Тема: Ответственность местного самоуправления

• Вид работы:
  Другое по теме: Ответственность местного самоуправления
• Предмет:
  Основы права
• Когда добавили:
  29.04.2017 8:09:24
• Тип файлов:
  MS WORD
• Проверка на вирусы:
  Проверено - Антивирус Касперского

Другие экслюзивные материалы по теме

• Полный текст:

  Содержание

  Введение2

  1. Ответственности органов и должностных лиц местного самоуправления5

  1.1 Понятие ответственности и её виды5

  1.1.1 Ответственности органов и должностных лиц местного самоуправления перед государством18

  1.1.2 Ответственность органов и должностных лиц местного самоуправления перед населением30

  1.1.3 Ответственность органов и должностных лиц местного самоуправления перед физическими и юридическими лицами39

  1.2. Основания и порядок наступления ответственности43

  2. Ответственностьоргановместного самоуправления и должностных лиц перед государством на примере реализации первичных мер пожарной безопасности46

  2.1 Анализ теории и практики46

  2.2 Примеры наступления ответственности в муниципальных образованиях (Кудымкарском муниципальном районе, Майкорском сельском поселении)55

  Заключение67

  Список использованной литературы69

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

  Введение

  Актуальность заключается в том, что ответственность органов и должностных лиц местного самоуправления за реализацию своих полномочий по решению вопросов местного значения является одним из важнейших условий эффективного функционирования механизма муниципально-правового регулирования. Это напрямую вытекает не только из российского законодательства, но и из Европейской Хартии местного самоуправления, согласно ст. 3 которой местное самоуправление предполагает непосредственную ответственность субъектов муниципальной власти за решение в интересах местного населения переданных в их ведение публичных дел. И хотя речь в данном случае идет о позитивной (проспективной) ответственности, понимаемой преимущественно как обязанность местного сообщества по инициативному, добросовестному и ответственному решению вопросов местного значения, нельзя не отметить, что в системе местного самоуправления позитивная и негативная (ретроспективная) ответственность неразрывно связаны друг с другом, вследствие чего созидательная нацеленность позитивной ответственности сопрягается с необходимым набором соответствующих санкций ретроспективной ответственности.

  Местное самоуправление является одной из основ конституционного строя, одним из принципов, лежащих в основе формирования органов власти. В соответствии с современной концепцией, закрепленной в Конституции Российской Федерации, публичная власть делится на две разновидности - государственную и муниципальную власть.

  Система местного самоуправления в нашей стране еще не сложилась окончательно и находиться на стадии становления, поэтому для ее поддержания необходимо правовое регулирование местного самоуправления, что проявлялось бы в количестве и качестве региональных законов.

  Ответственность призывает и принуждает к неукоснительному соблюдению законов и организационных мер. Известно, что формирование местного самоуправления на местах принадлежит региональному законодательству, так же известно, что региональные нормативные акты в основном говорят, что органы и должностные лица местного самоуправления несут ответственность в соответствии с законодательством.

  В случае нарушения органами и должностными лицами местного самоуправления норм, указанных в законодательных актах, прав физических и юридических лиц, причинения им имущественного или морального вреда, они могут быть привлечены к ответственности, содержание и формы которой определяет суд в соответствии с действующим законодательством.

  Важно отметить, что ответственность органов местного самоуправления и их должностных лиц обладает рядом особенностей, в виду чего можно говорить о выделении в теории права отраслевого вида ответственности - муниципально-правовой ответственности, которая отличается от других собственными признаками и свойствами и не является суммарным выражением других видов ответственности.

  Главное ее отличие состоит в том, что ответственность органов и должностных лиц местного самоуправления предполагает не только (и не столько) акцент на кару в плане государственного принуждения, но в большей степени ориентирована на позитивные аспекты, исходя из обязанности отвечающих выполнить необходимые действия для достижения определенных результатов, предписанных законом.

  Более подробно об ответственности органов и должностных лиц местного самоуправления далее.

  Предмет исследования являются правовые нормы, регулирующие основания и порядок ответственности органов и должностных лиц местного самоуправления на примере реализации первичных мер пожарной безопасности и практика их применения.

  Объектом исследования выступает совокупность общественных отношений, обеспечивающие основания и порядок ответственности органов и должностных лиц местного самоуправления на примере реализации первичных мер пожарной безопасности

  Целью дипломной работы является определение правового регулирования ответственности органов и должностных лиц местного самоуправления, а также выделение основных проблем и возможных путей их решения изучение отношений в процессе применения

  Для достижения цели необходимо решить ряд задач:

  1. изучить понятие ответственности органов и должностных лиц местного самоуправления,

  2. рассмотреть ответственностьоргановместного самоуправления и должностных лиц перед государством на примере реализации первичных мер пожарной безопасности.

  Основными методами исследования являются анализ и обобщение научной и периодической литературы по проблеме, а также нормативно-правовых актов, призванных помочь в решении возникших проблем, исторические, функциональные, формально-правовой анализ связанных с предметом исследования законодательных и иных нормативных правовых актов, а также судебной практики, системно-правовой и сравнительно-правовой анализ, позволяющие видеть исследуемое правовое поле в его единстве и целостности, взаимосвязь специального и общего законодательства.

  Основой дипломной работы послужили труды Ершов О.Г., Лескова Ю.Г., Козлова Е.Б., Алексеев С.С., Гринев В.П.и др.

  Содержание работы соответствует поставленной цели, задачам и состоит из введения, двух разделов, заключения, списка использованных источников.

  
  

  1. Ответственности органов и должностных лиц местного самоуправления

  1.1 Понятие ответственности и её виды

  
  

  Федеральный закон от 06.10.2003 № 131-ФЗ «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации» (далее Федеральный закон № 131-ФЗ) закрепил достаточно большой объем правотворческой деятельности органов местного самоуправления по вопросам организации местного самоуправления, в том числе ответственности органов и должностных лиц местного самоуправления. Так, согласно пункту 8 части 1 статьи 44 Федерального закона № 131-ФЗ в уставе муниципального образования должны быть определены виды ответственности органов и должностных лиц местного самоуправления, основания наступления ответственности и порядок решения соответствующих вопросов, в частности, основания и процедура отзыва населением выборных должностных лиц местного самоуправления, досрочного прекращения полномочий выборных органов и должностных лиц местного самоуправления.

  При анализе содержания указанного пункта Федерального закона № 131-ФЗ выявляется ряд проблем теоретического и практического характера. Во-первых, регулирование ответственности органов и должностных лиц местного самоуправления предполагает принятие охранительных норм, правоограничения, установление обязанности подвергнуться тем или иным мерам принуждения. Неизбежно возникает вопрос, соответствует ли такое положение части 3 статьи 55 Конституции РФ, в силу которой права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены федеральным законом только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства. Во-вторых, если регулирование ответственности в уставах муниципальных образований, являющихся муниципальными нормативными актами, допустимо с точки зрения Конституции РФ.

  Первая проблема связана с тем, что необходимость регулирования прав, свобод и ответственности на уровне законов, а не муниципальных правовых актов, считается одним из краеугольных камней концепции правового государства и сегодня общепризнана. Основания и меры юридической ответственности, порядок их применения устанавливаются нормативными правовыми актами как правило, законами. Это объясняется тем, что юридическая ответственность есть мера государственного принуждения, реализация которой требует особых гарантий соблюдения прав и свобод физических и юридических лиц, иных субъектов общественных отношений.

  Применительно к России, являющейся федеративным государством с двухуровневой системой законодательства, названный тезис нуждается в уточнении: права и свободы и юридическая ответственность должны регулироваться федеральным законом, а не законом субъекта Российской Федерации или на основании федерального закона. Так, Конституционный Суд РФ неоднократно признавал не соответствующими Конституции РФ положения законов субъектов Российской Федерации или подзаконных актов, закрепляющие меры юридической ответственности, не основанные на федеральном законе. Например, в Определении от 10.04.2002 № 92-О «Об отказе в принятии к рассмотрению запроса группы депутатов Государственной Думы о проверке соответствия Конституции РФ положений статей 1, 2, 3 и главы IV Федерального закона «Об общих принципах организации местного самоуправления в РФ» была сформулирована следующая позиция Конституционного Суда о пределах регулирования муниципальной ответственности субъектами Федерации: «В силу пункта «в» статьи 71 Конституции Российской Федерации, согласно которой регулирование прав и свобод находится в ведении Российской Федерации, в системной связи с другими положениями Конституции Российской Федерации, прежде всего статья 2 и 18, по смыслу которых фактически все регулятивные полномочия органов публичной власти в той или иной мере связаны с правами и свободами, и частью 3 статьи 55, согласно которой ограничение прав и свобод возможно только федеральным законом, недопустимо установление законами субъектов Российской Федерации иных, помимо предусмотренных федеральным законом, ограничительных условий реализации прав и свобод». Поэтому все основные элементы механизма юридической ответственности органов и должностных лиц местного самоуправления должны регулироваться на уровне федерального закона. Следовательно, эти требования распространяются и на правотворчество муниципальных образований.

  В то же время современные теории законотворчества и парламентаризма допускают делегированное законотворчество, когда парламент в силу определенных причин передает тем или иным субъектам свое право на регулирование вопросов законодательного характера. Чаще всего законодательные полномочия передаются исполнительным органам государственной власти, но встречаются и другие субъекты, в том числе органы местного самоуправления. Конституционный Суд РФ неоднократно признавал возможность делегированного правотворчества, в частности, органов местного самоуправления, при регулировании прав, свобод и обязанностей. Подобная позиция была выражена, например, в Постановлении Конституционного Суда РФ от 2 апреля 2002 г. № 7-П по делу о проверке конституционности отдельных положений Закона Красноярского края «О порядке отзыва депутата представительного органа местного самоуправления» и Закона Корякского автономного округа «О порядке отзыва депутата представительного органа местного самоуправления, выборного должностного лица местного самоуправления в Корякском автономном округе» в связи с жалобами заявителей А.Г. Злобина и Ю.А. Хнаева. В данном Постановлении отмечается, что исходя из права населения муниципального образования на самостоятельное определение организации местного самоуправления и при признании федеральным законом возможности введения отзыва выборного должностного лица местного самоуправления законы субъектов РФ не могут препятствовать муниципальным образованиям самостоятельно решать, какие основания и порядок отзыва должностных лиц местного самоуправления должны быть предусмотрены уставом муниципального образования. Самостоятельность муниципальных образований в правовом регулировании института отзыва предполагает возможность либо установления непосредственно в уставе процедуры отзыва, включая дополнительные гарантии прав его участников, либо отсылки к регулирующему данную процедуру закону субъекта РФ, подлежащему применению при проведении отзыва в муниципальном образовании.

  Из изложенного можно сделать вывод, что органы местного самоуправления не могут присваивать себе функцию правотворчества, лишь государство может санкционировать создание органами местного самоуправления правовых норм, порождающих юридические права и обязанности. Но основанное на федеральном законе правотворчество муниципальных образований в части регулирования вопросов ответственности органов и должностных лиц местного самоуправления в принципе допустимо. Кроме того, государство санкционирует такое правотворчество путем государственной регистрации уставов муниципальных образований.

  Н.С. Бондарь проанализировал данную проблему с позиций конституционного принципа равенства всех перед законом, равенства прав и свобод человека и гражданина независимо от каких-либо обстоятельств (стать 19 Конституции РФ) и наличия муниципально-правового уровня правового положения личности. Он пришел к выводу, что специфический муниципально-правовой статус личности возможен и, принимая определенное участие в его нормировании, органы местного самоуправления не вправе выходить за пределы своих нормотворческих полномочий. Включение муниципальных образований в нормотворчество в области субъективно-личностных институтов муниципальной демократии имеет как формально-юридические, так и материально-правовые критерии ограничения. Действуя на основании конституционного принципа законности, они не вправе вводить дополнительные, не известные федеральному законодательству ограничения прав и свобод.

  В связи с этим пунктом 8 части 1 статьи 44 и статьей 71 Федерального закона № 131-ФЗ, согласно которым основания наступления ответственности органов местного самоуправления, депутатов, членов выборных органов, выборных должностных лиц местного самоуправления перед населением и порядок решения соответствующих вопросов определяются уставами муниципальных образований в соответствии с федеральным законом, не противоречат части 3 статьи 55 Конституции РФ.

  Вторая проблема насколько целесообразно регулирование наступления ответственности органов и должностных лиц местного самоуправления и порядка решения соответствующих вопросов в уставах муниципальных образований научной литературе на этот счет высказано несколько позиций.

  Некоторые ученые считают данный подход законодателя ошибочным. Например, по мнению Е.В. Гриценко, чрезмерное расширение правотворческих полномочий муниципальных образований, наделение их фактически законодательными функциями не согласуется с основным назначением местного самоуправления, исполнительной (управленческой) направленностью предметов его ведения, поэтому она предлагает избавить муниципальное нормотворчество от не свойственных ему законодательных функций. В.А. Виноградов и А.А. Кондрашев оценивают как очевидный недостаток то, что федеральный законодатель отказался от формулирования оснований и порядка решения вопросов об ответственности органов местного самоуправления перед населением и предоставил эту возможность органам местного самоуправления. А.В. Сикайло считает, что эффективность такой нормотворческой деятельности вряд ли может быть высокой, если учитывать, что у многих работников местного самоуправления нет достаточного опыта и знаний для квалифицированной подготовки правовых актов.

  На наш взгляд, правотворческие полномочия муниципальных образований в сфере регулирования вопросов ответственности органов и должностных лиц местного самоуправления необходимы, но не в том объеме, в котором они определены пунктом 8 части 1 статьи 44 Федерального закона № 131-ФЗ. Рассмотрим содержание данной нормы.

  Во-первых, законодатель предлагает муниципальным образованиям определитьвиды ответственностиорганов и должностных лиц местного самоуправления и регулировать ее наступление. Теория ответственности в муниципальном праве только формируется, до сих пор нет устоявшихся подходов к выделению критериев классификации и, следовательно, видов ответственности названных субъектов. Так, различают ответственность в зависимости от отрасли права (конституционную, административную, уголовную, гражданско-правовую, муниципально-правовую); от характера санкций (позитивную и негативную); от направленности санкций (регулятивную и охранительную); от инстанции ответственности (ответственность перед населением, государством, а также физическими и юридическими лицами) и т.п.

  Единственная (неполная и поэтому не совсем удачная) легальная классификация видов ответственности органов и должностных лиц местного самоуправления - по инстанции ответственности - закреплена в статье 70 Федерального закона № 131-ФЗ, и именно она механически воспроизводится практически во всех уставах муниципальных образований. Иногда встречается и отраслевая типология.

  Некорректное требование законодателя об обязательной регламентации в уставе всех видов юридической ответственности ведет к тому, что в уставах слово в слово переписываются многочисленные нормы Федерального закона № 131-ФЗ о конституционной ответственности органов и должностных лиц местного самоуправления перед государством, гражданско-правовой ответственности физических и юридических лиц, иногда в них включаются положения законов субъектов Российской Федерации об административной ответственности. Налицо нарушение требований юридической техники, дублирование норм вышестоящего уровня нормами нижестоящего уровня. В любом случае формулировкапункта 8 части 1 статьи 44 Федерального закона № 131-ФЗ нуждается в существенной корректировке.

  На наш взгляд, на муниципальном уровне возможно регулирование только муниципально-правовой ответственности, т.е. ответственности одних субъектов местного самоуправления перед другими субъектами местного самоуправления (органами и должностными лицами, а также населением). Но ее закрепление на практике связано с рядом трудностей. Проведенный нами анализ более чем 200 уставов муниципальных образований показал, что подавляющее большинство уставов воспроизводят положения Федерального закона № 131-ФЗ об ответственности перед населением и удалении главы муниципального образования в отставку, не конкретизируя их. В юридической литературе неоднократно подчеркивалось, что данное требование Федерального закона № 131-ФЗ находит отражение преимущественно лишь в уставах крупных муниципальных образований, а абсолютное большинство муниципалитетов ограничивается фактическим дублированием в уставах текста федерального закона. Иногда муниципальные образования выходят за рамки своих правотворческих полномочий. Однако следует отметить, что в последние годы ситуация изменилась, поскольку законодательные органы государственной власти субъектов Федерации (или созданные ими методические центры) стали предлагать детально разработанные модельные уставы для муниципальных образований разных уровней. Правда, это привело к тому, что теперь на территории одного субъекта Федерации уставы муниципальных образований одного уровня мало чем отличаются друг от друга. Причин сложившейся ситуации с регулированием на местах муниципально-правовой ответственности несколько.

  Главные из них неразработанность теории муниципально-правовой ответственности и несовершенство федерального законодательства о местном самоуправлении. В теории права и в науке муниципального права выделение данного вида ответственности не является общепризнанным. В законодательстве до сих пор, несмотря на наличие санкций, которые нельзя отнести к сложившимся видам юридической ответственности, отсутствует закрепление муниципально-правовой (муниципальной) ответственности как вида юридической ответственности.

  Кроме того, в федеральном законодательстве допущен, на наш взгляд, неоправданно дифференцированный подход к объему регулирования муниципально-правовых санкций и механизму их применения. Так, удаление главы муниципального образования в отставку прописано достаточно подробно и в конкретизации не нуждается. В отношении отзыва депутатов и избранных глав муниципальных образований установлено, что его основанием может быть только правонарушение, подтвержденное решением суда. Муниципальные образования либо просто воспроизводят эту формулировку (что делается примерно в половине изученных нами уставов), либо уточняют, какие правонарушения могут служить основанием отзыва. И практически не урегулированы другие меры муниципально-правовой ответственности, которые могут вводиться на муниципальном уровне. Законодатель, исходя, видимо, из позиций, изложенных в Постановлении Конституционного Суда РФ от 16 октября 1997 г. № 14-П «По делу о проверке конституционности пункта 3 статьи 49 Федерального закона от 28 августа 1995 г. «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации», о самостоятельности органов местного самоуправления в вопросе об ответственности должностных лиц местного самоуправления, возможности применения ими других мер воздействия, оставил введение в уставы остальных видов ответственности органов и должностных лиц местного самоуправления перед населением на усмотрение муниципальных образований, что расценивается негативно. С такой оценкой можно согласиться, поскольку законодатель даже рамочно не определил пределы усмотрения органов местного самоуправления при наполнении объективной стороны таких составов муниципальных правонарушений. В результате лишь немногие муниципальные образования ввели меры муниципально-правовой ответственности, не предусмотренные Федеральным законом.

  Во-вторых, Федеральный закон № 131-ФЗ устанавливает, что в уставах должны определятьсяоснованиянаступления закрепленных в нем видов ответственности. Уже было сказано, что муниципальные образования не вправе регулировать основания наступления ответственности органов и должностных лиц местного самоуправления перед государством, физическими и юридическими лицами, поэтому им остается только дублировать нормы федерального закона. Но и в регулировании оснований муниципально-правовой ответственности муниципальные образования очень ограничены. В Федеральном законе № 131-ФЗ основания удаления главы муниципального образования в отставку сформулированы императивно, расширены или сужены быть не могут; а основанием для отзыва депутата, члена выборного органа местного самоуправления, выборного должностного лица местного самоуправления могут служить только его конкретные противоправные решения или действия (бездействие) в случае их подтверждения в судебном порядке. Но во многих уставах, принятых и зарегистрированных после вступления в силу Федерального закона № 131-ФЗ, сохраняется подобное основание отзыва, правда, оно «юридизировано»: основанием утраты доверия признаются такие действия, как невыполнение депутатских обязанностей, принятие незаконных актов и т.п.

  Что касается других мер воздействия, вводимых в уставах по усмотрению муниципальных образований, то конкретных правовых основ для их регулирования на федеральном уровне не предусмотрено, поэтому муниципальные образования должны руководствоваться общими принципами юридической ответственности, относящимися к этому вопросу положениями Конституции РФ и правовыми позициями Конституционного Суда РФ. Например, Н.В. Витрук на базе анализа научной доктрины, Конституции РФ и законов сформулировал следующие принципы юридической ответственности: правомерность основания; неотвратимость наступления; равные основания; индивидуализация; недопустимость привлечения к юридической ответственности дважды (повторно) за одно и то же правонарушение; оптимальность процессуальной формы; эффективность реализации.

  При введении мер ответственности, связанных с досрочным прекращением полномочий органа или должностного лица местного самоуправления (например, выражения недоверия, лишения депутатского мандата) необходимо по аналогии учитывать правовые позиции, сформулированные в Постановлениях Конституционного Суда РФ от 24 декабря 1996 г. № 21-П «По делу о проверке конституционности Закона Московской области от 28 апреля 1995 г. «О порядке отзыва депутата Московской областной думы» в связи с запросом Судебной коллегии по гражданским делам Верховного Суда РФ», от 16 октября 1997 г. № 14-П «По делу о проверке конституционности пункта 3 статьи 49 Федерального закона от 25 августа 1995 г. «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации», от 7 июня 2000 г. № 10-П «По делу о проверке конституционности отдельных положений Конституции Республики Алтай и Федерального закона «Об общих принципах организации законодательных (представительных) и исполнительных органов государственной власти субъектов Российской Федерации». В силу данных Постановлений досрочное прекращение полномочий органа местного самоуправления, выборного должностного лица местного самоуправления как мера карательно-штрафной конституционной ответственности правомерно при соблюдении ряда условий: повышенные гарантии законодательного регулирования на федеральном и региональном уровнях оснований и порядка досрочного прекращения полномочий органов местного самоуправления и их должностных лиц; соразмерность основания, т.е. противоправного поведения органа или выборного должностного лица местного самоуправления, влекомой ответственности; установление основания в судебном порядке; одновременное назначение новых выборов.

