие, значительно подорвали необходимый для дальнейшего значимого развития методологический ресурс. Поэтому в современной познавательной ситуации поиск методологий, позволяющих действительно обновить концептуальный аппарат и методы политико-правовых исследований соразмерно целям и задачам развития страны в условиях кризиса законности и правопорядка, в итоге и задает перспективы, определяет наметившийся парадигмалъный сдвиг российской юриспруденции.Развитие правовой науки инициирует процесс ассимиляции в ней новых эмпирических объектов и знаний, формирующихся в ходе постоянного развития национальной государственно-правовой действительности, что и предполагает не только методологическое обновление юридического познания, но и необходимое ему предшествующее совершенствование (пересмотр) самих оснований данной научной деятельности.
- Конституция Российской Федерации. Принята на всенародном голосовании 12 декабря 1993 г. (с поправками от 30 декабря 2008 г.) // Российская газета. - 21.01.2009.
- Уголовно-процессуальный Кодекс Российской Федерации от 18.12.2001 № 174-ФЗ // СЗ РФ от 24.12.2001, № 52 (ч. I), ст. 4921, СЗ РФ от 06.06.2005, № 23, ст. 2200.
- Уголовный кодекс Российской Федерации от 13.06.1996 №63-ФЗ // Собрание законодательства РФ. - 1996. - №25. - Ст. 2954;
- Федеральный закон «О полиции» от 07.02.2011 N 3-ФЗ // Российская газета, N 25, 08.02.2011
- Беккер Г. Экономический анализ и человеческое поведение // Теория и история экономических и социальных институтов и систем // 2013. - Вып.1.
- Бринчук М.М. Основы криминологического исследования. // Материалы общенадзорных проверок природоохранных прокуратур. - М. 2011. 432с.
- Власова И. В. Профилактика преступлений, основанная на изучении данных о структуре внешних и внутренних криминальных мотиваций // Юридический мир. - 2013. - № 3. С.56-59
- Геворгян Г.М. Криминологические проблемы борьбы с преступными формированиями в России. - М. - 2014. 587с.
- Жумабеков О. Методология криминологических исследований. // Фемида. - 2016. - № 8. С.67
- Иванов В.Н. Криминологические исследования // Социально-политический журнал. 2013. - № 2. С.10-11
- Карпец И.И. Преступность: иллюзии и реальность. - М.:Российское право. - 2012. 769с.
- Компьютерные технологии в юридической деятельности: Учеб. и практ. пособие / Под ред. проф. Н. Полевого, канд. юрид. наук В. Крылова. М. - 2013. 450с.
- Кондрашков Н. Н. Количественные методы в криминологии. М. 2012. 598с.
- Криминология: Учебник / Под ред. В.Н. Кудрявцева М.: Юристъ. - 2012. 450с.
- Криминология: Учебник / Под ред. Г. Шнайдер М. 2014. 439с.
- Криминология: Учебник / Под ред. Н.Ф. Кузнецовой, Г.М. Миньковского М. 2013. 765с.
- Кузнецова Н.Ф. Проблемы криминологической детерминации. - М. 2011. 467с.
- Минин А.Я. Информатизация криминологических исследований (теория и методология). - Екатеринбург. - 2013. 540с.
- Номоконов В.А. О проблеме изучения причин преступности // Вопросы борьбы с преступностью. - М. - 2014. 509с.
- Основы борьбы с преступностью / Под ред. B.C. Овчинского, В.Е. Эминова, Н.П. Яблокова. - М. 2014. 590с.
- Романов С.Л. Рецидивная преступность - Санкт- Петербург: Издательский дом Бизнес- Пресса. 2014. 270с.