  В-третьих, в уставах должен закрепляться порядок решения соответствующих вопросов, в том числе основания и процедура отзыва населением выборных должностных лиц местного самоуправления, досрочного прекращения полномочий выборных органов и должностных лиц местного самоуправления. Нельзя не заметить некорректность (дублирование) формулировки: об основаниях ответственности (подразумевается в том числе отзыв) в федеральном законе уже говорилось. Что касается процедуры отзыва, данный пункт противоречит пункту 1 статьи 24 Федерального закона № 131-ФЗ этого же Федерального закона, который закрепляет, что голосование по отзыву депутата, члена выборного органа местного самоуправления, выборного должностного лица местного самоуправления проводится по инициативе населения в порядке, установленном федеральным законом и принимаемым в соответствии с ним законом субъекта Российской Федерации для проведения местного референдума, с учетом особенностей, предусмотренных настоящим Федеральным законом. Муниципальные нормы, регулирующие порядок отзыва, здесь не предусмотрены.

  Таким образом, сегодня ни в теории, ни в законодательстве нет ясного представления о предмете регулирования ответственности на муниципальном уровне. Размытость границ правотворческой деятельности органов местного самоуправления при регулировании вопросов об ответственности затрудняет реализацию целей юридической ответственности в системе местного самоуправления, выступает причиной многих дефектов уставов муниципальных образований. Следовательно, необходимо разграничить сферы правотворчества органов местного самоуправления и государственной власти. Более четкое определение правотворческой компетенции муниципальных образований в данной области сложная теоретическая и практическая задача, стоящая перед наукой муниципального права.

  
  

  1.1.1 Ответственности органов и должностных лиц местного самоуправления перед государством

  Ответственность органов местного самоуправления и их должностных лиц перед государством наступает на основании решения соответствующего суда в случае нарушениям ими Конституции Российской Федерации, федеральных конституционных законов, федеральных законов, конституции (устава), законов субъекта РФ, устава муниципального образования, а также в случае ненадлежащего осуществления указанными органами, должностными лицами переданных им отдельных государственных полномочий (статья 72 ФЗ № 131 от 06.10.2003г.).

  Различают ответственность перед государством:

  1) представительного органа местного самоуправления;

  2) главы муниципального образования;

  3) главы местной администрации.

  Должностные лица местного самоуправления могут быть привлечены к дисциплинарной, административной, уголовной, гражданско-правовой ответственности, в зависимости от совершенного противоправного деяния.

  Выборные должностные лица местного самоуправления не могут быть привлечены к уголовной ответственности на территории своего муниципального образования без согласия прокурора субъекта РФ.

  Они не могут быть привлечены к дисциплинарной ответственности, так как применение мер дисциплинарной ответственности находится в компетенции вышестоящих органов и должностных лиц, наделенных правом принятия на работу и увольнения.

  Выборные должностные лица местного самоуправления фактически на работу не принимаются, а приступают к исполнению своих обязанностей после волеизъявления населения или решения представительного органа муниципального образования.

  Органы, выборные должностные лица местного самоуправления могут быть привлечены к муниципально-правовой (конституционно-правовой) ответственности в форме досрочного прекращения полномочий.

  По мнению Конституционного Суда положение о досрочном прекращении полномочий - один из основных принципов, определяющих статус органов и выборных должностных лиц местного самоуправления.

  Ответственность представительного органа перед государством.

  Прекращение полномочий представительного органа производятся законом субъекта РФ о его роспуске на основании решения суда:

  1) если судом будет установлено, что был принят нормативный акт, нарушающий положения Конституции Российской Федерации, федеральных конституционных законов, федеральных законов, конституции (устава), законов субъекта РФ, устава муниципального образования, а представительный орган в течение 3-х месяцев со дня вступления в силу решения суда либо иного предусмотренного в решении суда срока не принял в пределах своих полномочий мер по исполнению решения суда. Срок для обращения высшего должностного лица субъекта РФ в законодательный (представительный) орган с законопроектом о роспуске органа местного самоуправления составляет 1 месяц со дня вступления решения суда в законную силу;

  2) если, избранный в правомочном составе представительный орган местного самоуправления в течение 3-х месяцев подряд не проводил правомочного заседания. Срок для обращения высшего должностного лица субъекта РФ в законодательный (представительный) орган с законопроектом о роспуске органа местного самоуправления составляет 3 месяца со дня вступления решения суда в законную силу;

  3) если вновь избранный в правомочном составе представительный орган местного самоуправления в течение 3-х месяцев подряд не проводил правомочного заседания. Срок для обращения высшего должностного лица субъекта РФ в законодательный (представительный) орган с законопроектом о роспуске органа местного самоуправления составляет 3 месяца со дня вступления решения суда в законную силу.

  Полномочия представительного органа муниципального образования прекращаются со дня вступления в силу закона субъекта РФ о роспуске представительного органа местного самоуправления, он может быть обжалован в судебном порядке в течение 10 дней со дня вступления в силу.

  Закон возлагает на суд обязанность рассмотреть жалобу в течение 10 дней со дня ее подачи (статья 73 ФЗ № 131-ФЗ от 6.10.2003г.).

  Так, например, статья 42 Устава города Оренбурга не расписывает ни оснований прекращения, ни процедуры, делая ссылку на статью 73 ФЗ «Об общих принципах организации местного самоуправления в РФ», но статья 68 Устава подробно регламентирует этот вопрос, определяя саму процедуру и основания.

  Кроме оснований, предусмотренных указанной статьей закона, Устав предусматривает досрочное прекращение полномочий Совета по следующему основанию:

  1) в случае вступления в силу решения суда Оренбургской области о неправомочности данного состава депутатов Совета, в том числе в связи со сложением депутатами своих полномочий. Процедурные вопросы для подачи такого заявления в суд не прописаны, что дает основания предположить, что действует гражданско-процессуальное законодательство;

  Досрочное прекращение полномочий Совета влечет досрочное прекращение полномочий его депутатов.

  Ответственность главы муниципального образования и главы местной администрации перед государством.

  В соответствие со статьей 73 ФЗ «Об общих принципах организации местного самоуправления в РФ» ответственность главы муниципального образования и главы местной администрации перед государством наступает в случаях:

  1) издания нормативного правового акта, противоречащего Конституции Российской Федерации, федеральным конституционным законам, федеральным законам, конституции (уставу) и законам субъекта Федерации, уставу муниципального образования, и если такие противоречия установлены соответствующим судом. При этом ответственность перед государством наступает только в случае, если это должностное лицо в течение двух месяцев со дня вступления в силу решения суда (либо в течение иного предусмотренного решением суда срока) не приняло в пределах своих полномочий мер по исполнению решения суда;

  2) совершения действий (в том числе принятия им правового акта, не носящего нормативного характера), влекущих нарушение прав и свобод человека и гражданина, угрозу единству и территориальной целостности, национальной безопасности, обороноспособности, единству правового и экономического пространства Российской Федерации, нецелевое расходование субвенций из федерального бюджета или бюджета субъекта Российской Федерации. Данные факты должны быть установлены соответствующим судом. При этом ответственность перед государством наступает только в случае, если это должностное лицо не приняло в пределах своих полномочий мер по исполнению решения суда.

  В указанных случаях глава исполнительной власти (руководитель высшего исполнительного органа государственной власти) субъекта Российской Федерации издает правовой акт об отрешении от должности главы муниципального образования или главы местной администрации.

  При этом Федеральным законом "Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации" установлены пределы срока издания такого правового акта.

  Этот срок не может быть менее одного месяца со дня принятия последнего решения суда, необходимого для издания указанного акта, а также не может превышать шести месяцев со дня вступления в силу этого решения суда.

  Федеральным законом "Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации" установлены судебные гарантии для главы муниципального образования или главы местной администрации, в отношении которых высшим должностным лицом субъекта Федерации был принят акт об отрешении от должности. Глава муниципального образования или глава местной администрации вправе обжаловать указанный акт в судебном порядке в течение 10 дней со дня его официального опубликования. Срок рассмотрения судом жалобы и принятия по ней решения не должен быть более 10 дней со дня подачи такой жалобы.

  Гражданин Российской Федерации, замещавший должность главы муниципального образования и отрешенный от этой должности высшим должностным лицом субъекта, не может быть выдвинут кандидатом на выборах, назначенных в связи с данным обстоятельством (п.6 ст.32 Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации»).

  Устав Рузского муниципального района Московской области подробно расписывает эти положений закона и в отношении Главы муниципального района, и в отношении главы администрации муниципального района (статья 32 п. 1 п.п. 4; ст. 46, п. 1, п.п. 4, ст. 68 Устава).

  Статья 46 Устава Рузского района предусматривает дополнительные по отношению к положениям Федерального закона № 131-ФЗ основания ответственности руководителя администрации района. Это:

  1) вступление в отношении его в законную силу обвинительного приговора суда;

  2) заявления Совета муниципального района или главы муниципального района «Рузского район» в суд - в связи с нарушением условий контракта в части, касающейся решения вопросов местного значения, а также в связи с несоблюдением ограничений, установленных п. 8 статьи 43 Устава;

  2) заявление Губернатора Рузского района в суд - в связи с нарушением условий контракта в части, касающейся осуществления отдельных государственных полномочий, переданных органам местного самоуправления федеральными законами и законами Московской области, а также в связи с несоблюдением ограничений, установленных п. 8 статьи 43 Устава;

  3) заявления руководителя администрации муниципального района «Рузский район» в суд - в связи с нарушениями условий контракта органами местного самоуправления муниципального района «Рузский район» и (или) органами государственной власти Московской области.

  Статья 28 Устава Рузского района в отношении Главы муниципального района предусматривает дополнительное основание ответственности в виде прекращения полномочий, если в отношении него вступил в законную силу обвинительный приговор суда, при этом процедурные вопросы прекращения полномочий в данном случае в Уставе не прописаны.

  Указанная статья Устава также предусматривает и возможность удаления Главы муниципального района в отставку Советом муниципального района «Рузского район» по инициативе депутатов или по инициативе Губернатора по основаниям и в порядке, предусмотренным статьей 74.1 Федерального закона «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации». В Уставе процедурные вопросы такого удаления прописаны в статье 69.

  Основаниями удаления Главы муниципального района в отставку являются:

  1) решения, действия (бездействие), повлекшие (повлекшее) наступление последствий, которые перечислены в пунктах 2 и 3 части 1 статьи 75 ФЗ № 131, а именно,

  - при возникновении просроченной задолженности муниципального образования по исполнению своих долговых обязательств свыше 30% собственных доходов бюджета или свыше 40% по исполнению бюджетных обязательств, при условии выполнения своих обязательств перед местным бюджетом региональным и федеральным бюджетом (п.2 ч. 1 ст. 75 ФЗ). Бюджет Рузского района, составленный в начале года по правилам бюджетного законодательства, обеспечивает потребности района только на 50%, т.е. на полгода, а потом все денежные средства заканчиваются, кредиторская задолженность по заработной плате, коммунальным услугам и т.п. растет, дотации субъекта идет только на покрытие кредиторки по заработной плате и иногда при возникновении чрезвычайной ситуации, когда в условиях Крайнего Севера возникает угроза отключения котельных от электроснабжения, на оплату коммунальных услуг. В соответствие с этим систематически население судится с работодателем муниципальным учреждением и муниципальной казной, отстаивая свои надбавки, зарплаты, северные льготы и т.д, но об этом пойдет речь в соответствующем разделе доклада. Казалось бы, это положение об удалении от должности в Рузском районе должно действовать ежегодно, но этого не происходит, поскольку региональная исполнительная и законодательная власти прекрасно осведомлены о фактической фиктивности составленных бюджетов.

  - при нецелевом расходовании бюджетных средств, представленных для осуществления отдельных государственных полномочий (п. 3 ч. 1 ст. 75 ФЗ). Такое нецелевое расходование бюджетных ассигнований выявляется как минимум один раз в год, при финансовой проверке субъектом РФ. В ряде случаев в судебном порядке органам местного самоуправления удается отстоять свою правоту, однако возвратить снятые в бесспорном безакцептном порядке денежные средства, в том числе штрафные санкции, удается не всегда. В лучшем случае региональная власть произведет какой-либо зачет, в худшем уменьшит дотацию на эту сумму. Применять эту меру ответственности также возможно ежегодно, но она не применяется. Причиной этого, как я подозреваю, является нежелание региональной власти вводить «губернаторское правление», предусмотренное статьей 75 ФЗ, поскольку все проблемы сразу «лягут на плечи» субъекта РФ, а не местной власти. Истории Рузского района поэтому изобилует случаями, когда Глава муниципального района и его представительный орган объединившись, что бывает очень редко, вынуждают Губернатора ввести «губернаторское правление». Результатом таких согласованных действий бывает выделение каких-либо незапланированных дотаций из бюджета, а не исполнение полномочий непосредственно региональной властью.

  2) следующим основанием для удаления Главы является неисполнение в течение трех и более месяцев обязанностей по решению вопросов местного значения, осуществлению полномочий, предусмотренных ФЗ № 131, иными федеральными законами, уставом муниципального образования, и (или) обязанность по обеспечению осуществления органами местного самоуправления переданных отдельных государственных полномочий;

  3) неудовлетворительная оценка деятельности главы представительным органом по результатам его ежегодного отчета, данная два раза подряд;

  4) несоблюдение ограничений и запретов и неисполнение обязанностей, установленных Федеральным законом «О противодействии коррупции» от 25 декабря 2008г. № 273-ФЗ и другими федеральными законами.

  С инициативой об удалении Главы муниципального района может выступить как представительный орган местного самоуправления, так и высшее должностное лицо субъекта РФ.

  Инициатива депутатов (не менее 1/3 от численного состава) или высшего должностного лица субъекта РФ оформляется в форме обращения и проекта решения об удалении и вносится в представительный орган, который обязан не позднее следующего дня уведомить об этом главу и высшее должностное лицо субъекта РФ, мнение которого учитывается при рассмотрении такой инициативы, а в случаях, если имеются основания, предусмотренные п.2 и 3 ч. 1 ст. 75 ФЗ, то требуется согласие высшего должностного лица субъекта РФ.

  Пунктом 7 статьи 74.1 ФЗ предусмотрен месячный срок для рассмотрения инициативы. Решение об удалении в отставку считается принятым, если за него проголосовало не менее 2/3 депутатов от установленной численности.

  Решение об удалении в отставку подписывается председателем представительного органа или председательствующим на заседании, если глава возглавляет представительный орган, или депутатом, председательствующим на заседании, если глава сельского поселения исполняет полномочия председателя представительного органа и возглавляет исполнительно-распорядительный орган.

  Таким образом, видим, что сама процедура удаления главы, построена таким образом, что без сговора представительного органа и высшего должностного лица субъекта РФ, применить к главе такую меру ответственности не представляется возможности.

  Представительный орган при рассмотрении инициативы и решении вопроса об удалении главы в отставку кроме всего прочего должен обеспечить:

  1) заблаговременное получение главой уведомления о дате и месте проведения заседания, его ознакомление с обращением и проектом решения;

  2) предоставление главе возможности дать объяснения по поводу удаления его в отставку.

  Глава вправе дать письменное особое мнение, если не согласен с удалением в отставку. Решение об удалении в отставку подлежит обязательному опубликования (обнародованию) в течение 5 дней с даты принятия. Особое мнение главы при его наличии также подлежит опубликованию.

  В случае отклонения обращения об удалении в отставку, повторно вопрос на рассмотрение может быть вынесен не позднее, чем через два месяца со дня проведения заседания о рассмотрении вопроса об удалении в отставку.

  В Федеральном законе "Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации" также предусматривается и возможность временного исполнения полномочий органов местного самоуправления органами государственной власти субъектов Российской Федерации, о которых немного говорилось выше.

  Отдельные полномочия органов местного самоуправления могут быть временно возложены на органы государственной власти субъектов Российской Федерации в случаях:

  а) если в связи со стихийным бедствием, катастрофой, иной чрезвычайной ситуацией органы местного самоуправления отсутствуют и (или) не могут быть сформированы;

  б) если вследствие решений, действий (бездействия) органов местного самоуправления возникает просроченная задолженность муниципальных образований по исполнению своих долговых и (или) бюджетных обязательств, определенная в порядке, установленном Бюджетным кодексом Российской Федерации, превышающая 30% собственных доходов бюджета муниципального образования в отчетном году, и (или) просроченная задолженность муниципальных образований по исполнению своих бюджетных обязательств, превышающая 40% бюджетных ассигнований в отчетном финансовом году, при условии выполнения бюджетных обязательств федерального и регионального бюджетов в отношении бюджетов указанных муниципальных образований;

  в) если при реализации полномочий за счет предоставления субвенций местным бюджетам органами местного самоуправления допускается установленное соответствующим судом нецелевое расходование бюджетных средств либо нарушение Конституции Российской Федерации, федерального закона, иных нормативных правовых актов.

  Федеральным законом установлены ограничения на исполнение отдельных полномочий органов местного самоуправления органами государственной власти субъектов Российской Федерации. Так, не могут быть временно возложены на региональные органы государственной власти, следующие полномочия органов местного самоуправления:

  - принятие устава муниципального образования, внесение в него изменений и дополнений;

  - установление структуры органов местного самоуправления;

  - изменение границ территории муниципального образования.

  Решение о временном возложении на органы государственной власти субъекта Российской Федерации соответствующих полномочий принимается главой исполнительной власти региона. Основанием для принятия такого решения является обращение представительного органа местного самоуправления или решение законодательного органа государственной власти субъекта Федерации, принимаемое квалифицированным большинством - не менее 2/3 голосов от установленного числа депутатов.

  В случае если при реализации полномочий за счет предоставления субвенций местным бюджетам органами местного самоуправления допускается установленное соответствующим судом нецелевое расходование бюджетных средств либо нарушение Конституции Российской Федерации, федерального закона, иных нормативных правовых актов, решение о временном осуществлении региональными органами исполнительной власти отдельных полномочий органов местного самоуправления принимается высшим исполнительным органом государственной власти субъекта Российской Федерации с одновременным изъятием соответствующих субвенций.

  Следует также отметить, что решения органов государственной власти субъекта РФ по данной проблеме могут быть обжалованы в судебном порядке. Суд должен рассмотреть жалобу и принять решение не позднее 10 дней со дня ее подачи.

  
  

  1.1.2 Ответственность органов и должностных лиц местного самоуправления перед населением

  
  

  Виды ответственности органов местного самоуправления, депутатов, членов выборных органов и должностных лиц местного самоуправления, основания наступления этой ответственности и порядок решения соответствующих вопросов, в том числе основания и порядок отзыва населением выборных должностных лиц местного самоуправления, досрочного прекращения полномочий выборных органов и выборных должностных лиц местного самоуправления, определяются уставами муниципальных образований в соответствии с Федеральным законом "Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации".

  Население муниципального образования также вправе отозвать депутатов, членов выборных органов и выборных должностных лиц местного самоуправления в соответствии с Федеральным законом "Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации", согласно ч. 2 ст.71 Федерального закона "Об общих принципах организации местного самоуправления".

  Отзыв - это процедура, позволяющая избирателям отстранять от должности ранее на них избранных или назначенных лиц.

  Институт отзыва должностных лиц с выборных должностей уходит своими корнями во времена демократии Древней Греции.

  Европейская хартия местного самоуправления определяет, что статус местных выборных лиц должен обеспечивать свободное осуществление их полномочий, а также что функции и деятельность, несовместимые с мандатом местного выборного лица, могут быть установлены только законом или основополагающими правовыми принципами (ст.7).

  Институт отзыва депутатов, выборных должностных лиц местного самоуправления является характерным признаком императивного мандата. Императивный мандат жестко связывает позицию выборного лица с местными интересами, волей, наказами и другими поручениями избирателей.

  Как показывает анализ уставов муниципальных образований, во многих из них используется в качестве основания для отзыва депутатов, членов выборных органов местного самоуправления, выборных должностных лиц местного самоуправления такая формула, как «утрата доверия».

  Указанный термин был введен Федеральным законом 1995 года «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации».

  Этот обозначают уверенность в чьей-либо недобросовестности, неискренности, в неправильности чьего-нибудь поведения, т.е. носит общий характер и не конкретизирует причины данной утраты.

  Это означает, что названные причины определяет само население в ходе голосования по отзыву. Чаще всего утрата доверия наступает вследствие неудовлетворенности деятельностью выборных органов, должностных лиц местного самоуправления.

  Ее причинами оказываются: нарушение прав и законных интересов граждан; нарушение действующего законодательства; недобросовестное выполнение депутатских полномочий, предвыборных программ и должностных обязанностей; утрата контактов с избирателями, игнорирование ведения приема граждан, формальное рассмотрение их обращений; совершение действий, порочащих звание выборного лица, и др.

  Как показывает практика, основания и порядок отзыва депутатов, глав муниципальных образований и иных выборных должностных лиц, закрепленные в уставах муниципальных образований, во многом определены как федеральным законодательством, так и законодательством субъектов РФ.

  Например, основанием для отзыва депутата представительного органа местного самоуправления является невыполнение им депутатских обязанностей, а основаниями для отзыва главы муниципального образования и иных выборных должностных лиц - неисполнение ими своих служебных обязанностей, либо нарушение требований устава муниципального образования, либо неисполнение решений представительного органа местного самоуправления.

  Гарантии прав граждан на осуществление местного самоуправления установлены в статье 78 Устава муниципального района «Советский район» Ростовской области и таким гарантом является суд.

  В соответствии с положениями Устава «Советский район» предусмотрены такие виды ответственности как: досрочное прекращение полномочий в случае отзыва избирателями для депутатов Совета муниципального района (п. 8 статьи 37 Устава) и для Главы муниципального района (п.п.10п. 1 ст. 28 Устава).

  При этом статья 18 Устава подробно регламентирует порядок голосования по отзыву депутата Совета и Главы муниципального района «Советский район», однако основания для отзыва определяет весьма туманно, как «нарушение … срока издания муниципального правового акта, принятого путем прямого волеизъявления населения муниципального района» и «конкретные противоправные решения, действия (бездействие), выразившиеся в невыполнении депутатских обязанностей или обязанностей Главы муниципального района «Советский район», нарушении Конституции Российской Федерации, Федеральных законов, законов Ростовской области, настоящего Устава. Указанные обстоятельства должны быть подтверждены в судебном порядке».

  Выдвижение инициативы проведения отзыва возможно только в связи с правонарушениями, совершенными в период текущего срока полномочий Главы или депутата.

  Для «запуска» процедуры отзыва создается инициативная группа, в которую могут входить:

  1) граждане Российской Федерации, имеющие право на участие в местном референдуме;

  2) избирательные объединения, иные общественные объединения, уставы которых предусматривают участие в выборах и (или) референдумах и которые зарегистрированы в порядке и сроки, установленные федеральным законом.

  При этом предложение о проведении голосования по отзыву может быть внесено не позднее шести месяцев со дня вступления в силу решения суда, подтверждающего совершение, депутатом Совета правонарушения (правонарушений).

  Инициативная группа по проведению отзыва обязана письменно уведомить Главу или депутата Совета о времени и месте проведения своего собрания (заседания) по выдвижению инициативы проведения голосования по его отзыву.

  Лицо, в отношении которого выдвигается инициатива проведения голосования по отзыву, вправе присутствовать при рассмотрении этого вопроса на собрании (заседании) и давать устные или представлять письменные объяснения.

  Инициативная группа по проведению отзыва после принятия на собрании (заседании) решения об отзыве обязана обратиться с ходатайством о ее (инициативной группы) регистрации в избирательную комиссию муниципального района «Советский район».

  В ходатайстве инициативной группы должны быть указаны сведения и приложены документы, предусмотренные Федеральным законом, законом Ростовской области для проведения местного референдума, а также:

  1) информация о правонарушении (правонарушениях), послужившем (послуживших) основанием для выдвижения инициативы проведения голосования по отзыву с приложением решения суда (официально заверенной копии решения суда), подтверждающего совершение Главой, депутатом Совета правонарушения (правонарушений);

  2) протокол собрания (заседания) инициативной группы, на котором было принято решение о выдвижении инициативы проведения голосования по отзыву.

  Избирательная комиссия муниципального района «Советский район» рассматривает указанное ходатайство в течение пятнадцати дней со дня поступления ходатайства и принимает решение о регистрации инициативной группы по проведению отзыва, или об отказе в регистрации инициативной группы.

  В случае регистрации инициативной группы по проведению отзыва избирательная комиссия выдает ей регистрационное свидетельство и удостоверения ее членам, доводит информацию о регистрации инициативной группы до населения, а также извещает о принятом решении Совет муниципального района «Советский район» и лицо, в отношении которого выдвинута инициатива проведения голосования по отзыву, по просьбе указанного лица предоставляет ему копии решения о регистрации инициативной группы, ходатайства о ее регистрации и приложенных к нему документов.

  В случае отказа инициативной группе в регистрации, ей выдается соответствующее решение, в котором указываются основания отказа.

  Далее, инициативная группа собирает подписи в поддержку инициативы отзыва проведения голосования по отзыву депутата Совета или Главы устанавливается законом Ростовской области.

  Период сбора подписей составлять не менее 20 и не более 30 дней с момента регистрации инициативной группы.

  Форма подписного листа утверждается избирательной комиссией. В нем указывается правонарушение, послужившее основанием для выдвижения инициативы проведения голосования по отзыву.

  После сбора подписей вопрос о назначении голосования по отзыву рассматривается Советом муниципального района. Лицо, в отношении которого выдвинута инициатива проведения голосования по отзыву, вправе дать устные или представить письменные объяснения как депутатам Совета, так и избирателям объяснения по поводу обстоятельств, выдвигаемых в качестве оснований для его отзыва.

  Совет муниципального района назначает день голосования по отзыву. Избирательная комиссия проводит голосование и подводит результаты. Сроки и порядок проведения голосования, а также порядок подведения итогов, Устав муниципального района «Советский район» не регламентирует.

  Депутат Совета муниципального района «Советский район» считается отозванным, если за отзыв проголосовало не менее половины избирателей, зарегистрированных в избирательном округе, по которому был избран депутат.

  Глава муниципального района «Советский район»считается отозванным, если за отзыв проголосовало не менее половины избирателей, зарегистрированных на территории муниципального района «Советский район».

  В случае принятия решения об отказе в проведении голосования по отзыву, члены соответствующей инициативной группы не могут в течение одного года со дня принятия этого решения выступать повторно с инициативой проведения голосования по отзыву того же депутата Совета муниципального района «Советский район», либо Главы муниципального района «Советский район» по тем же основаниям.

  Изученная судебная практика Советского районного суда, начиная с 1995 года, показала, что ни один депутат Совета или Глава муниципального района к уголовной или административной ответственности за правонарушения не привлекался.

  В ряде случаев Глава привлекался к гражданско-правовой ответственности, но такая ответственность перед населением не связывается с основаниями, по которым возможен отзыв и, как следствие, отзыв не инициировался и не осуществлялся.

  Руководитель администрации муниципального района «Советский район» а также иные должностные лица администрации муниципального района замещают должности по контракту, поэтому ответственность указанных лиц не относится к рассматриваемой в этой главе ответственности перед населением.

  Но руководитель администрации также как и Глава муниципального района несет ответственность за нарушения срока издания муниципального правового акта, требуемого для реализации решения, принятого путем прямого волеизъявления граждан (статья 43 Устава «Советский район»). Процедурный порядок реализации этой ответственности в Уставе не прописан.

  Уставом муниципального «Советский район» предусмотрена дополнительная по сравнению с положениями Федерального закона № 131 ответственность представительного органа района:

  1) в случае принятия Советом решения о самороспуске. При этом оснований, по которым принимается такое решение, не предусмотрено. Предусматривается только один процедурный вопрос о том, что решение о самороспуске принимается не менее чем двумя третями голосов от установленного числа депутатов Совета (статьи 35 и 36 Устава);

  2) в случае нарушения срока издания муниципального правового акта, требуемого для реализации решения, принятого путем прямого волеизъявления граждан (статья 35 Устава).

  Полагаю, что указанные виды ответственности являются ответственностью представительного органа перед населением (статья 35 «Досрочное прекращение полномочий Совета…»).

  В Устав также включены еще два основания досрочного прекращения полномочий Совета депутатов и Главы муниципального района, которые сложно отнести вообще к понятию «ответственность». Это досрочное прекращение полномочий:

  1) в случае преобразования муниципального района «Советский район», осуществляемого в соответствии со статьей 13 Федерального закона «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации»;

  2) и в случае увеличения численности избирателей муниципального района более чем на 25 процентов, произошедшего вследствие изменения границ муниципального района.

  Эти основания хоть и относятся к неблагоприятным правовым последствиям для представительного органа и Главы муниципального района в виде досрочного прекращения полномочий, но не связаны с принятием противоправного решения либо ненадлежащего осуществления своих задач и функций, т.е. отнести их к видам ответственности перед населением, государством или физическими и юридическими лицами нельзя.

  Все остальные основания досрочного прекращения полномочий Главы, руководителя администрации или депутатов Совета непосредственно связаны с личностью указанных лиц, и не относятся к основаниям юридической ответственности, за исключением некоторых оснований, которые будут рассмотрены ниже в соответствующих разделах доклада.

  
  
  

  1.1.3 Ответственность органов и должностных лиц местного самоуправления перед физическими и юридическими лицами

  Ответственность органов местного самоуправления может наступать и в результате невыполнения ими условий договоров и соглашений с физическими и юридическими лицами (например, при осуществлении прав собственника в отношении муниципального имущества).

  Число дел, возбужденных в связи с обжалованием актов и действий органов местного самоуправления и должностных лиц, в практике судов неуклонно растет, но в большинстве случае граждане обращаются в суд с конкретным иском, где в качестве ответчика выступает казна муниципального образования.

  Вред, причиненный гражданину или юридическому лицу в результате незаконных действий (бездействия) органов местного самоуправления либо должностных лиц местного самоуправления, в том числе в результате издания не соответствующего закону акта, возмещается за счет казны муниципального образования согласно ст.1069 ГК РФ.

  Данная статья говорит о незаконных действиях (бездействии), под которыми понимаются деяния, противоречащие не только законам, но и другим правовым актам. Виды и формы подобных деяний весьма многообразны.

  Это могут быть различные приказы, распоряжения, постановления, указания и иные властные предписания (не имеет значения, сделаны они в письменной или устной форме), которые направлены гражданам и юридическим лицам и подлежат обязательному исполнению и которые причиняют конкретным гражданам ущерб.

  Признание актов органов местного самоуправления незаконными и недействительными осуществляется как судами общей юрисдикции, так и арбитражными судами.

  Ответственность местных администраций по ст.1069 ГК РФ наступает при нанесении вреда как гражданину, так и юридическому лицу.

  Если вред причиняется не в сфере муниципально-управленческих отношений, а в результате хозяйственной и технической деятельности (например, автомашина местной администрации причинила увечье гражданину), ответственность наступает на общих (ст.1064 ГК РФ) или специальных (ст.1079 ГК РФ) основаниях.

  По ст.1069 ГК РФ квалифицируются действия не любого работника органа местного самоуправления, а лишь его должностных лиц. Сами должностные лица, незаконными действиями (бездействием) которых причинен вред, ответственности перед потерпевшим не несут. Требования о возмещении вреда в смысле ст.1069 к ним предъявляться не могут.

  Должностные лица местного самоуправления несут в этих случаях уголовную, административную, дисциплинарную, материальную ответственность. При незаконных действиях в сфере гражданского оборота за причиненные ими убытки несет ответственность орган местного самоуправления (ст.16 ГК РФ).

  В ГК РФ определено, к кому предъявляются требования в случаях, когда в силу закона вред подлежит возмещению за счет казны муниципального образования.

  Как правило, в таких случаях ответчиками выступают соответствующие финансовые органы (ст.1071). Исключение из правила допускается лишь тогда, когда законом или иными правовыми актами такая обязанность возложена на другой орган, юридическое лицо или гражданина.

  Возмещение ущерба может быть осуществлено как добровольно, так и по решению суда.

  Орган местного самоуправления, возместивший убытки или вред, причиненный его работниками при исполнении ими служебных, должностных или иных трудовых обязанностей, имеет право обратного требования (регресса) к этому лицу в размере выплаченного возмещения, если иной размер не установлен законом.

  В отношении как муниципальных служащих, чьи действия (решения) признаны незаконными, так и тех, кем предоставлена информация, ставшая основанием незаконных действий (решений), суд может определить меру дисциплинарной ответственности, вплоть до направления представления об увольнении. Однако в судебной практике не было обнаружено ни одного такого представления.

  Если при рассмотрении гражданского дела, либо жалобы на неправомерные действия и решения, нарушающие права и свободы граждан или законные права и интересы юридических лиц, суд обнаружит в действиях должностного или иного лица признаки преступления, он должен сообщить об этом прокурору.

  Фактически картина не такая радужная, как нам ее представляет действующее законодательство: местные суды зависят от местной власти во многом, начиная с помещения суда, заканчивая квартирами для сотрудников, а еще больше зависят от вышестоящей инстанции, связь которой с региональной властью еще более тесна. Исходя из этого, суд удовлетворяет только те требования граждан и юридических лиц, которые бесспорны и не вызывают никаких сомнений.

  Так, в Оренбургском районе в 100% случаях удовлетворяются требования работников по искам о взыскании неначисленной заработной платы, командировочных расходов, оплате проезда к месту использования отпуска и обратно.

  Размер взыскиваемого морального вреда при этом составляет очень маленькие суммы, не превышающие полторы тысячи рублей.

  В 2014 - 2015 годах Оренбургский районный суд отказал большому количеству бюджетных работников о взыскании с работодателя и казны муниципального района заработной платы, превышающей МРОТ с учетом районного коэффициента и северных надбавок.

  Решения устояли в кассационной инстанции.

  Жителей Оренбургского района такая несправедливость не остановила, и уже в 2012г. часть их исков была судом удовлетворена: работодатель обязан был начислять районный коэффициент и северные надбавки на МРОТ, а не на оклад, который зачастую был ниже МРОТ в два-три раза, а органы местного самоуправления обязаны были предусмотреть эти денежные средства в бюджете и выплатить истцам из казны присужденные суммы.

  Большой объем дел в Оренбургском районном суде составляют дела по искам о восстановлении в правах на получение жилищных субсидий по выезду из местности приравненной к районам Крайнего Севера.

  В пользу физических лиц решаются только дела о признании членом семьи и установлении факта ведения совместного хозяйства для целей получения жилищной субсидии на всех совместно проживающих.

  Дела о нарушении прав, предусмотренных в Конвенции о защите прав человека и основных свобод, в настоящее время принято к производству Европейским судом по правам человека.

  
  

  1.2. Основания и порядок наступления ответственности

  Основания юридической ответственности - это совокупность обстоятельств, наличие которых делает юридическую ответственность возможной за повинной. Отсутствие совокупности таких обстоятельств исключает ее.

  Следует различать основания привлечения к юридической ответственности и основания наступления юридической ответственности.

  Основания привлечения к юридической ответственности - это совокупность обстоятельств, наличие которых делает юридическую ответственность возможной.

  Фактическим основанием привлечения к юридической ответственности является состав правонарушения.

  Правонарушения не приводит автоматически к наступлению ответственности, а служит лишь основанием для привлечения к ней.

  Основания наступления юридической ответственности - это совокупность обстоятельств, наличие которых делает юридическую ответственность повинной.

  Основаниями наступления юридической ответственности являются следующие обстоятельства:

  1) факт совершения социальное опасного поведения (правонарушения) - фактическое основание;

  2) наличие нормы права, которая запрещает такое поведение и устанавливает соответствующие санкции (с ее помощью происходит определение состава правонарушения) - нормативная основание. Например, в диспозициях многих статей УК факт совершения преступления организованной группой расценивается как квалифицирующий признак, который существенно отягощает ответственность за содеянное;

  3) отсутствие оснований для освобождения от ответственности. Возможность освобождения от ответственности зафиксирована и нормами права (например, передача несовершеннолетнего под надзор родителей). В законах могут содержаться указания об обстоятельствах, исключающих ответственность (состояние крайней необходимости, необходимой обороны или пребывания в состоянии невменяемости);

  4) наличие правоприменительного акта - решения компетентного органа, которым возлагается юридическая ответственность, определяются ее вид и средство (приказ администрации, приговор суда и др.) - процессуальное основание.

  Как юридические факты могут выступать правовые презумпции:

  неопровержимые презумпции - предположения, не подлежат сомнению и доказыванию (закрепленные в законе) о наличии или отсутствии определенных фактов. Это положения, которые являются принципами;

  презумпции невиновности - предположение, что не подлежат сомнению (закрепленные в законе) о наличии или отсутствии определенных фактов, пока по ним не будет доказано иное. Это положения, которые допустимо оспаривать.

  Наступления юридической ответственности лица, совершившего правонарушение, происходит в результате ее (ответственности) возложение уполномоченными на то должностными лицами государственных органов.

  Юридической ответственности характерна четкая нормативная регламентация ее осуществления, которая устанавливается нормами процессуального права. Отсутствие в отдельных случаях процессуальной регламентации, механизма возложения ответственности усложняет рассмотрение обстоятельств дела, состава правонарушения, обеспечения прав всех участников процесса.

  В механизме возложения юридической ответственности можно выделить определенные стадии. Они подобны стадиям правоприменительной деятельности, однако имеют свою специфику.

  Порядок наступления юридической ответственности:

  Стадия общего состояния (предупредительная ответственность)

  - возникновение оснований для привлечения к ответственности наступает с момента правонарушения, то есть юридического факта, повлекшего конкретные правоотношения

  Стадия привлечения к ответственности (субъективная сторона)

  - установление компетентными органами субъекта правонарушения (физического или юридического лица) и исследование обстоятельств дела о правонарушении

  Стадия установления юридической ответственности (объективная сторона)

  - принятие решения о применении (неприменении) санкции, выбор в ее пределах вида и меры ответственности

  Стадия наступления юридической ответственности

  - реализация конкретных мер юридической ответственности - на основании определенных норм правоприменительного акта: выполнение взыскание (например, в административном праве) или наказание (в уголовном праве).

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

  2. Ответственностьоргановместного самоуправления и должностных лиц перед государством на примере реализации первичных мер пожарной безопасности

  2.1 Анализ теории и практики

  В соответствии со ст. 38 Федерального закона «О пожарной безопасности» в отношение лиц, назначенными ответственными за обеспечение пожарной безопасности и должностные лица в пределах их компетенции предусмотрена ответственность дисциплинарная, административная или уголовная в соответствии с действующим законодательством.

  Дисциплинарная ответственность За нарушение требований пожарной безопасности может применять дисциплинарная ответственность (замечание, выговор, увольнение с работы).

  Административная ответственность Нарушение требований пожарной безопасности, установленных стандартами, нормами и правилами, влечет предупреждение или наложение административного штрафа.

  -Нарушение требований пожарной безопасности, влечет предупреждение или наложение административного штрафа на граждан в размере от одной тысячи до одной тысячи пятисот рублей; на должностных лиц - от шести тысяч до пятнадцати тысяч рублей; на юридических лиц - от ста пятидесяти тысяч до двухсот тысяч рублей. Те же действия, совершенные в условиях особого противопожарного режима, влекут наложение административного штрафа на граждан в размере от двух тысяч до четырех тысяч рублей; на должностных лиц - от пятнадцати тысяч до тридцати тысяч рублей; на юридических лиц - от четырехсот тысяч до пятисот тысяч рублей.

  -Нарушение требований пожарной безопасности к внутреннему противопожарному водоснабжению, электроустановкам зданий, сооружений и строений, электротехнической продукции или первичным средствам пожаротушения либо требований пожарной безопасности об обеспечении зданий, сооружений и строений первичными средствами пожаротушения влечет наложение административного штрафа на граждан в размере от двух тысяч до трех тысяч рублей; на должностных лиц - от шести тысяч до пятнадцати тысяч рублей; на лиц, осуществляющих предпринимательскую деятельность без образования юридического лица, - от двадцати тысяч до тридцати тысяч рублей; на юридических лиц - от ста пятидесяти тысяч до двухсот тысяч рублей.

  -Нарушение требований пожарной безопасности к эвакуационным путям, эвакуационным и аварийным выходам либо системам автоматического пожаротушения и системам пожарной сигнализации, системам оповещения людей о пожаре и управления эвакуацией людей в зданиях, сооружениях и строениях или системам противодымной защиты зданий, сооружений и строений влечет наложение административного штрафа на граждан в размере от трех тысяч до четырех тысяч рублей; на должностных лиц - от пятнадцати тысяч до двадцати тысяч рублей; на лиц, осуществляющих предпринимательскую деятельность без образования юридического лица, - от тридцати тысяч до сорока тысяч рублей; на юридических лиц - от ста пятидесяти тысяч до двухсот тысяч рублей.

  -Повторное совершение административного правонарушения, влечет наложение административного штрафа на граждан в размере от четырех тысяч до пяти тысяч рублей; на должностных лиц - от двадцати тысяч до тридцати тысяч рублей; на лиц, осуществляющих предпринимательскую деятельность без образования юридического лица, - от сорока тысяч до пятидесяти тысяч рублей или административное приостановление деятельности на срок до девяноста суток; на юридических лиц - от двухсот тысяч до четырехсот тысяч рублей или административное приостановление деятельности на срок до девяноста суток.

  -Нарушение требований пожарной безопасности, повлекшее возникновение пожара и уничтожение или повреждение чужого имущества либо причинение легкого или средней тяжести вреда здоровью человека, влечет наложение административного штрафа на граждан в размере от четырех тысяч до пяти тысяч рублей; на должностных лиц - от сорока тысяч до пятидесяти тысяч рублей; на юридических лиц - от трехсот пятидесяти тысяч до четырехсот тысяч рублей.

  -Нарушение требований пожарной безопасности, повлекшее возникновение пожара и причинение тяжкого вреда здоровью человека или смерть человека, влечет наложение административного штрафа на юридических лиц в размере от шестисот тысяч до одного миллиона рублей или административное приостановление деятельности на срок до девяноста суток.

  -Неисполнение производителем (поставщиком) обязанности по включению в техническую документацию на вещества, материалы, изделия и оборудование информации о показателях пожарной опасности этих веществ, материалов, изделий и оборудования или информации о мерах пожарной безопасности при обращении с ними, если предоставление такой информации обязательно, влечет наложение административного штрафа на должностных лиц в размере от пятнадцати тысяч до двадцати тысяч рублей; на юридических лиц - от девяноста тысяч до ста тысяч рублей.

  -Нарушение требований пожарной безопасности об обеспечении проходов, проездов и подъездов к зданиям, сооружениям и строениям влечет наложение административного штрафа на граждан в размере от одной тысячи пятисот до двух тысяч рублей; на должностных лиц - от семи тысяч до десяти тысяч рублей; на юридических лиц - от ста двадцати тысяч до ста пятидесяти тысяч рублей.

  Уголовная ответственность Нарушение требований пожарной безопасности, совершенное лицом, на котором лежала обязанность по их соблюдению, если это повлекло по неосторожности причинение тяжкого вреда здоровью человека, наказывается штрафом в размере до восьмидесяти тысяч рублей или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период до шести месяцев, либо ограничением свободы на срок до трех лет, либо принудительными работами на срок до трех лет с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до трех лет или без такового, либо лишением свободы на срок до трех лет с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до трех лет или без такового.

  То же деяние, повлекшее по неосторожности смерть человека, наказывается принудительными работами на срок до пяти лет с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до трех лет или без такового либо лишением свободы на срок до пяти лет с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до трех лет или без такового. Деяние, предусмотренное частью первой настоящей статьи, повлекшее по неосторожности смерть двух или более лиц, наказывается принудительными работами на срок до пяти лет с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до трех лет или без такового либо лишением свободы на срок до семи лет с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до трех лет или без такового.

  В соответствии с п. 4.1 постановления Правительства Пермского края от 07.07.2009 N 421-п "Об утверждении Порядка организации и проведения обучения населения мерам пожарной безопасности на территории Пермского края «Ответственность за организацию и своевременность обучения в области пожарной безопасности и проверку знанийправил пожарной безопасностиработников организаций несут администрации (собственники) данных организаций, должностные лица организаций, предприниматели без образования юридического лица, а также работники, заключившие трудовой договор с работодателем в порядке, установленном законодательством Российской Федерации».

  Привлекать за нарушения требований пожарной безопасности могут: главный государственный инспектор РФ по пожарному надзору и должностные лица органов пожарного надзора при осуществлении надзорной деятельности уполномочены:

  • производить в соответствии с действующим законодательством дознание по делам о пожарах и по делам о нарушениях требований пожарной безопасности;
  • налагать в соответствии с действующим законодательством административные взыскания на граждан и юридических лиц, включая изготовителей (исполнителей, продавцов), за нарушение требований пожарной безопасности, а также за иные правонарушения в области пожарной безопасности, в том числе за уклонение от исполнения или несвоевременное исполнение предписаний и постановлений должностных лиц органов государственного пожарного надзора.

  Проведем анализ между теорией и практикой на примере муниципальных программ в сфере пожарной безопасности.

  1 Муниципальная программа «Обеспечение общественной безопасности на территории муниципального образования «Городской округ город Кудымкар» на 2016-2018 г.

  В данной программе есть подпрограмма «Обеспечение первичных мер пожарной безопасности на территории муниципального образования «Городской округ город Кудымкар» на 2016-2018 годы».

  Цель подпрограммы: обеспечение первичных мер пожарной безопасности на территории города Кудымкара, повышение уровня охвата различных категорий населения в области обучения мерам пожарной безопасности.

  Задачи подпрограммы

  - нормативно-правовое обеспечение в области пожарной безопасности;

  - совершенствование методов организации профилактики и тушения пожаров, снижение гибели людей и потерь от них;

  - приведение территории города в нормативное состояние в соответствии с требованиями пожарной безопасности;

  - снижение количества пожаров и числа пострадавших от пожаров на территории города Кудымкара;

  - поддержание в готовности к использованию по предназначению источников наружного пожарного водоснабжения города Кудымкара;

  - повышение противопожарной защищенности городских лесов;

  - обустройство и содержание водозаборов на естественных водоемах города Кудымкара в целях пожаротушения;

  - повышение уровня противопожарной пропаганды и обучения населения города Кудымкара.

  Перечень мероприятий подпрограммы:

  1. Нормативно-правовое обеспечение, пропаганда и обучение населения в области пожарной безопасности.

  2. Укрепление материально-технической базы в сфере обеспечения пожарной безопасности города Кудымкара.

  Оценка результативности реализации Подпрограммы осуществляется в соответствии с разделом VII Порядка разработки, реализации и оценки эффективности муниципальных программ муниципального образования «Городской округ- город Кудымкар» утвержденного постановлением администрации города Кудымкара от 13 мая 2014 г. № 575-01-02.

  За одиннадцать месяцев 2015 года на территории города произошло 24 пожара, из которых 58 % пришлось на жилой фонд. В результате пожаров погибло 3 человека. Пожарами уничтожено или значительно повреждено 14 строений и квартир, 5 единицы автомобильной техники.

  Основными причинами возникновения пожаров являются неосторожное обращение с огнём и нарушение требований пожарной безопасности, т.е. человеческий фактор, что свидетельствует, прежде всего, о невысоком уровне выполнения правил пожарной безопасности.

  Особого внимания требует противопожарное состояние объектов с массовым пребыванием людей, в частности объектов, с пребыванием наименее защищенной части населения (дети, престарелые и больные) - учреждения образования, здравоохранения, культуры и спорта.

  Проводимые проверки состояния наружного противопожарного водоснабжения показывают что, несмотря на проводимую работу по поддержанию в исправном состоянии наружных источников водоснабжения для пожаротушения, необходим ежегодный ремонт 4-6 пожарных водоёмов. При очередной сезонной проверке весной 2015 года было выявлено 5 пожарных водоёмов с неисправностями различного характера. По состоянию на текущий период подлежат ремонту 2 пожарных водоёма.

  Расстановка пожарных гидрантов на водопроводной сети г. Кудымкара должна обеспечивать пожаротушение любого обслуживаемого данной сетью здания, сооружения или его части с учетом прокладки рукавных линий длиной не более 200 метров по дорогам с твердым покрытием. В связи с чем, необходимо на существующих сетях водоснабжения установка дополнительных пожарных гидрантов до нормативного показателя (СП 8.13130.2009. Свод правил. Системы противопожарной защиты. Источники наружного противопожарного водоснабжения. Требования пожарной безопасности" (утв. Приказом МЧС РФ от 25.03.2009 N 178))

  Актуальными для города являются вопросы противопожарной пропаганды и обучение неработающего населения. Если обучение занятого в производстве населения осуществляется в виде противопожарного инструктажа и занятий по месту работы, а обучение в образовательных учреждениях предусматривает проведение занятий в рамках общеобразовательных и профессиональных образовательных программ, то обучение неработающего населения Пермского края проводится по месту проживания, что сопряжено с объективными трудностями.

  Основным обучающим фактором для данной категории населения могли бы стать проведение собраний с населением, а для самостоятельного изучения распространение памяток, листовок, буклетов, транслирование радиопередач и телепрограмм по вопросам пожарной безопасности.

  В целях устранения недостатков в области пожарной безопасности на территории муниципального образования в период с 2013 года по 2015 год реализовывалась подпрограмма в составе муниципальной программы «Обеспечение общественной безопасности на территории муниципального образования «Городской округ город Кудымкар» на 2013-2015 гг.» подпрограмма состояла из комплекса противопожарных мероприятий, выполняемых на территории города Кудымкара, в муниципальных учреждениях образования, культуры, спорта и здравоохранения.

  Таким образом, возникла необходимость в переработке и принятии новой подпрограммы в целях финансирования мероприятий по повышению противопожарной защиты жилищного фонда и организаций на территории города Кудымкара на 2016-2018г., развитию противопожарной пропаганды, укреплению материальной базы и необходимостью реализации мероприятий по выполнению требований Федерального закона «О пожарной безопасности».

  2 Муниципальная программа «Пожарная безопасность населения Пожвинского сельского поселения на период 2014-2018 гг.».

  Цель: создание и обеспечение необходимых условий для повышения пожарной безопасности населенных пунктов, защищенности граждан, организаций от пожаров, предупреждения и смягчения их последствий, а также повышение степени готовности всех сил и средств для тушения пожаров.

  Задачи: защита жизни и здоровья граждан, обеспечения надлежащего состояния источников противопожарного водоснабжения, обеспечение беспрепятственного проезда пожарной техники к месту пожара, организация обучения мерам пожарной безопасности и пропаганда пожарно-технических знаний, социальное и экономическое стимулирование участия граждан и организаций в добровольной пожарной охране, в т.ч. участия в борьбе с пожарам.

  Совершенствование мероприятий противопожарной пропаганды, предупреждение пожаров, совершенствование организации предупреждения и тушения пожаров, применение современных средств противопожарной защиты.

  Анализ показывает, что основными причинами возникновения пожаров и гибели людей являются неосторожное обращение с огнем, нарушение правил пожарной безопасности при эксплуатации электроприборов и неисправность печного отопления. В текущем году наблюдается резкое увеличение пожаров с человеческими жертвами. За 2012 год на территории Пожвинского сельского поселения произошло 2 пожара, в которых погибло 3 человека, материальный ущерб составил 102 тыс. рублей. Все пожары произошли в частном секторе. Анализ показывает, что подавляющая часть населения не имеет чёткого представления о реальных опасных факторах. В результате для большинства граждан чрезвычайные ситуации, пожары представляются маловероятными событиями, что приводит к снижению требований безопасности, обусловленных как «человеческий фактор» и является основной причиной возникновений пожаров и гибели людей.

  
  

  2.2 Примеры наступления ответственности в муниципальных образованиях (Кудымкарском муниципальном районе, Майкорском сельском поселении)

  
  

  1 пример

  Постановлением государственного инспектора Кудымкарского городского округа, Кудымкарского, Юрлинского и Юсьвинского муниципальных районовС. от 24 ноября 2015 года № 307 глава Администрации Майкорского сельского поселения Миков А.В. признан виновным в совершении административного правонарушения, предусмотренного частью 1статьи 20.4 Кодекса Российской Федерации об административных правонарушениях(далее КоАП РФ), и подвергнут административному наказанию в виде административного штрафа в размере 6 000 рублей.

  Решением судьи Кудымкарского городского суда Пермского края от 8 февраля 2016 года, вынесенным по результатам пересмотра дела по жалобе Микова А.В., данное постановление о привлечении к административной ответственности отменено, производство по делу прекращено в связи с отсутствием состава административного правонарушения.

  В жалобе, поданной в Пермский краевой суд, главный специалист 14 ОНД по Кудымкарскому городскому округу, Кудымкарскому, Юрлинскому и Юсьвинскому муниципальным районам КПО Главного управления МЧС России по Пермскому краюС. просит отменить решение судьи районного суда, дело направить на новое рассмотрение в тот же суд, указав на несогласие с выводами судьи об отсутствии в действиях Микова А.В. состава вмененного административного правонарушения.

  В судебном заседании в краевом судеС., поддержал изложенные в жалобе доводы, на наличие существенных нарушений процессуальных требований при производстве по делу об административном правонарушении не указал.

  Миков А.В. и защитник Савина Е.О. против удовлетворения жалобы возражали, полагая решение судьи законным и обоснованным.

  Изучив доводы жалобы, заслушав пояснения участвующих в судебном заседании лиц, исследовав материалы дела, дело об административном правонарушении, судья краевого суда оснований для удовлетворения жалобы не находит.

  В соответствии с ч.1ст.20.4 КоАП РФнарушение требований пожарной безопасности, за исключением случаев, предусмотренных статьями 8.32, 11.16 настоящего Кодекса и частями 3 - 8 настоящей статьи, - влечет предупреждение или наложение административного штрафа на должностных лиц от шести до пятнадцати тысяч.

  Объективную сторону административного правонарушения составляют действия или бездействие указанных в ч. 1ст. 20.4 КоАП РФсубъектов административной ответственности, состоящие в невыполнении обязанностей по соблюдению требований пожарной безопасности, возложенных на них соответствующими правовыми нормами.

  Согласно ст.63 Федерального закона от 22.07.2008 № 123-ФЗ «Технический регламент о требованиях пожарной безопасности» первичные меры пожарной безопасности включают в себя, в том числе организацию обучения населения мерам пожарной безопасности и пропаганду в области пожарной безопасности, содействие распространению пожарно-технических знаний.

  В соответствии со ст.19 Федерального закона от 21.12.1994 № 69-ФЗ "О пожарной безопасности» (в ред. Федерального закона от 18.10.2007 № 230-ФЗ) к полномочиям органов местного самоуправления поселений и городских округов по обеспечению первичных мер пожарной безопасности в границах сельских населенных пунктов относятся: создание условий для организации добровольной пожарной охраны, а также для участия граждан в обеспечении первичных мер пожарной безопасности в иных формах; создание в целях пожаротушения условий для забора в любое время года воды из источников наружного водоснабжения, расположенных в сельских населенных пунктах и на прилегающих к ним территориях; оснащение территорий общего пользования первичными средствами тушения пожаров и противопожарным инвентарем; организация и принятие мер по оповещению населения и подразделений Государственной противопожарной службы о пожаре; принятие мер по локализации пожара и спасению людей и имущества до прибытия подразделений Государственной противопожарной службы; включение мероприятий по обеспечению пожарной безопасности в планы, схемы и программы развития территорий поселений и городских округов; оказание содействия органам государственной власти субъектов Российской Федерации в информировании населения о мерах пожарной безопасности, в том числе посредством организации и проведения собраний населения; установление особого противопожарного режима в случае повышения пожарной опасности.

  В силу ст.38 Федерального закона от 21.12.1994 № 69-ФЗ "О пожарной безопасности» ответственность за нарушение требований пожарной безопасности в соответствии с действующим законодательством несут, в том числе руководители органов местного самоуправления.

  В соответствии с п. 3.5.2 Порядка организации и проведения обучения населения мерам пожарной безопасности на территории Пермского края, утвержденном Постановлением Правительства Пермского края от 07.07.2009 № 421-п, обучение мерам пожарной безопасности неработающего населения и лиц, не обучающихся в общеобразовательных учреждениях, проводится по месту проживания и предусматривает, в том числе проведение не реже одного раза в год противопожарного инструктажа по месту проживания с регистрацией в журнале инструктажа с обязательной подписью инструктируемого и инструктирующего, а также проставлением даты проведения инструктажа.

  Пунктом 4.2 указанного Порядка определено, что ответственность за организацию и своевременность информирования о мерах пожарной безопасности неработающей части населения несут органы местного самоуправления поселений и городских округов Пермского края, в полномочиях которых определено обеспечение первичных мер пожарной безопасности в границах населенных пунктов.

  Как следует из постановления о привлечении главы Администрации Майкорского сельского поселения Микова А.В. к административной ответственности по ч.1ст.20.4 КоАП РФ, государственный инспектор Кудымкарского городского округа, Кудымкарского, Юрлинского и Юсьвинского муниципальных районов исходил из того, что в нарушение п.3.5.2 Порядка организации и проведения обучения населения мерам пожарной безопасности на территории Пермского края, утвержденном Постановлением Правительства Пермского края от 07.07.2009 № 421-п, с погибшими на пожаре 16.09.2015 жителями п.****:З.,дата рождения,Д.,дата рождения,Л.,дата рождения,П.,дата рождения,С1.,дата рождения,М.,дата рождения,М1.,дата рождения, не проведён противопожарный инструктаж по месту проживания с регистрацией в журнале инструктажа с обязательной подписью инструктируемого и инструктирующего, а также проставлением даты инструктажа.

  При пересмотре дела по жалобе лица, привлеченного к административной ответственности, судья городского суда пришёл к выводу об отсутствии в действиях Микова А.В. состава вменяемого административного правонарушения. При этом судья исходил из того, что имеющиеся в материалах дела документы свидетельствуют о том, что на территории Майкорского сельского поселения принимаются своевременные меры по информированию неработающего населения о мерах пожарной безопасности, в частности проводились информационные встречи с населением по вопросам пожарной безопасности, распространялись листовки и памятки о мерах пожарной безопасности, в газете «Наша газета» произведены публикации о мерах пожарной безопасности, развешивались плакаты на зданиях магазинов, проводился противопожарный инструктаж с вручением памяток о правилах пожарной безопасности для жилых домов и предписаний по устранению нарушений. Судья указал, что факт не проведения противопожарных инструктажей с конкретными лицами не образует состав административного правонарушения, предусмотренного ч.1ст.20.4 КоАП РФ. Указанный вывод судьи городского суда подробно мотивирован, доводами жалобы не опровергается.

  р е ш и л а:

  решение судьи Кудымкарского городского суда Пермского края от 8 февраля 2016 года оставить без изменения, жалобу главного специалиста 14 ОНД по Кудымкарскому городскому округу, Кудымкарскому, Юрлинскому и Юсьвинскому муниципальным районам КПО Главного управления МЧС России по Пермскому краюС. без удовлетворения.

  2 пример

  28 августа 2014 года государственным инспектором Кудымкарского городского округа, Кудымкарского, Юрлинского и Юсьвинского муниципальных районов по пожарному надзоруМ. в отношении главы администрации Майкорского сельского поселения А.В. Микова составлен протокол об административном правонарушении, предусмотренном частью 1статьи 20.4 Кодекса РФ об административных правонарушениях, согласно которому 14.08.2014 года в 17.00 часов А.В. Миков, являясь/должность/, ответственным за соблюдение пожарной безопасности, на территории пос.Майкор Юсьвинского района Пермского края, допустил нарушение требований пожарной безопасности, а именно Федерального Закона от 21.12.1994 года № 69-ФЗ «О пожарной безопасности», Федерального Закона от 06.10.2003 года № 131-ФЗ «Об общих принципах организации местного самоуправления в РФ», постановления Правительства Пермского края от 07.07.2009 года № 421-п «Об утверждении порядка организации и проведения обучения населения мерам пожарной безопасности на территории Пермского края», за исключением случаев, предусмотренных ст.ст.8.32, 11.16 КоАП РФ и ч.ч.З-8ст.20.4 КоАП РФ, а именно: в нарушение п.3.5.2 постановления Правительства Пермского края от 07.07.2009 года № 421-п «Об утверждении порядка организации и проведения обучения населения мерам пожарной безопасности на территории Пермского края» не обеспечил проведение в течение года противопожарного инструктажа с гр.С. по месту проживания с регистрацией в журнале инструктажа с обязательной подписью инструктируемого и инструктирующего, а также проставлением даты проведения инструктажа.

  В судебное заседание А.В. Миков не явился, просил рассмотреть дело в присутствии его защитника Л.С. Мазеиной, не признавшей в судебном заседании вину А.В. Микова в совершении административного правонарушения.

  Главный государственный инспектор Юсьвинского района по пожарному надзору - начальник Отделения надзорной деятельности по Юсьвинскому муниципальному району 14 Отдела надзорной деятельности по Кудымкарскому городскому округу, Кудымкарскому, Юрлинскому и Юсьвинскому муниципальным районам Коми-Пермяцкого округа УНД ГУ МЧС России по Пермскому краюП. просил привлечь/должность/ А.В. Микова к административной ответственности, поддержав доводы, изложенные в протоколе об административном правонарушении.

  Постановлением судьи Юсьвинского районного суда Пермского края от 17 октября 2014 года/должность/ А.В. Миков признан виновным в совершении административного правонарушения, предусмотренного ч.1ст.20.4 КоАП РФ, и ему назначено наказание в виде административного штрафа в размере 6000 рублей.

  В жалобе, поданной в Пермский краевой суд,/должность/ А.В. Миков просит постановление отменить, производство по делу прекратить в связи с отсутствием состава административного правонарушения. Указывает, что меры для информированияС. о мерах пожарной безопасности заявителем предприняты, в частности из распискиС. от 24.10.2013 года следует о получении им правил пожарной безопасности для жилых домов и предписание по устранению нарушений; отсутствие подписи в журнале инструктажа не свидетельствует о неисполнении обязанности по инструктажу населения, поскольку в период его проведения с 29.12.2013по 30.12.2013

  годаС. по месту жительства отсутствовал; иных недостатков, либо нарушений в области пожарной безопасности, кроме отсутствия подписиС. в журнале не выявлено. Кроме того, заявитель не может выступать субъектом административного правонарушения, поскольку за неорганизацию и несвоевременность информирования о мерах пожарной безопасности несет ответственность орган местного самоуправления - администрация Майкорского сельского поселения, которая по тому же событию уже привлечена к административной ответственности постановлением судьи Юсьвинского районного судаот 01.10.2014

  года, к тому же контроль за исполнением информирования населения заявителем возложена на Л.С. Мазеину, которая также привлечена к административной ответственности по тому же событию.

  В судебном заседании в Пермском краевом суде представитель А.В. Микова Е.О. Столярова доводы жалобы подержала.

  Рассмотрев дело об административном правонарушении, изучив доводы жалобы, прихожу к выводу о том, что постановление судьи районного суда является законным и обоснованным.

  Частью 1статьи 20.4 КоАП РФпредусмотрено, что нарушение требований пожарной безопасности, за исключением случаев, предусмотренных статьями 8.32, 11.16 настоящего Кодекса и частями 3 8 настоящей статьи, влечет предупреждение или наложение административного штрафа на должностных лиц - от шести тысяч до пятнадцати тысяч рублей.

  В соответствии с пп. 9 п.. 1 ст. 14 Федерального закона от 06.10.2003 года № 131-ФЗ «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации» к вопросам местного значения отнесено обеспечение первичных мер пожарной безопасности в границах населенных пунктов поселения.

  В соответствии со ст. 19 ФЗ «О пожарной безопасности» к полномочиям органов местного самоуправления поселений и городских округов по обеспечению первичных мер пожарной безопасности в границах сельских населенных пунктов относятся: создание условий для организации добровольной пожарной охраны, а также для участия граждан в обеспечении первичных мер пожарной безопасности в иных формах; включение мероприятий по обеспечению пожарной безопасности в планы, схемы и программы развития территорий поселений и городских округов; оказание содействия органам государственной власти субъектов Российской Федерации в информировании населения о мерах пожарной безопасности, в том числе посредством организации и проведения собраний населения; установление особого противопожарного режима в случае повышения пожарной опасности.

  Пунктом 3.5.2 Порядка организации и проведения обучения населения мерам пожарной безопасности на территории Пермского края, утвержденного постановлением Правительства Пермского края от 07.07.2009 года № 421-п, обучение мерам пожарной безопасности неработающего населения и лиц, не обучающихся в общеобразовательных учреждениях, проводится по месту проживания и предусматривает проведение не реже одного раза в год противопожарного инструктажа по месту проживания с регистрацией в журнале инструктажа с обязательной подписью инструктируемого и инструктирующего, а также проставлением даты проведения инструктажа.

  Статьей 2.4 КоАП РФпредусмотрено, что должностное лицо подлежит административной ответственности в случае совершения им административного правонарушения в связи с неисполнением либо ненадлежащим исполнением своих служебных обязанностей.

  Из материалов дела следует, что по факту пожара с гибелью людей, происшедшему 30.06.2014 года по адресу:****, 14.07.2014 года государственным инспектором по Кудымкарскому городскому округу, Кудымкарскому, Юрлинскому и Юсьвинскому муниципальным районам Коми-Пермяцкого округаМ. в отношении администрации Майкорского сельского поселения возбуждено административное дело по факту нарушения требований пожарной безопасности по ч.1ст.20.4 КоАП РФ. По окончании административного расследования 14.08.2014 года в 17.00 часов выявлены факты нарушения/должность/ А.В. Миковым требований пожарной безопасности.

  Установленные в ходе рассмотрения дела об административном правонарушении факты нарушений/должность/ требований «Порядка организации и проведения обучения населения мерам пожарной безопасности на территории Пермского края», утвержденного постановлением правительства Пермского края от 07.07.2009№ 421-п, подтверждены материалами дела, протоколом от 28.08.2014 года и документально заявителем не опровергнуты.

  Оценив в совокупности представленные доказательства, судья пришел к обоснованному выводу о наличии в действиях/должность/.В. Микова состава административного правонарушения, предусмотренного ч.1ст.20.4 КоАП РФ.

  Оснований не согласиться с оценкой судьи районного суда имеющихся доказательств, которая дана по правиламст. 26.11 КоАП РФ, не имеется.

  Доводы жалобы, сводящиеся к оспариванию выводов судьи о наличии в действиях заявителя состава вмененного административного правонарушения, нахожу не состоятельными, отмену обжалуемого постановления не влекущими.

  Ссылка в жалобе о предпринятых заявителем мерах для информированияС. о мерах пожарной безопасности в виде вручения последнему правил пожарной безопасности для жилых домов и предписания по устранению нарушений, не свидетельствует о недопущении привлекаемым лицом нарушений вышеприведенных требований пожарной безопасности, достоверно установленных в ходе производства по административному делу. Доказательств, опровергающих эти факты, материалы дела не содержат.

  Довод жалобы о том, что А.В. Миков не может являться субъектом административного правонарзчнения, следует признать ошибочным.

  Статьей 38 Федерального закона от 21.12.1994 года № 69-ФЗ «О пожарной безопасности» установлено, что ответственность за нарушение требований пожарной безопасности в соответствии с действующим законодательством, несут лица, уполномоченные владеть, пользоваться или распоряжаться имуществом, в том числе руководители организаций; лица, в установленном порядке назначенные ответственными за обеспечение пожарной безопасности.

  В силу п.4.1 Порядка организации и проведения обучения населения мерам пожарной безопасности на территории Пермского края, утвержденного постановлением Правительства Пермского края от 07.07.2009 года № 421 -п, ответственность за организацию и своевременность обучения в области пожарной безопасности и проверку знаний правил пожарной безопасности работников организаций несут администрации (собственники) данных организаций, должностные лица организаций.

  В силу п.6.1 ст.37 Федерального Закона от 06.10.2003 года № 131-ФЗ «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации» глава местной администрации обеспечивает осуществление местной администрацией полномочий по решению вопросов местного значения, в том числе обеспечение первичных мер пожарной безопасности в границах населенных пунктов поселения.

  Установленные в ходе производства по административному делу факты нарушений требований пожарной безопасности свидетельствуют о том, что заявителем, как высшим должностным лицом органа местного самоуправления возглавляющим администрацию Майкорского сельского поселения, не были приняты все зависящие от него меры по обеспечению соблюдения требований пожарной безопасности, в частности по обеспечению организации и обучению мерам пожарной безопасности неработающего населения. Установленное свидетельствует о том, что заявитель пренебрежительно отнесся к исполнению своих публично-правовых обязанностей, без проявления должной степени осмотрительности, которая была необходима для соблюдения требований пожарной безопасности.

  Привлечение к административной ответственности за аналогичное событие администрации Майкорского сельского поселения, и заместителя главы администрации Майкорского сельского поселения Л.С. Мазеиной, основанием к отмене постановления не является, поскольку не снимает с заявителя обязанности осуществления надлежащего контроля за соблюдением требований в области пожарной безопасности.

  РЕШИЛ:

  Постановление судьи Юсьвинского районного суда Пермского края от 17 октября 2014 года по делу об административном правонарушении, предусмотренном ч.1ст.20.4 КоАП РФв отношении главы администрации Майкорского сельского поселенияА.В. Микова оставить без изменения, жалобу А.В. Микова - без удовлетворения.

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

  Заключение

  
  

  В соответствии с Федеральным законом «Об общих принципах организации местного самоуправления в РФ» (далее - ФЗ № 131) органы местного самоуправления должны участвовать в решении вопросов, связанных с обеспечением безопасности. Согласно ст. 14-16 названного закона органы местного самоуправления обеспечивают первичные меры пожарной безопасности в границах населенных пунктов поселения. Стоит отметить, что законодатель не конкретизирует эту область полномочий местной власти. Поэтому, учитывая комплексный характер муниципальных норм, необходимо обратиться к существующему законодательству.
  В соответствии с ФЗ «О пожарной безопасности» первичные меры пожарной безопасности включают в себя реализацию принятых в установленном порядке норм и правил по предотвращению пожаров, спасению людей и имущества от пожаров4. Таким образом, закон не наделяет органы местного самоуправления самостоятельными полномочиями по ликвидации пожаров и проведению аварийно-спасательных работ.
  В их компетенцию входит только организация и принятие первых необходимых мер. В частности, согласно ст. 19 ФЗ № 69 в границах городских населенных пунктов органы местного самоуправления должны создавать условия для организации добровольной пожарной охраны, а также для иных форм участия граждан в обеспечении первичных мер пожарной безопасности; включать мероприятия по обеспечению пожарной безопасности в планы, схемы и программы развития территорий поселений и городских округов; оказывать содействие органам государственной власти субъектов РФ в информировании населения о мерах пожарной безопасности; устанавливать особый противопожарный режим в случае повышения пожарной опасности. В границах сельских населенных пунктов, помимо вышеперечисленных полномочий, органы местного самоуправления должны создавать условия для забора воды из источников наружного водоснабжения,
  расположенных в сельских населенных пунктах и на прилегающих к ним территориях; оснащать территории общего пользования первичными средствами тушения пожаров и противопожарным инвентарем; организовывать и принимать меры по оповещению населения и подразделений Государственной противопожарной службы о пожаре; принимать меры по локализации пожара и спасению людей и имущества до прибытия подразделений Государственной противопожарной службы.
  Несмотря на то что перечень указанных мер, которые необходимо предпринять местным органам власти, носит исчерпывающий характер и на первый взгляд кажется понятным и потенциально исполнимым, он все же вызывает недоумение.

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

  Список использованной литературы

  
  

  1. Конституция Российской Федерации от 12 декабря 1993 г. // КонсультантПлюс: справочная правовая система / разраб. НПО «Вычисл. математика и информатика». - М.: КонсультантПлюс, 1997-2014. Режим доступа: #"justify">4. Федерального закона «О пожарной безопасности» 21декабря1994года N69-ФЗ// #"justify">11. Муниципальная программа «Обеспечение общественной безопасности на территории муниципального образования «Городской округ город Кудымкар» на 2016-2018 г. // #"justify">12. Муниципальная программа «Пожарная безопасность населения Пожвинского сельского поселения на период 2014-2018 гг.». // #"justify">14. "Устав города Оренбурга" (принят решением Оренбургского городского Совета от 28.04.2015 N 1015) (Зарегистрировано в Управлении Минюста России по Оренбургской области 30.04.2015 N RU563010002015002) из информационного банка "Оренбургская область"

  15. Устав муниципального района "Каларский район" Забайкальского края (принят решением Совета муниципального района "Каларский район" от 3 марта 2010 г. N 151) (с изменениями и дополнениями) //Система ГАРАНТ:#"justify">16. Баранчиков В.А. Муниципальное право Российской Федерации.// Баранчиков В.А. - М.: Экзамен, 2013.- 330 с.

  17. В.Т. Батычко Муниципальное право Конспект лекций. Таганрог: ТТИ ЮФУ, 2013.- 350 с.

  18. Кокотов А.Н. и др. Муниципальное право России.// Кокотов А.Н. М.: Юристъ, 2013.- 334с.

  19. Чаннов С.Е. Муниципальное право. М., 2013.-355с.

  20. Чаннов С.Е. Муниципальное право в России // под ред. С.Е. Чаннова. М.: Омега-Л, 2015.-404с.

  21. Васильев В.И. Муниципальное право России: Учебник. М.: ЗАО Юстицинформ, 2013.-155с.

  22. Баранчиков В.А. Муниципальное право Российской Федерации: Учебник. М.: Издательство «Экзамен», 2012.-199с.

  Типологизация политико-правовой ментальности На основании вышеизложенных теоретико-методологических положений и принципов можно перейти к анализу основных проявлений и типов этом же контексте можно говорить и о ментальности классов - господствующего и эксплуатируемого, которые явно обладают весьма трудноуловимой в рефлексии матрицей типизаций и оценок, общей схемой смыслопостроений, определяющей характер (классового) правового и политического мышления, соответствующие поведенческие акты, привычный социальный «отклик» (реакцию представителей определенных классов на те или иные символические, деперсонифицированные образования - право, законы, власть, пенитенциарную систему и др.).При известном отходе от марксистских социальнофилософских постулатов и намеренном отвлечении от идеи о том, что каждый индивид в современном обществе так или иначе является носителем ментальности различных уровней (семьи, корпорации и т.д.), вполне уместно выделять и виды правовой ментальности относительно имеющих место различных социальных страт: «дворянская ментальность», «купеческая ментальность», «крестьянская ментальность » и др. В последние десятилетия все чаще спорят­ о профессиональном правовом менталитете - ментальности юристов (судейская, милицейская, адвокатская и т.д.), экономистов, врачей, учителей и т.п. Однако существенные черты, качества, принципиально отличающие лиц разных видов занятости и позволяющие в одном и том же социуме и государстве утверждать о действительном различии их мировидения «на профессиональной основе», не всегда удается выделить. С еще большей осторожностью следует утверждать о возможном выходе профессионального юридического менталитета за национальные границы, об объединении на этой основе лиц одной и той же профессии в разных странах. Вообще, к идее унификации правовой ментальности следует относиться максимально взвешенно, с известными теоретическими допущениями и методологическими «оглядками».Опираясь на известные труды зарубежных и отечественных историков, культурологов, политологов (М. Бахтина, М. Блока, Ф. Броделя, А. Гуревича, Л. фон Мизеса, Л. Фев- ра и др.), посвященные особенностям чувств и образа мыслей, «коллективной памяти» людей определенной эпохи (средних веков, Возрождения, Нового времени и др.)» выделяют так называемые историко-эпохальные типы правового менталитета,­ которые к тому же «привязаны» и к конкретному цивилизационному ареалу, например правовой менталитет европейского Средневековья или ренессансная западноевропейская ментальность и т.д. В явно немногочисленной современной отечественной специальной литературе, в которой встречаются рассуждения относительно природы и видов правовой ментальности, можно обнаружить подходы более высокой степени обобщения. В частности, авторы словаря по философии права В.А. Бачинин и В.П. Сальников предлагают различать ментальность «западного» и «восточного» типов и, видимо, впервые в нашей научной традиции явно формулируют их характерные признаки. В общем, пространство поиска оснований классификации неисчерпаемо, естественно, сопряжено с теми целями, которые исследователь перед собой ставит. Отсюда и стремление ряда авторов (например Г. Хофстеда) выделять «индивидуалистический» и «коллективистский» правовой менталитет, господствующие в «чистом» виде или каким-то образом сочетающиеся (в Японии) в конкретных странах современного мира, «мас- кулинистический» и «феминистический» типы, публичноправовую и частно-правовую ментальность­ и др.Возвращаясь к специфике отечественной политико-институциональной действительности и учитывая цель и задачи настоящего исследования, остановимся еще на одном основании классификации ­ неоднороден. Он явно имеет сегрегационную природу, в смысле исторически сложившегося разрыва между столичной и провинциальной ментальностью. « Для русского менталитета (в нашем случае правового менталитета. - А.М., В.П.) имеют огромное значение гигантские размеры страны. Благодаря громадным размерам государства, пространственной рассеянности населения, различных укладов, культур, возникает своеобразная историческая инерция, небезразличная к историческим судьбам России. Эта инерция является, если хотите, роком для нашей страны. Скажем, во Франции влияние Парижа на протяжении всей истории, особенно в Новое время, было решающим - страна шла туда, куда шел Париж (кроме, пожалуй, периода Парижской коммуны 1871 г.)». Замечание правомерно и теоретически оправданно. Устойчивый «регионализационный» характер российской политико-правовой культуры (от которого, конечно, в известной степени исследователь может и абстрагироваться) всегда находился в центре внимания знаменитых российских «централизаторов»: от Ивана Калиты до Иосифа Сталина. Однако великий парадокс заключается в том, что увеличение степени централизации власти оказывало обратное влияние на национальную юридическую и политическую ментальность. Хотя внешне усиление центра всегда приводило к единству территорий, но в ментальном измерении часто это оказывалось лишь квазиединством. В качестве примера достаточно вспомнить вечные противоречия между Москвой и регионами, во многом порожденные и (что удивительно!) поддерживаемые самим центром. Первичный источник, исторический «первотолчок» здесь-это ничем не ограниченная централизаторская политика Москвы, а затем ее особый статус в качестве политико-правового и культурного центра и, как следствие, столичная харизма. Более того, в плане народного юридико-государственного мировидения « в русской истории передача статуса столицы от Москвы Петербургу, как это ни парадоксально, - факт малопримечательный, маловыразительный и почти никак не отразившийся на ментальности Москвы (...) Отдельная и хорошо знакомая тема - «Москва - Третий Рим». Невозможно представить Петербург в тоге «Третьего Рима». Дело не в утерянном средневековье, а в менталитете, заявленном и явленном в его истории», - пишет М. Уваров.В итоге в едином национальном духовном пространстве сложилось два политических и юридических центра, два разновеликих ментальных полюса: столица - провинция.Данная бинарная конструкция оказа??ась настолько устойчивой, что спокойно пережила самые разные (часто трагические) повороты отечественной истории. Конечно же, можно выделить множество причин и предпосылок, определяющих и сохраняющих такое положение дел, например, сосредоточение в столице огромных интеллектуальных, информационных (центральные СМИ, архивы, библиотеки) и материальных ресурсов, уникальная возможность незначительной части московского электората оказывать прямое давление на высшие государственные органы страны, создавая важный для тех или иных тенденций политический фон, и т.д. Эти факторы действительно имеют место и, что называется, «лежат на поверхности», но есть и глубинные, скрытые основания для столично-провинциальной дифференциации и идентификации российского менталитета и правового самосознания. Это, прежде всего, принципиально различная правовая и политическая динамика носителей менталитета, разные степени «уязвимости» от радикальных политических (часто популистских) идей и­ настроений, отличающийся уровень «открытости» (мобильности) юридической культуры и всей правовой инфраструктуры для политико-правовых инноваций, заимствований, «продвижения иностранного правового миссионерства».«Разрыв» столицы и провинции в России становится еще более ощутим и, наверное, более социально значим в периоды общенациональных политико-правовых преобразований, потрясений, кризисов. Так, традиционный исход населения в Сибирь в XVI-XVIII вв. был своеобразной формой протеста против «искоренения древних навыков» и «унижения россиян в собственном их сердце» со стороны центральной власти, представлялся необходимым условием сохранения духовной и этнической самости определенных групп населения. Яркий пример тому - старообрядцы.В ходе исторического развития страны произошла своеобразная селекция, в результате которой в Центральной России, как правило, оставались наиболее лояльные к государственной власти, а в Сибирь, на Дон, Волгу уходили те, кто стремился к различным формам (подробнее об этом в гл. 4) противостояния центру. Уже в силу этих обстоятельств политико-правовой менталитет населения Центральной России, и прежде всего столицы,­ и юридическая ментальность Сибири (как, впрочем, и иных окраин) формировались различным образом.Эта дифференциация особенно проявляется в условиях так называемого «реформаторско-правового» развития страны: инерционность ментальной системы провинций, здоровый «крестьянский» консерватизм, прагматичность, недоверие к тому, что предлагается центральной властью, - все то, что «отсеивает» крайние и нежизнеспособные юридические и политические варианты развития государства.Несомненно, что все вышеназванное (как, впрочем, и еще многое другое) влияет на содержание структур национального политико-правового менталитета, а следовательно, его «субментальное расчленение» и методологически, и теоретически оправдано. Поэтому говорить о едином российском юридическом менталитете можно, но лишь с известной степенью условности, абстрагируясь для решения определенных исследовательских задач от его дифференциации по вертикали.«­ Русский народ, как и все другие, имеет свои особенности. Одной из них является психическое восприятие * государственной власти, государственно-правовых институтов, отношение к их возникновению, смене и развитию. Современные русские люди, проживающие в столице и впровинции, оценивают их по-разному». В этой связи очевидна и общеизвестна роль обычаев, традиций, устоев жизни какой-либо местности, накладывающих отпечаток на нравственное состояние постоянно проживающих там людей, во многом обусловливающих их поведение, иерархию ценностей, определяющих реакции индивидов в определенных, часто нестандартных ситуациях.В рамках политико-юридического дискурса последнее неизбежно воплощается в различных вариантах правового поведения: например, преобладание законопослушных (конформистских или маргинальных) граждан в российской провинции или, наоборот, в столице, правовой нигилизм как массовое столичное явление либо показатель деформированного правосознания провинциалов. Очевидно, что при подобном рассмотрении, при исследовании данных вопросов неизбежен выход за узкие рамки позитивистской теории правосознания в принципиально иное концептуальное поле - национальную юридическую ментальность, а в итоге - создание юридико-антропологического «портрета» российского общества.В этом случае радикальная смена методологических и теоретических позиций - явление положительное и эвристически необходимое, так как взгляд на развитие многихчасто влияет на их оценку, дает возможность для всестороннего,­ комплексного и адекватного понимания причин и результатов.Например, известные отечественные события августа 1991 г. показали, что только небольшая часть граждан, причем преимущественно в Москве и Санкт-Петербурге, пошла за реформаторами, большая же часть населения страны, в основном жители провинции, колебались и выжидали, пассивно наблюдая за ходом борьбы, остававшейся чуждой их политическому и правовому сознанию, «ментальному» настроению. Поэтому «власть попала в руки реформаторов не благодаря всенародной борьбе за свободу, она упала к их ногам, а реформаторы были вынуждены ее поднять». Наверное, на материале подобных кризисных общественно-политических ситуаций как нельзя лучше эксплицируется столично-провинциальная дифференциация российского юридического менталитета.Очевидно, что для регионов характерна иная ментальность (хотя и не выходящая за рамки российского правового менталитета), и это проявляется в позициях, ценностных ориентациях, стиле юридического и политического мышления, мотивациях, образцах правового поведения людей. Региональное г��сударственно-юридическое самосознание - это не только отождествление граждан с определенной территориальной общностью­ и ее правовыми и политическими устоями, но и в известной степени противопоставление себя членам столичной общности.В немногочисленной современной политологической и юридической литературе, посвященной рассмотрению подобных проблем, делаются попытки выделения характерных особенностей и атрибутов провинциальной и столичной правовой ментальности, что, с одной стороны, позволяет говорить о научном характере вертикального деления национального ментального пространства, а с другой - способствует пониманию ряда ключевых проблем национальной правовой системы, имплицирует методологически важные для решения многих прикладных вопросов современной отечественной правовой науки положения. Тем более что ментальный «плюрализм» недостаточно учитывается и в современном управлении и самоуправлении, формировании системы национальных политических институтов и структур в постсоветском пространстве, а мотивационный потенциал регионального правосознания часто во- рбще игнорируется как законодателем, так и правоприменителем, причем не только в столице, но и на местах.В.Н. Синюков, развивая идею о специфике Москвы как современного культурно-политического центра российской правовой системы, формулирует­ несколько основных постулатов, раскрывающих сущность и специфику столичной (мегаполисной) ментальности:- в настоящий период Москва занимает в правовой жизни страны положение, намного перекрывающее значимость для развития национального права других субъектов политического процесса (юридически и политически «избыточный» статус столицы. - А.М., В.П.);- столичное население более, чем в других регионах, предрасположено к экзальтации, эпатажу, податливости к ситуативной реакции, зависимости от иностранного юридического и идеологического воздействия (повышенная восприимчивость к радикальным, причем самого разного происхождения и направленности, часто популистским идеям и действиям, умение сравнительно быстро адаптироваться к новым государственно-правовым реалиям. - А.М., В.П.);- столичный электорат имеет особый политический вес, так как именно его относительное социальное благополучие является условием «выживания» правительства и в конечном счете определяет (столичную?!) легитимность государственной власти (тем более, если последняя не пользуется очевидной и явной поддержкой большинства населения страны!). Поэтому, например, незначительная часть московского­ электората (и это самим электоратом осознается и влияет на типич??ые черты его правового поведения, политические и юридические ценности и установки) имеет уникальные возможности оказывать прямое давление на высшие государственные органы страны, создавая важный для тех или иных тенденций социальный фон.Вполне уместными в контексте данной работы являются замечания И.А. Иванникова, который хотя и уделяет внимание, прежде всего, особенностям провинциальной правовой ментальности, тем не менее формулирует рядположений относительно политико-правового менталитета столицы.Так, «­ столичный человек в моральном отношении более раскрепощен, безответственен, чем провинциал. В силу ряда объективных причин, столичное население России в своей массе всегда было более образованным (в том числе и юридически образованным. - А.М., В.П.), информированным, чем провинциальное». И с этим трудно спорить! « Провинциалы, проживающие в небольших населенных пунктах, с возрастом осознают свое место в этом социуме, предвидят последствия своих действий... Моральная ответственность пронизывает отношения между людьми в провинции очень глубоко, способствуя формированию законопослушных граждан, у которых хорошо развито чувство долга». Действительно, в расширение сказанного можно отметить «склонность» правового поведения провинциалов к правомерному конформистскому и привычному поведению (хотя определенный процент маргиналов и здесь дает о себе знать, особенно в период кризисов, приводя к резким скачкам уровня криминогенности в регионах).Можно согласиться и с тем, что русское провинциальное государственно-правовое сознание направлено на поиск приемлемых (идеальных) государственно-правовых форм и институтов не «на стороне», а в собственном прошлом, историческом опыте русского народа, его государственности. Отечественная история знает немало примеров, когда признаки, ярко выраженные в провинциальной политико-правовой ментальности - соборность, патриотизм, традиционализм и др. - выступали необходимой духовной основой движения различных слоев населения, подвижничества отдельных личностей по спасению государства Российского в периоды острейших цивилизационных кризисов (от Смуты до реформаторского лихолетья концаХХв.). «Малые», «простые» люди, жители Нижнего Новгорода, Костромы, Ярославля, донских казачьих станиц и др. в эпохи потрясений и преобразований становятся «заботниками»­ о судьбах государства.Сквозное, вертикальное различение отечественной правовой ментальности имплицирует необходимую в этом случае дифференциацию содержания основных компонентов национального юридического мира, предполагает «столично-региональную» поправку, учет ментальной специфики провинциальных и столичных ее носителей при анализе сущности и значения многочисленных институтов, стандартизирующих юридическую ментальность (СМИ, правоохранительные органы, адвокатская и судебная практика, юридическая наука и т.д.).Нельзя обойти вниманием и развитие региональных элит, во многом влияющих на поддержание ментальной дифференциации. Региональная элита стремится обозначить себя не только политически и организационно (институционально), но и по правовым, идеологическим и мировоззренческим основаниям, обнаружить и закрепить на уровне массового сознания населения данного региона собственные, оригинальные исторические и интеллектуальные традиции, которые обычно старательно «изыскиваются» в прошлом данной территориальной единицы. И это неизбежно, так как процесс самоорганизации, становления данной группы всегда сопровождается и ее мировоззренческой самоидентификацией.­ Ясно, что политические и правовые ритуалы (обряды), ценности и символы как способы выражения политико-правовой ментальности наличествуют и в провинциальной, и в столичной ментальности, однако смысловое и содержательное наполнение, направленность и, вероятно, динамика их все-таки будут отличаться.Учитывая, что данная проблема это, несомненно, предмет отдельного исследования, тем не менее сформулируем ряд положений важных, по мнению автора, для подробного изучения специфики правового поведения и правосознания этих больших групп населения.1. Следует определить значение и специфику законов и подзаконных нормативных актов, актов реализации, правовых отношений, иных правовых средств (стимулов, ограничений, дозволений, запретов, поощрений) в плане регулирования многообразия общественных отношений с позиций столичного и провинциального государственноправового сознания, а соответственно выйти на актуальнейшую проблему отечественного политико-правового познания - правовой режим, т.е. установленный законодательством особый порядок регулирования, представленный специфическим комплексом правовых средств, который при помощи оптимального сочетания стимулирующих и ограничивающих элементов создает­ конкретную степень благоприятности либо неблагоприятности для беспрепятственной реализации субъектами права своих интересов. В этом контексте стоит проанализировать особенности правовых режимов в столице и российских регионах, выявить степень эффективности действия правовых норм, арсенал средств «продавливания»'различных юридических регуляторов в общественные отношения данных субкультур, характерные черты регионального правотворчества и сложившейся правоприменительной практики.2. Рассмотреть соотношение писаных (юридических) и «неписаных» (обычных) норм поведения в механизме регулирования общественных отношений в столице и провинции.3. Создать необходимые теоретические и методологические основания для решения ряда прикладных вопросов, в частности определения природы и влияния на поведение населения правозначимых установлений, действующих по типу правовых аксиом и презумпций, которые во многом есть продукт политического и юридического опыта сто-1/2 6 Зак 007личных и провинциальных групп; или выявления типичных реакций (юридических и неюридических) на определенные варианты поведения на периферии и в столице (например, сложившийся традиционный уровень «privacy»­ - уважение частной жизни индивидов, признание правовой «экстерриториальности» личности, необходимости защиты внутреннего мира (субъекта, семьи и д��.) от вторжения различных «других», а также неформальные и неписаные индивидуальные представления о должном и нормальном поведении).4. Следует изучить социально-психологические и историко-культурные (архетипические) причины устойчивости (или неустойчивости) в столичном или провинциальном государственно-правовом менталитете «образа» определенной формы правления, государственного устройства и политического режима, тех или иных политических структур и институтов, ценностной иерархии (например, место и значение патриотизма, вестернизации или русофобии; анархизма и этатизма; консерватизма или реформизма и т.д.), а также возможные политико-юридические и социальные последствия деформации или вовсе разрушения привычных (цивилизационных, национальных) схем, стереотипов и институтов.5. Очевидный интерес представляет рассмотрение влияния этнических и религиозных установлений на право- понимание и правореализацию, поведение субъектов в правовой сфере в центре и российских провинциях.6. Вероятно, следует рассмотреть­ склонность той или иной группы населения к оценке различных общественно- политических событий, соотношение правовых чувств и элементарных политических и правовых знаний, юридических стереотипов, привычек, разного рода «автоматизмов» как на обыденном, массовом, так и на профессиональном и даже (что уже отмечалось выше) научно-теоретическом уровне в столице и в провинции (последнее особенно проявляется в расстановке методологических акцентов в правовой литературе последних лет: увлечение западными, либеральными (немарксистскими) доктринами, в основном характерное для столичных научных кругов, и, правда, пока еще немногочисленные попытки провинциальных юристов и философов провести культурно-историческую идентификацию российской правовой системы).Конечно, природа законов не проста. Сложность ее в том, что в любом государстве закон должен быть функциональным, выполнимым, результативным и одновременно в своем национально-культурном аспекте, по своему содержанию опираться на исторически сложившиеся представления членов общества, отвечать их интересам и нравственным ожиданиям.Заметим, что фундаментальные отечественные работы, посвященные данной проблематике, практически­ отсутствуют. Хотя с позиций современного политического реформирования, в контексте развития отечественного федерализма и актуальных интенций российской юридической науки элиминация ментальных различий этих больших групп населения страны, игнорирование ментальной неоднородности российского общества часто привод??т к недопустимым идеализациям и абстрактным, оторванным от национальной конкретики юридическим построениям, что в результате оказывает негативное, вполне ощутимое воздействие и на реальные политико-правовые процессы в современной России. В этом плане следует согласиться с мнением ряда авторов, рассматривающих различные аспекты регионального законодательства в современной России и считающих, что «­ спонтанно начавшийся процесс регионального законотворчества получил столь же спонтанное развитие. Это во многом объясняется отсутствием глубокой общетеоретической проработки серьезных проблем регионализма... вопросов законотворческого процесса на субъектном уровне... других проблем, без решения которых невозможно обеспечить эффективную нормотворческую деятельность органов государственной власти субъектов Федерации». Вполне очевидно, что появление феномена регионального законодательства актуализировало многие темы общей теории права и государства, в том числе вызвало необходимость прояснения духовного смысла провинциального юридического и социально-политического уклада, его специфики, естественно, находящих свое отражение в целом комплексе правовых проблем российского регионализма (вопросах об источниках права, системе законодательства, иерархии нормативных правовых актов и др.), осложненных к тому же многонациональным (полирелигиозным) составом населения страны.Сам факт возникновения и наличия столичной и провинциальной юридических ментальностей, этих во многом отличающихся политико-правовых «миров», говорит о том, что в России (и это отчасти уже было показано выше и будет выявляться в дальнейшем) были и есть для этого определенные условия, что представления граждан о границах допустимого поведения, приемлемых политических институтах, механизмах правового регулирования (начиная с Конституции и заканчивая подзаконными нормативно-правовыми актами и деловыми обыкновениями) часто обусловлены их отнесенностью к столичному или провинциальному социуму. Поэтому «актуальным направлением развития­ правовой системы в XXI столетии должно стать воссоздание местной правовой культуры. Этот проект для России поистине достоин века».Глава 3РОССИЙСКИЙ НАЦИОНАЛЬНОГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПРАВОМЕНТАЛЬНЫЙ ТИП3.1. Генезис и особенности российской правоментальностиИсследуя национальную политико-правовую ментальность и политическое мировидение, начинаешь ясно осознавать связь времен и эпох, событий, великих государственных деяний и не менее великих национальных крушений. «Мертвый хватает живого», ничто в истории народов не проходит бесследно и не возникает беспричинно, историческое бытие непрерывно и целостно; это вечное становление национального самосознания как незыблемой основы, начала всех социальных сфер. «­ Генезис - это история становления и развития явления, представляющая собой органическое единство количественно или качественно различных исторических состояний (этапов)...». Человеческое измерение государственно-правовых процессов всегда исторично и культурно, оно не может быть измерением вообще, универсальным, глобальным, схематичным (подобно Марксовым формациям), юридический мир всегда национален и цивилизационен, формируется и существует только в определенном временном и геополитическом (геоюридическом)процессов в развитии страны, в частности специфика генезиса национального права, не только тормозили генерацию собственных либеральных идей, их институциализацию, но и отторгали любые заимствования последних.Отсюда и три идейно неравновесных направления либерализма в России, и быстрый переход многих либералов (или псевдолибералов) либо на анархистско-революционные позиции, либо в лагерь сторонников безраздельно господствующего в стране охранительно-консервативного (нацонально-патриотического) направления. На теоретическом уровне это выразилось, например, в сложной судьбе доктрины естественного права в России, этой неизбежной спутницы процессов либерализации. «Отвергнув естественное право, мы лишили себя всякого критерия для оценки действующего права», - предупреждал Е.Н. Трубецкой.Доминирование различных видов позитивистской идеологии (в основном­ в ­ этатистском ее прочтении) и в то же время наличие различного рода анархо-революционных настроений как естественной реакции на позитивацию политической и правовой мысли в стране, амбивалентное юридико-государственное пространство Российской империи просто не могло вместить либеральные ценности и установки: они отрицались и «слева», и «справа», какими бы притягательными и заманчивыми ни казались и какими бы блестящими теоретиками ни разрабатывались. Однако ясно и другое: разноименные заряды всегда притягиваются, и в итоге в конце XIX - начале ХХ в. консервативный синдром массового сознания в плане присущих ему ориентиров на внеюридические средства и методы действительно сближается со своим антиподом - революционным синдромом (синдромом «слома», жесткой, радикальной и быстрой модернизации страны). Духовной основой для этого сближения стал все тот же одинаковый набор общераспространенных рациональных и подсознательных, логических и чувственных представлений и установок, выражающих характер и способ группового правового и политического мышления, следствие одинакового, устойчивого отношения к праву как средству решения национальных проблем. В этой связи несомненно­ прав А. Балицкий - ­еще с начала 60-х годов XIX в., утверждал: «.. .русское государство заболело манией самоубийства».Сравните. « Видел, как задумали они увенчать всю эту сеть венцом Французской Конституции... Я не мог утерпеть и восстал всей душою против их плана... Я в 1881 г. помешал Конституции», - описывает свою роль в переходе страны от периода реформ 60-70-х годов к известным контрреформам 80-90-х «духовный наставник» отечественного консерватизма, подлинный творец эпохи Александра III К.П. Победоносцев. С откровениями радикала Г.В. Плеханова, который, выступая на II съезде РСДРП, подобно своему «непримиримому» идейному оппоненту отмечает «относительность» существующих на Западе правовых предписаний и принципов, а в конечном счете и «сомнительную пользу» для революционного Отечества ряда демократических институтов западного образца: « Если в порыве революционного энтузиазма народ выбрал очень хороший парламент... то нам следовало бы стараться сделать его долгим парламентом; а если бы выборы оказались неудачными, то нам нужно было бы стараться разогнать его не через два года, а если можно, то через две недели». « Плох тот революционер, который в момент острой борьбы останавливается перед незыблемостью закона», - подытоживает В.И. Ленин. « Вот почему анархисты, начиная с Годвина, всегда отрицали все писаные законы, хотя каждый анархист, более чем все законодатели взятые вместе, стремится к справедливости...», - не менее откровенно («постскриптум») утверждает князь Петр Кропоткин. Эти краткие афористические формулы, своеобразные эпиграфы к политико-юридическому укладу российского общества отражают правовой вакуум, характерный для доктринального уровня национальной правовой системы, несомненно, представляют собой результат предшествующего развития отечественной государственной инварианты, образа отечественного юридического мышления. В этой связи ментальности.Явное преобладание традиционного правопонимания и, как следствие, развитие основных направлений (за редким исключением!) национальной мысли по схеме «философии крайностей», поляризация политического самосознания отечественной интеллигенции явились предпосылками для быстрого усвоения обществом гиперрадикального, революционного (в различных антиправовых его модификациях: от анархизма до большевизма) правосознания. Как это ни парадоксально, но в первой четверти ХХ в. марксизм (по содержанию и форме - западное учение), правда, в весьма утилитарной, ленинской интерпретации, «превратился на российской почве в форму решения национальных задач, стоящих перед Россией в начале ХХ века», выступил формой подспудных процессов, идущих из глубин (нео- трефлексированных, подсознательных слоев) восточнославянской цивилизации.Именно в этот знаменательный для последующего развития страны период в российском политико-правовом менталитете окончательно возобладал, получил свое полное воплощение определенный взгляд на отечественную юридическую действительность: правовая система России всецело детерминирована причинно-функциональными связями с организацией отечественного государства,­ национального политико-институционального пространства.Заметим (и еще раз обратим на это внимание), что подобные представления в середине - конце XIX в. уже были характерны как для «малой» народной традиции, так и для «великой» письменной, цивилизационной. В контексте традиционной отечественной правовой культуры единения, на фоне разрушенной реально, но явно сохраняющейся (об этом будет сказано далее) на архетипическом уровне представлений населения соборной модели организации властных отношений (« сила власти » Царя и « сила мнения » Земли) и «молчащее большинство» соотечественников, и адепты «великих письменных текстов» удивительным образом «укладываются» (за редким исключением) в общую парадигму государственно-правового видения: вера в разумные мероприятия власти, логическая последовательность которых - от «базовых», социально-экономических до государственно-правовых - способна переустроить в соответствии с неким рациональным замыслом всю правовую систему России, соседствует с то и дело вырывающимися наружу нигилистическими настроениями и антиэтатистскими установками, тотальным разочарованием­ властью. Государственно-правовой идеализм на грани своего антипода.Подобные взгляды, всегда существовавшие в национальном политическом и юридическом мировиде- нии, в ситуации пореформенного периода второй половины XIX в. окончательно утверждают государство в качестве самоценности, абсолюта отечественной правовой жизни, а с другой стороны, нередко предполагают рассмотрение его как первопричины, основного виновника различных социальных потрясений. По сути, в своем явном виде формируется хорошо известное сейчас социологическое понятие государства, основной чертой которого «­ являет- с я отрицание юридической природы государства, рассмотрение в качестве основы государства не формально-юридических, а фактических социальных явлений, а именно явлений властвования». Все субъективные права в таком государстве считаются «жалованными», октроированными властью, не связанной никакими дозаконотворчески- ми и внезаконотворческими правами подвластных. Причем в отечественной политической мысли конца XIX - начала ХХ в. (у авторов, придерживающихся определенных мировоззренческих установок) еще прослеживается уверенность (вероятно, во многом порожденная западными рационалистическими позициями XVII-XVIII вв.) о возможности некого «просвещенного самоограничения» государственной власти в России. Однако это вовсе не противоречит социологическому представлению о сущности государства, которое, если конечно пожелает, может в любой момент само ограничить себя системой законодательных предписаний, а может (также, произвольно) и отказаться от такого «самоограничения» (жеста доброй воли). Государственная власть при таком понимании может (если, конечно, пожелает) трансформироваться в государство законности, но никогда так и не «дойти» до правового государства.Авторитет (культовый образ) государственной власти в России, огромное внимание к действиям государственного аппарата и в то же время наделение его ответственностью абсолютно­ за все происходящее в обществе (включая даже частную жизнь граждан) вело к созданию, следуя западным политико-правовым теориям и оценкам, тоталитарной государственной машины, исключало частно-правовые начала в социальных отношениях. Практически это означало признание за государством возможности делать все, что оно считает необходимым, обосновывало вторичность общества, лишение его права устанавливать какие- либо ограничения для этого Левиафана, патернализм и иждивенчество, социальную безответственность и расчетливый некритицизм официальной политики и т.д. «Как медицина заведует трупом, так и государство заведует мертвым телом социума».Так, Г.Ф. Шершеневич недвусмысленно заявлял: «­ Гипотетически государственная власть может установить законом социалистический строй или восстановить крепостное право; издать акт о национализации всей земли; взять половину всех имеющихся у граждан средств; обратить всех живущих в стране иудеев в христианство; запретить все церкви; отказаться от своих долговых обязательств; ввести всеобщее обязательное обучение или запретить всякое обучение; уничтожить брак и т.п. » Правда, автору этих строк подобные примеры казались граничащими с абсурдом, утопическими вследствие их практической неосуществимости из-за противодействия того «социального материала», с которым имеет дело государство. Однако с тех пор известные события в России, Европе и мире убедительно показали, что в условиях кризиса (российской, европейской и др.) правовой и политической идентичности, очевидно, обострившегося во второй половине XIX - начале ХХ в., нет ничего более реального, чем безраздельное господство государства (и юридическое, и фактическое) при изощренной системе социально-идеологического оправдания, сакрализации его функционального бытия, когда все слои общества превращаются в «великое молчащее большинство». В дальнейшем именно на этом фоне формируется послеоктябрьское правопонимание и соответствующая ему юридическая практика.Таким образом, аккумуляция российского правового и политического опыта, его выражение и обоснование в отечественном (парадоксальном) «двуполярном», этатистско- анархистском (самодержавно-бунтарском) политикоюридическом дискурсе закономерно привели не только к событиям Великого Октября, но и во многом определили «окраску»­ послереволюционной истории. И в этом смысле действительно можно согласиться с рядом современных отечественных исследователей, эксплицировавших особую роль событий 1917 г. в развитии национальной государственно-правовой ментальности. «­ Октябрь 1917 года стал закономерным и даже необходимым России: он соединил, через оппозицию к себе, допетровскую и петровскую Русь; снял идеологические споры о путях развития России в их постановке XIX века, практически устранил теоретические конфликты монархистов и конституционалистов, либералов и социалистов»133. Видимо, большевики остановили российский интеллектуально-идеологический «маятник» на подлинно национальной «отметке».Снова возвращаясь к генезису политико-правовой традиции Запада и осторожно проводя некоторые аналогии, можно также вспомнить мощные перевороты, повторяющиеся через определенные временные периоды - от знаменитой григорианской реформы и протестантской Реформации до не менее значимых Английской, Французской и Америка??ской революций - и обеспечивающие свержение ранее существовавших политических, правовых, экономических, религиозных, культурных и иных общественных отношений в пользу установления новых институтов, убеждений и ценностей. Эти « великие революции политической, экономической и социальной истории Запада представляют собой взрывы, происшедшие в тот момент, когда правовая система оказалась слишком неподатливой и не смогла ассимилировать новые условия»134. Они были фундаментальными превращениями, в историческом смысле стремительными, прерывными, часто насильственными переменами, от которых «лопался по швам» сложившийся в стране политико-правовой уклад. « Свержение существующего закона как порядка оправдывалось восстановлением более фундаментального закона как справедливости. Именно убеждение, что закон предал высшую цель и миссию, приводило к каждой из великих революций», - утверждает в этой связи Г. Дж. Берман130. Каждая революция представляла собой отказ от старой правовой системы, заменяла или радикально изменяла ее. В этом смысле это были тотальные революции, устанавливающие не только новые формы правления, юридические институты, структуры экономических и общественных отношений, но и новые взгляды на общество, воззрения на справедливость и свободу, прошлое и будущее, новые системы универсальных ценностей и установок. Разумеется, это происходило не сразу. Значительная часть старого мира, прежнего социально-правового и политического уклада, сохранялась, а через какое-то время даже увеличивалась, но в каждой революции основа политического и правового развития страны - юридическая парадигма (аксиомы правосознания и др.) как наиболее значимый элемент национального менталитета - подвергалась вполне ощутимым изменениям.В данном контексте неизбежно возникает вопрос о корректности подобных характеристик относительно Российской революции 1917 г. Все тот же Г.Дж. Берман спешит приблизить смысл и значение «русской» революции к пяти великим революциям, изменившим, по его мнению, западную традицию права в ходе ее развития. Но предлагаемый в исследовании­ подробный анализ отечественной истории как истории национальной политико-правовой ментальности явно не подтверждает подобной позиции: не только в ходе революции, но и за долгие годы последующего социалистического развития фактически (подчеркиваю, фактически) так и не были созданы иные, ранее совсем незнакомые обывателю государственные структуры, социально-экономические отношения, взаимоотношения между церковью и государством, нормативно-правовые предписания и, уж тем более, принципиально отличающиеся по сути и направленности от империи петербургского стиля или «Московии» господствующие (отечественные либерально-западнические концепции широкие слои населения (за редким исключением), оказались нетронутыми, выдержали под напором революционных бурь. Правовые (и поведенческие предправовые) установки и ценности, мифологемы, шаблоны и стереотипы, иные элементы (юридические артефакты) жира повседневности, определяющие российское юридико-политическое поле, не только не утратили свою нормативно-регулятивную силу и даже (как показала советская история) не ослабли. Российская ситуация 1917 г. по природе своей и последствиям (истокам и смыслу) стала подлинно национальным, народным или,­ используя термин П. Сорокина, культуроосновным событием. Более убедительной (по сравнению с бермановской) представляется позиция Н.А. Бердяева, который, по-видимому, был одним из первых отечественных мыслителей, обративших внимание на странное (?!) совпадение многих нормативов традиционного русского стереотипа с условиями реализации коммунистического идеала. «­ Он (коммунистический идеал. -А.М., В.П.) воспользовался русскими традициями деспотического управления сверху и, вместо непривычнойдемократии, для которой не было навыков, провозгласил диктатуру более схожую со старым царизмом. Он воспользовался свойствами русской души ... ее догматизмом и максимализмом, ее исканием социальной правды и царства Божьего на земле, ее способностью к жертвам и терпеливому несению страданий, но также к проявлению грубости и жестокости, воспользовался русским мессианизмом, всегда остающимся, хотя бы в бессознательной форме, русской верой в особые пути России». Коррелятивно развивается и социалистическая (коммунистическая) политико-правовая мысль.Следуя представлениям о ненаучном характере предшествующих юридических идей, пришедшие к власти большевики-ортодоксы заняли откровенно нигилистические позиции в отношении права и государства. Хорошо известные в отечественной истории архетипические феномены «воли» и «общинной правды» явились аттракторами, конституирующими советскую интеллектуальную среду в данной области. «Основным мотивом для трактовки права у нас остается мотив похоронного марша», - констатировал П.И. Стучка. « Всякий сознательный пролетарий знает... что религия - это опиум для народа. Но редко, кто... осознает, что право есть еще более отравляющий и дурманящий опиум для того же народа», - вполне серьезно писал А.Г. Гойхбарг. Утверждение революционного правосознания в качестве источника права вполне соответствовало вековым представлениям русского народа о «суде скором, правом и равном», о «народной воле» и народной же «правде». Последние коннотировались в декретах 1917-1918 гг., в каждом из которых так или иначе проходила тема революционного правосознания. Так, в ст. 5 Декрета о суде № 1(1917 г.) говорилось о «революционной совести» и о «революционном правосознании» как о синонимах. В ст. 36 Д??крета о суде № 2 (1918 г.) упоминается уже «социалистическое правосознание», а в ст. 22 Декрета о суде № 3 (1918 г.) - «социалистическая совесть». В этот период «высветились», получили свое весьма ощутимое выражение основы отечественного правового мировосприятия: формальность и процедурность были отданы на откуп (квазиюридической?!) стихии, установки и стереотипы национальной ментальности продуцировали и «революционную законность», и «революционную целесообразность», отождествляя (по крайней мере, слабо различая) последние. Революционная целесообразность - это, прежде всего, деятельность­ карательных органов и отказ от суда. «Для нас нет никакой принципиальной разницы между судом и расправой. Либеральная болтовня, либеральная глупость говорить, что расправа - это одно, а суд - это другое», - утверждал Н. Крыленко.Конечно, В.И. Ленин, руководствуясь здравым смыслом и соображениями политической целесообразности, вполне объяснимым (для фактического главы государства) стремлением преодолеть в государственном строительстве известный анархизм и неорганизованность первых лет, смягчает жесткость антиправовых, точнее, антинорматив- ных (читай, антигосударственных) установок. Вполне очевидно, что, начиная с 20-го года, непревзойденный тактик революции пытается пройти по самому краю национального государственно-правового духа, совместить устоявшиеся нормативы русского мировидения со стандартными (идеологическими) марксистскими схемами: культ государства и порядка, патриархальность и веру в «крепкого» правителя с требованиями построения идеального бесклассового общества, отсутствие уважения к закону и свободе личности, «врожденный» деспотизм и догматизм в личных и общественных отношениях с требованиями завоевания пролетариатом своей политической­ диктатуры, коллективизм с жестким централизмом и единомыслием и т.д. Марксистским теоретикам хорошо известны «шатания» и явная неоднозначность последних ленинских работ.Национальная юридическая и политическая мысль постепенно возвращалась на «круги своя»: признается необходимость сохранения права, хотя бы в качестве формы, из марксизма в его сугубо национальном прочтении «исчезают» положения, отталкивающие от него профессиональных юристов и вышедших из юридической среды философов и социологов.Тем не менее, октябрьский переворот дал полный выход (выхлоп!) стихии отечественного мироощущения, выражающего образ и способ группового юридического мышления, породил соответствующие народному видению социальноправовой и политической реальности властные органы, заполнил их соответствующим «человеческим материалом». Так, в 1922 г. участники Московского губернского съезда деятелей юстиции сделали вывод, что за четыре года они «создали целую школу и тысячи своих пролетарских правоведов, доселе не имевших понятия о юридических науках и даже малограмотных». Эти представители ранее «молчавшего большинства» великолепно продолжили многие­ традиции своих «интеллектуальных» предшественников, представителей свергнутого (как тогда казалось) режима. Ранее же знакомое отношение к человеку и праву видно из многих выступлений. Например, по мнению А. Сольца, «­ есть законы плохие и есть законы хорошие... Хороший закон надо исполнять, а плохой... не исполнять... Горжусь тем, что в этом вопросе никто не может упрекнуть ни прокурорский надзор, ни судебные органы - в том, что они берут на себя смелость исправлять законы или берут на себя смелость истолковывать их по-своему. Они делают то, что им приказал рабочий класс и партия, и больше от них требовать нельзя... И поменьше юристов». Национальное (теперь советское!) правопонимание приобретает партийно-классовое обоснование. « Советское социалистическое право есть совокупность правил поведения (норм), установленных или санкционированных социалистическим государством и выражающих волю рабочего класса и всех трудящихся, правил поведения, применение которых обеспечивается принудительной силой социалистического государства...», - подытоживает А.Я. Вышинский и, тем самым, надолго ставит точку в изрядно поднадоевших в 20-е годы спорах о сущности и природе права. Однако вряд ли можно согласиться, например, с Г.В. Мальцевым, утверждающим, что « таким образом в 1938 г. в советской юридической науке произошла смена правовой парадигмы, что стало возможным в условиях особой политической ситуации того времени, в силу жесткой диктатуры всевластия Сталина». Эта «новая» парадигма, элиминирующая индивидуалистический подход как способ объяснения феномена общественного роста, а с другой стороны, инициирующая многие начинания и определяющая судьбу многих «начинателей», сопутствовала (и скорее всего не исчезла и сейчас) всей (а особенно имперской) отечественной истории. По большому счету (несмотря на многочисленные попытки инородных влияний, разнообразные заимствования и идеологические маневры власти), российский политико-правовой дискурс всегда остается замкнутым в структурах и содержании национального менталитета.Закрытая (в данном случае политико-правовая), само- изолированная система оказывается неспособной (следуя принципу положительной обратной связи) усваивать какие-либо внешние воздействия, будь то марксизм в своем первозданном виде или ведущий свою «родословную» отstatus libertatis, принципа неподопечности индивида, примата индивидуальности над любыми [13]политическими и социальными институтами либерализм. Подобные системы не могут находиться в постоянном изменении: флуктуации, случайные отклонения значений величин от их средних показателей (показатель хаоса в системе) не бывают настолько сильными, чтобы­ привести к так называемому необратимому развитию всей системы, когда прежняя конструкция либо качественно изменяется, либо вообще разрушается. Даже такой переломный момент в социально-государственной жизни, каким по определению и должна быть подлинная революция, в итоге не порождает характеризующуюся принципиальной непредсказуемостью зону бифуркации в развитии отечественных политических и правовых учений. Возникает, как известно, лишь весьма кратковременный период «разброда и шатаний», завершающийся полной и окончательной победой по-настоящему национальных доктрин.Здесь уместно вспомнить хорошо известные замечания Карла Поппера об обществах «закрытого» типа. Критикуя идеальное государство Платона, античную утопическую традицию (которую Поппер завершает марксизмом), он на самом деле стремится досконально рассмотреть сущность и природу любого тоталитаризма (представляющего «закрытый» социальный порядок). «...­ Сила и древних, и новых тоталитарных движений - как бы плохо мы ни относились к ним - основана на том, что они пытаются ответить на вполне реальную социальную потребность». Не только в свое время Платон, но и российские деятели конца XIX-начала ХХ в. - от гуманистически мыслящих представителей многострадальной intelligentsia до крайних радикалов всех «мастей», включая, естественно, и пришедших к власти большевиков - «с глубочайшим социологическим прозрением обнаружил(и), что его современники страдали от жесточайшего социального напряжения...».На доктринальном уровне (а впрочем, и не только на нем) советские правоведы уже к началу 30-х годов отлично «снимают» это напряжение: теоретический монизм, сулящий национальному режиму «божественное благо» покоя и процветания, окончательно укореняется в отечественной политической и правовой жизни, сменяя чуждый отечественному миру критический рационализм, позволяющий осуществлять «контроль разума» за принятием политических и иных решений.Видение реальности сквозь призму закономерностей ее самоорганизации позволяет проследить и отметить определенную содержательную связь, логику преемственности и в то же время момент развития в организации собственного социально-правового пространства, правоотношений, юридической и государственной идеологии, в осмыслении идеалов свободы­ и справедливости. Национальная мироорганизация по неписаным, сгруппированным и выраженным в архетипических социокультурных символах основам миропорядка обеспечивает возможность самоидентификации событий отечественной правовой истории, позволяет распознавать в спонтанном разнообразии повседневности общие универсальные алгоритмы саморазвития, самоструктурирования, предполагающие соответствующую смысловую окраску, содержание и характер проявлений «национального правового и политического гения», В рамках подобного понимания ничто из действительно отмеченного нашей «печатью» не возникает ниоткуда и не исчезает в никуда, но проявляется в новых (часто причудливых) формах бытия. Так, точно подметил Я. Грей: «Признав Россию своей страной, Сталин вобрал в себя взгляды и обычаи москвичей ...».Непредвзятое исследование специфики отечественных правовых доктрин демонстрирует явную склонность (именно склонность) российской, в целом евразийской социокультурной модели к ментальности восточного типа, характеризующейся традиционализмом, слабой восприимчивостью и сильной настороженностью (до последнего времени) к заимствованному опыту, чуждостью к безграничному рационализму­ и т.д. Данные признаки отличают досоветское, советское (возможно, время покажет, что и постсоветское) развитие российской правовой науки. Справедливости ради, конечно, следует отметить, что начиная с середины 50-х годов в теории советского права делается попытка развернуть полемику между приверженцами официального правопонимания и сторонниками его расширения или пересмотра. Однако эти «дискуссии обходили самое главное национальные основы правопонимания, дело сводилось к столкновению между «узким», «норма- тивистским» и «широким» подходом к праву».Вполне закономерно и то, что дискуссия о понятии права в советской юридической литературе практически не выходила за рамки позитивистского дискурса. Юридическая мысль как всегда вращалась в привычном круге идей, в целом отражающих миропонимание отечественной интеллектуальной элиты. Так, уже в 1971 г. профессор С.С. Алексеев, отстаивая концепцию государства социалистической законности против буржуазной теории правового государства, защищал традиционное для российского дискурса правопонимание. «­ В научном отношении эта теория несостоятельна потому, что право по своей природе таково, что не может стоять над государством. К тому же совершенно необъяснимы по природе и неопределенны по содержанию те «абсолютные правовые принципы и начала»... которые якобы должны стоять над государством, связывать его... Буржуазная теория «правового государства» - лживая и фальшивая теория». Единство политико-правового логоса (поддерживаемое целенаправленной государственной политикой) и стремление к упрощенным, весьма ограниченным по своему теоретико-методологическому потенциалу трактовкам сущности права и государства, отсутствие подлинной научной конкуренции способствовали консервации, сохранению национального стиля юридического мышления, а в итоге - исторически обусловленной правовой и политической парадигмы. Таким образом, проблема поиска новых определений и подходов в условиях безраздельного влияния застоявшихся до «привычности» рациональных и чувственных воззрений, умонастроений интеллектуального меньшинства, к тому же и напрочь лишенного права на самоопределение концептуальных и идеологических ориентиров и направлений в собственных исследованиях (все так же обремененного ранее отмеченной культурой единения), еще к началу 90-х годов остается открытой.Однако именно в это время «дает о себе знать» достаточно известный в развивающейся последние два десятилетия ХХ в. (преимущественно в западной науке) теории социальной энтропии парадокс: последовательная и успешная борьба со всякого рода случайностями, отклонениями (флуктуациями) действительно приводит­ (и в этом мы убедились на собственном опыте) к закрытию, изоляции системы и, как следствие, к росту устойчивости и равновесности, но, с другой стороны, наблюдается и обратная закономерность (законосообразность) - чем более успешна борьба с энтропией, тем быстрее система приближается к энтропийному финалу; чем жестче порядок, тем ближе хаос, распад системы. Последнее прекрасно просматривается с 1991 г., когда СССР прекратил существовать как «геополитическая реальность», а Россия стояла на пороге очередной в ее долгой истории вестернизации и либерального реформирования.Общая ситуация естественным образом повлияла и на развитие отечественных политико-правовых учений. Хаос реформаторских лет оказался весьма конструктивным, так как выступил подлинным носителем информационных новаций, проводником внешних воздействий и «провокатором» невиданных советским правоведением ино-родных (-странных) заимствований. Российская юридическая и политическая наука начинает развиваться в условиях постсоветской действительности. Период, названный большинством отечественных обществоведов переходным, характеризуется нестабильной правовой ситуацией, то и дело меняющимися курсами государственного­ и общественного развития: от смешанной советско- президентской республики к «чистым» формам президентского авторитаризма, от шоковой экономической и политической терапии, быстро породивших олигархическийкапитализм, к капитализму бюрократическому (образца2000 г.).Юридическое (интеллектуальное) сообщество, на какое-то время вдруг оказавшееся предоставленным самому себе (редкий для страны случай), начинает осваивать российское посткоммунистическое пространство - «идейную и институциональную смесь» между более чем реальным прошлым и настоящим и весьма иллюзорным будущим. В истории национальных политико-правовых идей в начале 90-х наступает поисковый этап развития, характеризующийся противоречивым смешением токов, идущих от разных юридических парадигм, разнополярных стилей правового мышления. Скорее всего, именно этим была обусловлена возникшая за короткий срок необычайная для российской гуманитарии разнородность политико-правовых знаний, их релятивизация, иногда даже доходящая до крайних форм методологического и гносеологического анархизма. Конечно, нельзя не отметить, что сложившаяся ситуация, попытка общего «сдвига» отечественного менталитета­ (правового, политического, экономического и др.) в сторону позитивного восприятия постиндустриальной либерализации, глобализации и рынка, обнажает колоссальные проблемы, в том числе и в области государственного строительства, является чрезвычайно благоприятной для новационного методологического поиска, прекрасно стимулирует последний. Современное состояние юриспруденции характеризуется не просто освоением широкого спектра современных правовых теорий, но и стремлением к созданию максимально приближенных, во-первых, к собственной, российской социокультурной специфике, а во-вторых, к конкретным особенностям текущего момента развития страны объяснительным моделям и концепциям. «Золотым веком юриспруденции» назвал настоящий момент развития правовой науки академик В.Н. К��дрявцев102. Последние десять лет (и это просматривается хотя бы по тематике работ, посвященных вопросам общей теории права и государства) идет работа по созданию особого мировоззренческого и методологического синтеза, базирующегося на выработке общих принципов понимания национальной юридико-политической реальности, а также на осмыслении соотношения, соизмеримости и взаимодополни- тельности различных методологических­ и общетеоретических подходов к исследованию последней.Магистральное направление постсоциалистического (реформаторского) правового дискурса в обнаружении смыслов российского правового бытия проходит через область господства все тех же проблем политической и правовой рефлексии, в конечном счете, как и прежде, связанных со столкновением Нашего и Другого государственноюридического опыта. Эвристическая значимость переноса основных концепций и направлений российской юриспруденции в плоскость диалога культур в общеметодологическом плане прекрасно обоснована еще М. Бахтиным: «­ Мы ставим чужой культуре вопросы, каких она сама себе не ставила, мы ищем в ней ответа на эти наши вопросы, и чужая культура отвечает нам, открывая перед нами новые свои стороны, новые смысловые глубины. Без своих вопросов нельзя творчески понять ничего другого и чужого (но, конечно, вопросов серьезных, подлинных). При такой диалогической встрече двух культур они не сливаются и не смешиваются, каждая сохраняет свое единство и открытую целостность, но они взаимно обогащаются». Сравнительный анализ здесь подобен дыханию: естественен и незаметен, но только лишь до малейшей его остановки. И в этом плане вряд ли можно согласиться, например, с В.М. Сырых, утверждающим, что хотя « вариационный характер общей теории права некоторыми российскими правоведами оценивается как благо, как реальная возможность расширить и углубить имеющиеся представления о праве, его закономерностях», но « в действительности многообразие теорий права, плюрализм в понимании и оценке российскими правоведами ее предмета, системы закономерностей возникновения и функ??ионирования права имеет больше негативных, чем позитивных сторон. В отличие от Януса, истина не может быть многоликой. Ее постижение сложный, диалектически противоречивый акт познания, допускающий существование не только плодоносных теорий, но и пустоцветов. Поэтому наблюдаемое ныне многообразие теорий права есть объективный факт, свидетельствующий о сравнительно невысоком уровне теоретических представлений российских правоведов о праве, его закономерностях...». Как все-таки нам дорог, близок и понятен «спасительный» монизм!Скорее, на этом пути современное отечественное правоведение подстерегает другая опасность. Так, А.И. Овчинников безусловно прав, когда утверждает, чтоОднако на рубеже ХХ и XXI вв. в работах многих западных исследователей « говорится и о необходимости преодоления индивидуализма, о недостаточности «правовой справедливости», об ограничении свободы индивида интересами общества и государства. Да и само «гражданское общество» (а этот термин употребляется все реже) понимается зачастую не совсем так, как в России. Может быть, стоит обратить на все это внимание сторонникам либертарно-индивидуалистических идей». В современном юридическом научном дискурсе обнаруживаются (и это, несомненно, позитивный показатель развития отечественной гуманитарной мысли) различные констатации, оценки и подходы. Так, стремясь уравновесить одностороннюю, как бы ото??ванную от национальных ментально-правовых оснований позицию С.С. Алексеева, который в условиях самобытной российской социально-правовой реальности явно гипертрофирует значение индивидуалистических политико-правовых ценностей, соответственно, гиперболизирует роль и значение частного права в регулировании общественных отношений и делает весьма поспешный вывод о необходимости отказа от таких, например фундаментальных принципов построения правовой системы, как ведущая роль конституционного (публичного) права, о придании Гражданскому кодексу функции своего рода конституции гражданского общества, Ю.А. Тихомиров пишет, что в нынешних условиях «[31] предстоит по-новому осмыслить понятие публичности в обществе, не сводя его к обеспечению государственных интересов. Это - общие интересы людей как разного рода сообществ, объединений (политических, профессиональных и др.), это - объективированные условия нормального существования и деятельности людей, их организаций, предприятий, общества в целом, это - коллективная самоорганизация и саморегулирование, самоуправление». Панораму воззрений и идей, вызванных освоением современным отечественным политико-юридическим сознанием вечной дилеммы общее частное, можно, конечно, продолжать бесконечно долго, тем более что проблема, в общем, упирается в сквозные для истории страны мотивы общинности, соборности в сочетании с якобы (по этому вопросу единого мнения нет) постоянно нарастающей (от эпохи к эпохе) этатизацией национального социально- экономического пространства, она суть проблема ментальная и поэтому имеет конкретный смысл только в культурно-историческом, нравственном измерениях общества.Однако российский политико-правовой дискурс в конечном счете решение любых актуальных проблем маркирует тем или иным типом правопонимания. Вне зависимости от сформулированных позиций и подходов, вызванных правовой рефлексией представителей юридического сообщества, сторонников различных направлений современного правоведения, их интеллектуальные изыскания основаны на представлении права в качестве предельного основания всей юридической реальности. Не вступая в полемику с адептами созвучных или принципиально противоположных концепций, можно эксплицировать общее состояние практики обсуждения и обоснования природы и существования­ (осуществления) права.Многообразие определений и подходов на самом деле кажущееся, а группируются они вокруг двух, явно различимых как в теории, так и в истории правовых учений позиций - известных (но не единственных!) аттракторов саморазвития (мировых) философско-правовых традиций - юридической (естественноправовое, либертарное направление) и легистской (позитивистское направление). Каждое направление, несомненно, выверено столетиями, верифицируемо и фальсифицируемо, открыто для критики, является своевременным продуктом нелинейного (флук- туационного) развития многих рациональных и иррациональных элементов цивилизации как самовоспроизводя- гцейся системы, зафиксировано в механизме долговременной памяти Интеллектуального меньшинства (что прекрасно «вычитывается» из гуманитарного наследия предков) и нашло достаточное (скрытое или открыто декларируемое) отражение в политико-правовом опыте, юридической практике в разные исторические периоды и у различных народов. Трансляция естественноправовых и позитивистских теорий, конечно, не сводится к примитивной, механической передаче базовых концептов от поколения к поколению, но, сохраняя фундаментальные положения, тем не менее­ обнаруживает постоянную склонность к модернизации как реакцию на культурные формообразования политического, религиозного, экономического характера. Так, существенно развивающая и обогащающая естественно-правовую традицию либертарная теория права в настоящее время идет по пути создания собственной юридической догматики, так как только развернутая до уровня догматики философия права приобретает качество законченной теории. При этом либертарная доктрина не может «­ просто заимствовать позитивистскую догматику, ибо последняя есть эмпирическая интерпретация принципиально иного понятия... либертарный подход развивается наряду с достаточно устойчивыми в отечественном правовом дискурсе альтернативными позициями». Например, рассуждая о «жизни» закона в современном обществе, Ю.А. Тихомиров недвусмысленно замечает, В свете поиска оптимальных моделей развития российской государственности в XXI в. в общий поисковый контекст хорошо вписывается концепция В.Н. Синюкова, пытающегося представить некоторую «третью силу» и тем самым указать выход из уже порядком поднадоевшей читателю либертарно-позитивистской коллизии. Возрождая, по сути, философию почвенничества в постсоветской юридической науке, В.Н. Синюков неизбежно лавирует между критикой данных «вестернизированных» доктрин. «Нарастает глубокий раскол позитивного права и жизни. Наше право все более вырождается в наукообразное законодательство - замкнутое и не понятное обществу». «На пороге XXI столетия соревнование естественно-правовой и позитивистской школ не может выступать в качестве главного источника фундаментальной правовой методологии. Это обстоятельство не учитывают авторы, стремящиеся «преодолеть недостатки» классических теорий, синтезировать их, «развить дальше».Очевидно, что с точки зрения общего развития отечественного правового дискурса создалась действительно уникальная ситуация: сформировавшаяся «идеальнаяре- чевая ситуация» (Ю. Хабермас) обеспечивает относительную свободу­ субъектов коммуникации от внешних, внена- учных воздействий, когда аргументы и контраргументы в концептуальном отношении уравновешивают друг друга, а отмеченный выше межкультурный (внешний) дискурсивно-практический диалог, в свою очередь, неизбежно инициирует диалог носителей разных теоретико-методологических (программных) установок в рамках одной юридической реальности. Последний мыслится и как основное средство соорганизации имеющих место разнонаправленных и, соответственно, отличающихся по ценностным приоритетам взглядов, и как единственное приемлемое (в духе искомой на рубеже тысячелетий толерантности) средство современной правовой и политической деятельности, надежное «лекарство» против застарелой болезни идеократии.В подобном ракурсе можно ­ точно так же, как и пределы развития тех или иных общественных и государственных институтов, форм и систем. « Опыт любого момента имеет свой горизонт... К опыту каждого человека может быть добавлен опыт других людей, живущих в его время или живших прежде, и таким образом общий мир опыта, больший, чем мир собственных наблюдений одного человека, может быть пережит каждым человеком. Однако каким бы обширным ни был общий мир, у него также есть свой горизонт; и на этом горизонте всегда появляется новый опыт...». Вероятно, в данном направлении, по пути выявления цивилизационных пределов собственного государственно-правового опыта, впрочем, как и устойчивых мнемонических структур российского юридико-политического дискурса, предстоит двигаться отечественной гуманитарии.Пока же основные тенденции развития политико-правового дискурса на рубеже веков могут быть представлены достаточно схематично:Во второй половине 90-х годов в результате перехода от идеократической модели национальной юридической науки к ее поли(амби-)валентному бытию устанавливается дискурсивный консенсус, основанный на относительной неустойчивости, открытости системы взглядов, концепций, теорий. Идеологическая ангажированность и политические фобии постепенно уступают м��сто согласованию позиций, основанному на профессиональной компетентности, толерантности и интеллектуальной честности. « Свободным является общество, в котором все традиции имеют равные права и равный доступ к центрам власти... установить равноправие традиций не только справедливо, но и в высшей степени полезно», - удачно заметил Пол Фейер- абенд в работе с весьма характерным названием «Наука в свободном обществе».Межкультурный диалог, столкновение традиций, сложная игра правовых и политических заимствований и «преемственностей», отсутствие единой доктрины развития отечественного государства и права в XXI в., очевидно, поддерживают «дуэль» аргументов, являющихся скорее продуктом саморазвития (самовоспроизводства) российской цивилизации, чем неким результатом «чистого» правового мышления исследователей. Постепенное преодоление ограниченности юридической науки, компилятивности и изолированности ведет к обретению теоретической самости нашего государственно-правового знания, инициирует неподдельный интерес фундаментального правоведения к философским, методологическим и научным достижениям ХХ в.Затянувшаяся « акинезия » (нарушение двигательной функции) и заидеологизированные ориентиры отечественной юридической науки привели ее к утрате смысловых связей с национальными политическими и правовыми практиками, спецификой социального уклада и, как следствие, значительно подорвали необходимый для дальнейшего значимого развития методологический ресурс. Поэтому­ в современной познавательной ситуации поиск методологий, позволяющих действительно обновить концептуальный аппарат и методы политико-правовых исследований соразмерно целям и задачам развития страны в условиях кризиса законности и правопорядка, в итоге и задает перспективы, определяет наметившийся парадигмалъный сдвиг российской юриспруденции.Развитие правовой науки инициирует процесс ассимиляции в ней новых эмпирических объектов и знаний, формирующихся в ходе постоянного развития национальной государственно-правовой действительности, что и предполагает не только методологическое обновление юридического познания, но и необходимое ему предшествующее совершенствование (пересмотр) самих оснований данной научной деятельности. Речь идет о теоретических процедурах, правилах, с помощью которых в науку вводятся новые теоретические знания. Именно в основании правовой науки формируются критерии оценки получаемых результатов, определяются предметы и объекты изучения, задается юридическая онтология.В современном отечественном политико-правовом дискурсе следует отметить и положительные, с точки зрения сохранения фундаментальности правовых исследований, явления. Многие работы последних лет (С.С.­ Алексеева, П.П. Баранова, В.А. Бачинина, Л.А. Лукашевой, Л.С. Мамута, В.С. Нерсесянца, А.И. Овчинникова, В.П. Сальникова, В.Н. Синюкова, В.М. Сырых и др.) не ограничиваются анализом тех или иных феноменов из области социально-правового опыта, т.е. не сводят онтологические представления о явлениях до класссического натуралистического вопроса: «Что же это на самом деле?», но стремятся к распредмечиванию соответствующих представлений и понятий, в которых эти феномены фиксируются и тем самым отвечают на другой вопрос: «Как следует это мыслить?». Это особенно показательно и значимо в контексте уже отмеченного выше компаративистского (диалогического) пространства, учитывая, «­ что формулировка опыта, содержащегося в пределах интеллектуального горизонта эпохи и общества, определяется не столько событиями и желаниями людей, сколько базовыми понятиями, которыми они располагают для анализа и описания своих переживаний ради собственного понимания... Каждое общество встречает новую идею, располагая своими собственными понятиями, своим собственным молчаливо подразумеваемым, фундаментальным способом видения; другими словами, своими собственными вопросами, своим особым любопытством». Разворачивание теоретического слоя в государственно-правовой сфере, таким образом, пробуждает далеко не праздный интерес к проблеме правового мышления, свойственного отечественному дискурсивному пространству (юридической науке и практике).Развитие российской политико-правовой мысли 90-х годов, несомненно, переживает период становления «малопонятного» для данного типа традиционных цивилизаций и, в принципе, крайне редко в них встречаемого открытого «дискурсивного сообщества» (М. Фуко), по природе своей свободного от всякого рода предрассудков и корпоративных ангажементов (насколько это вообще возможно для коммуникативной практики обсуждения и обоснования таких социальных абсолютов, каковыми являются право и государство). Наверное, методолог М. Фуко назвал бы подобную стадию антидоктриналъной, так как, по его мнению, именно доктрина, стремление к утверждению которой все-таки характерно (по национальной инерции) для некоторых современных исследователей, « связывает индивидов с некоторыми вполне определенными типами высказываний и тем самым накладывает запрет на все остальные, стремится к распространению, и отдельные индивиды, число которых может быть сколь угодно большим, определяют свою сопричастность как раз через обобществление одного и того же корпуса дискурсов». определенном типе цивилизаций эти архаические образы и идеи оказывали различное влияние на поведенческую сферу и характер народа, переживались по-разному (быстро или медленно), были подвержены изменениям с той или иной степенью интенсивности и в результате привели к разным государственно-правовым последствиям. Причин этому, конечно, много: от географического и даже климатического положения социума (Ш. Л. Монтескье) до уровня его участия, характера и роли в мировом коммуникационном пространстве.Например, в древнерусской традиции одним из приоритетных источников, оказавших впоследствии огромное влияние на устойчивость и трансляцию национального политического и социально-правового опыта, была языческая религия. Еще в рамках дохристианских верований, ценностей и ритуалов возникает достаточно стихийно (интуитивно) свойственный российской правовой действительности, конкретизирующийся в ее дальнейшем развитии понятийный ряд: «Правда», «Кривда», «суд», «ряд», «Правь» и др. Причем «Правь» - это одна из трех (Явь, Навь) древнерусских субстанций мира, означающая истину или законы (заметьте, какая синонимия!) и управляющая именно реальным­ миром (Явью, а не Навью - миром потусторонним).Надо сказать, что религиозной жизни древних русов как уникальному этнокультурному феномену и источнику национальной (в том числе и государственно-правовой) самобытности не было уделено достаточного внимания в отечественной юридической литературе (исключение составляют работы по мифологии А.П. Семитко и некоторых других авторов), а ведь религия в жизни древних славян значила много, и оставлять ее в тени - значит обрекать себя на непонимание существенных черт отечественного архаического менталитета. Более того, это значит не понимать многого и в настоящем, ибо даже современные юридические тексты довольно часто несут отпечаток этих « примитивных» (с позиций современного человека) представлений.В отличие от греков и римлян, традиционно считающихся (в западном мире) носителями высокой правовой культуры, древние русы не наделяли своих богов антропоморфными качествами. Они не переносили на них своих человеческих черт: боги не женились, не совершали преступлений, не судились, не хитрили и т.п. Славянские божества были скорее символами явлений природы, мифология носила в основном аграрно-природный характер. Отсюда и кажущаяся социальная­ инфантильность древнерусского человека, который действительно оказался напрочь лишенным конкретно-нормативных мифологических моделей, в некотором роде «предправовых (мифических) прецедентов», свойственных, например, древнегреческому архаическому сознанию. Отождествление же истины и закона в образе «Прави» (устойчивом архетипе отечественной правовой культуры), естественно, исключала из русской мифологии весы - важный и необходимый символ предправа, характерный для ранней мифологии большинства западноевропейских народов и способствующий внедрению в жизнь «гибких» регулятивных начал, через осознание индивидами ­ Следует остановиться и еще на одной важной особенности, характеризующей языческую Русь: русы не считали себя «изделиями» Бога, его вещами, но мыслили себя его потомками. Поэтому характер взаимоотношений между древними славянами и богами был совсем иной: они не унижались перед своим пращуром, а, осознавая явное родство, мыслили себя единым целым. Это была особая «жизненная тотальность» (чем, видимо, отчасти и объясняется отмеченная выше нормативно-социальная «размытость», свойственная жизненному миру древнерусского человека: способ упорядоченности и регуляции отношений был принципиально иным, чем в западных этносах, а именно, через стремление к единению, «собору» социальных, кровнородственных, природных и потусторонних сил, норм, ценностей и т.п.). И это еще одна важная черта отечественного догосудар- ственного менталитета - оформленность (уже на достаточно ранней стадии развития этнического самосознания) и устойчивость патриархально-соборных основ восприятия, понимания и оценки окружающей действительности.Обратимся к государственному периоду. Здесь следует выделить две позиции, а именно мнения С.М. Соловьева и Л.Н. Гумилева.Так, Соловьев рассматривает­ развитие Российского государства как единый исторический процесс, который можно и нужно дробить на множество эпох: все периоды отечественной истории сохраняют преемственность, и никакие, даже самые важные исторические события не смогли прервать «естественную нить событий, приведших к возникновению Российского государства», которое, судя по приведенной историком периодизации, возникло не ранее XIV в.В отличие от С.М. Соловьева, Л.Н. Гумилев в своей работе «От Руси до России» проводит мысль о том, что Древне-русское и Российское государство - это два разных политических образования, хотя территория, на которой они существовали, во многом совпадает. Но в этой связи самым интересным и важным (в контексте нашей работы) будет следующее утверждение: государство Древняя Русь - это неудавшееся Российское государство.Не вдаваясь в подробности данной научной дискуссии, отметим только, что Л.Н. Гумилев полагает, что в результате нашествия степных племен Древняя Русь, как уникальное образование, обладающее неповторимыми юридико-политическими и социальными характеристиками, разрушилась. На ее месте позднее возникло Российское (Московское) государство.Эта точка зрения­ (по многим причинам) нашла поддержку только у некоторых отечественных исследователей. Однако достаточно обстоятельно рассматривалась западными историками государства и права. Например, Э. Аннерс утверждает, что «­ русское государственное устройство, которое стало развиваться сначала со времен Великого Киевского княжества... однако, было прервано в эпоху позднего Средневековья завоеванием, а затем установившимся более чем на два века (1240-1480) игом татар». Более того, по мнению шведского ученого, « это событие привело к серьезной дезорганизации общества; кроме всего прочего, оно отразилось на распаде правовой системы страны... Татары уничтожили систему правового регулирования социального порядка». Заметим, что хотя подобное мнение по многим своим параметрам является далеко не бесспорным (в частности по отношению к уместности использования термина «иго» для обозначения монгольского влияния на Русь в рассматриваемый период), однако с позиций нашего исследования достаточно полезным. Последнее наглядно проявляется в ответе на вопрос: действительно ли исчезла древнерусская система правового регулирования или все же ее основные, базовые элементы сохранились и были «встроены» в ткань новой государственной формы Московского царства?Рассмотрение данного вопроса явно коррелирует с проблемой признания устойчивости национального правового мировидения, сохранения основ российского юридического менталитета, его проявлений и структурных элементов даже в условиях упадка, разрушения Древнерусского государства. Однако говорить об абсолютном «стирании», исчезновении сформировавшихся (естественно) политического мира, системы правового регулированияДанное положение (повторимся) имеет огромную теоретико-познавательную ценность, так как позволяет обосновать единение политически и идеологически разъединенных (часто явно искусственно) и нередко противопоставлявшихся этапов­ правовой истории России, ее источников, институтов и механизмов.Самодержавие, т.е. формирование сильного и достаточно авторитетного, обладающего «силой власти» центра, стоящего часто вне («мелочной») политической борьбы, считающегося легальным, легитимным и (на уровне коллективных представлений) неприкосновенным, является главной характерной особенностью политического и правового менталитета Московского государства.В отечественной истории вообще и в истории государства и права в частности исследователи традиционно фокусировали свое внимание на эпохе петровских и некоторых допетровских преобразований, достаточно часто и необоснованно оставляя в тени важные предшествующие этапы. Такой акцент как теоретически, так и методологически обеднял, даже искажал представления современников о российском правопонимании и правочувствовании, так как именно богатый событиями допетровский период раскрывает истоки собственно национального политико-правового потенциала, эксплицирует отечественные государственные и юридические ценности, установки и аттитюды, стереотипы в «чистом» виде, лишенном каких-либо (грубых) заимствований. Это естественно сложившийся, уникальный и­ оригинальный национальный юридический мир, с собственной символикой и структурой регулятивной системы, специфическим сочетанием нормативных и ненормативных регуляторов и имманентными формами выражения.Именно в это внешне очень спокойное время на самом деле идет напряженная работа национального духа, формируется (возможно, пока еще схематично) собственная правовая система, которая, как неосознанная, до конца не отрефлексированная юридическая традиция, по мнению автора, оказывает на современность гораздо большее влияние, чем многие последующие экономико-правовые преобразования.В этой связи сформулируем следующие положения:- ­Однако Г.В. Швеков писал, что влияние византийских законов на отечественное право все же происходило, но не в порядке прямого восприятия, а главным образом через посредство древнерусских церковных законов - Номоканона, Кормчей Книги. Заимствуемые правовые акты содержательно перерабатывались и приспосабливались к русскому обычному, а затем и княжескому праву.Следует отметить и еще один исторический источник формирования отечественного юридического менталитета: развитие, наполнение содержанием и смыслом основных структур российской правовой ментальности происходило в условиях отсутствия должной политической и юридической коммуникации (духовной после падения Константинополя замкнутости), что также способствовало возникновению и консервации множества патриархально-патерналистских и мессианских начал (традиций, установок, институтов) в правовой культуре российского общества.Только в полной мере учитывая вышеназванные (впрочем, как и иные) обстоятельства, можно подойти к адекватному пониманию всего комплекса причин и предпосылок, позволяющих объяснить природу национальной правовой системы, примерно с XV-XVI вв. Так, западные историки утверждают о неком радикальном повороте в генезисе отечественного­ права, когда «уровень права Древнерусского государства в целом соответствовал уровню правового развития Англии и Скандинавии того времени» (по утверждению все того же Аннерса), а «­ правовая система России в XIV- XV вв. уже представляет собой разительный контраст с государственным законодательством Западной Европы... Даже когда царь Алексей Михайлович издал в 1649 году свое Уложение, стало ясно, насколько значительно русская техника законодательства отставала от западноевропейской ». Подобные выводы представляются, мягко говоря, недостаточно обоснованными, более того, противоречащими фактам из истории западноевропейской философско- правовой мысли. Авторитетные европейские ученые XVIII и XIX вв. признавали, что Соборное Уложение именно по уровню законодательной техники превосходило многие западноевропейские кодификации. Оно было издано на немецком, французском, латинском и датском языках. « В 1777 г. Вольтер пишет, что получил немецкий перевод российского Свода Законов и начал переводить его на язык «варваров-французов». Французскую юриспруденцию Вольтер оценивал как «смешную» и «варварскую», построенную на декреталиях папы и церковных нормах. Вольтер и его коллега даже внесли по 50 луидоров в пользу того, кто составит уголовный код??кс, близкий к русским законам и наиболее пригодный для его страны». Воистину противоречивость эпох, событий, явлений в истории отечественного права и государства неизбежно порождают не менее противоречивые оценки их результатов.Памятуя об оговоренных выше охранительно-консервативных функциях правового менталитета, определяющих самобытное развитие национальной правовой культуры, вряд ли можно серьезно утверждать о безусловном влиянии пусть даже самых значимых в истории страны, внешних обстоятельств (войн, нашествий и т.д.). Наверное, более продуктивным будет поиск ответа через особую национальную рефлексию, обращение к духовному вектору развития российского правопорядка и государственности. Следуя данной исследовательской позиции, обратимся к роли центральной (государственной) власти, ее «архетипической» природе и значимости в процессе формирования юридического менталитета России.Многие парадоксы национальной истории, ее неожиданные повороты не раз демонстрировали следующее: душит» еще в зачаточном состоянии.Именно этот архетипический, по своей сути, фактор является важным методологическим ключом к пониманию и экзегезе многих событий, явлений, феноменов и парадоксов, в той или иной мере связанных с политической историей страны, развитием и функционированием ее правовой и экономической систем.Причины такого не по-гегелевски «простого» снятия гражданского общества в России обычно ищут в традиционно выделяемых исследователями, в целом придерживающимися позиции об изначальном правовом и политическом отставании страны, некой исторической ушербности ее развития, в особенностях генезиса отечественной государственности. Справедливости ради заметим, что их рассуждения не лишены некоторой (вполне соответствующей их сравнительно-европоцентристской методологической позиции) логики и смысла, несомненно, представляют интерес для предмета данной работы:- национальные государства Западной Европы зарождались и развивались при существовании самых разнообразных форм государственно-политического и социального устройства: графства, герцогства, епископии, республики разных видов (города-республики и др.), города-коммуны, «вольные» территории и т.д. Все­ они находились в разной степени соподчиненности, и население их было связано со своими правителями разной степенью прав и обязанностей. В отечественной же истории со времен Киевской Руси наблюдается явная унификация форм государственного устройства: по сути дела, существует только одна форма - княжества, в каждом из которых главой является князь со своими старшими дружинниками - боярами;- ­ отдельным лицам либо целым социальным группам. Еще В.О. Ключевский отмечал, что « пространство Московского княжества считалось вотчиной его князей, а не государственной территорией: державные права их, составляющие содержание верховной власти, дробились и отчуждались вместе с вотчиной, наравне с хозяйственными статьями». Так, в 1302 г. произошло знаковое событие, важное для утверждения взгляда на землю-удел (государство) как на свою частную собственность: переяславский князь Иван Дмитриевич завещал город Переяславль и волость вместе со всем населением, оброками и ловлями как свое частное владение, «как сундук с добром и платьем» Даниле Московскому. Очевидно здесь то, что значима была не только и не столько земля, города и другие ценности материального порядка, но произошло совершенно другое - задолго до установления «самодержавия и абсолютизма» создаются и постепенно закрепляются в реальной государственной практике, отражаются в массовом политико-правовом сознании прецеденты приватизации отдельными лицами, семьями или родами самой государственной власти. Последняя же, по нашему мнению, неизбежно сопровождается и персонификацией ответственности (перед Богом и потомками своими) за «судьбы Отчизны и простого, «мизинного» люда». Вообще, московские князья уже в XIV-XVI вв. довольно «просто» распоряжались вотчинами бояр, «перебирали» их земли, лишали их отдельных привилегий, отбирали в казну и т.д. Более того, Судебник Ивана III (1497 г.), Ивана­ Грозного (1550 г.) и даже Соборное Уложение 1649 г. не содержат четкого юридического (легального) определения «поместья» и «вотчины». На ментальном уровне отечественного политико-правового бытия подобная ситуация неизбежно «откликается» возникновением соответствующих юридических ценностей и установок, стереотипов, символов и ритуалов, что, несомненно, сопровождается формированием адекватного ситуации стиля правового мышления как на уровне городского, «интеллектуального» меньшинства (после всего сказанного будет вряд ли корректно называть его политической элитой), так и в рамках народной традиции, представленной «молчаливым большинством» (термин А.Я. Гуревича) соотечественников. И в этом смысле абсолютно точно, «что для российского менталитета власть - это дьявольская сила»39;* Макаренко В.П. Российский политический менталитет // Вопросы философии. 1994. № 1. С. 39.- закономерным финалом, апофеозом и апогеем одновременно стал следующий этап взаимоотношений российского общества и государственной (самодержавной) власти, начавшийся в 1547 г., когда торжественно совершился ритуально-символический по форме, но ментальный по сути­ и значению «чин венчания» Государя всея Руси Ивана IV на царствие. «­ Смысл церемонии заключался в том, что Иван IV «венчался» на царствие не сам по себе, а на «брак» со святой «невестой» Русью. Утверждалась следующая иерархия духовно-светского подчинения народа: наверху сам Бог, затем святая пара Иван Васильевич и Русь, которые являются «отцом и матерью» для своих детей-подданных (напомним, по «правде» равных перед ними)». А кто же между ними? Где национальная политическая, экономическая или военная аристократия, «рыцари» и «третье сословие»? Думается, что такой «средней», праводостойной и правосознающей, «скрепляющей» (по выражению Н. Эйдельмана) силы, роль которой на Западе играло, например третье сословие, в России не было, хотя бы уже потому, что она просто не вписывалась в систему координат традиционного российского юридического и политического миропонимания и мирочувствования, не отвечала социально-психологическим установкам большинства россиян. Благодаря же слабой структурированности социума, известной его социально-политической инерции, правовой «размытости» индивида в общинной среде, интересы, «помыслы» целого в России всегда представляла и представляет верховная власть - зовется ли она царской, партийной, президентской или какой-либо еще. В определенный исторический период в России сформировалось весьма специфическое (по сравнениюс имеющимися европейскими аналогами) деспотическое самодержавие, которое в тех или иных формах продержалось вплоть до 1917 г., а если говорить о государственно-правовом режиме, то, возможно, и значительно дольше.­ И вновь возникает мысль о преемственности государственного устройства через сохранение национального юридико-политического типа на глубинном архетипическом уровне, идентичность которого настолько устойчива, что не может быть «стерта» даже в ходе самых, казалось бы, радикальных преобразований. В итоге, следуя вышеизложенным положениям, российский юридический менталитет еще в допетровскую эпоху и задолго до «прихода» большевиков развивается в условиях господства этатистского принципа отечественной политико-правовой культуры: сильное государство - слабое («негражданское») общество,, Здесь можно вспомнить и такую банальную мысль (политический трюизм), как: положение высших классов, элиты общества всегда является следствием и показателем общего состояния народа.Известное же теоретико-методологическое положение о возможности сопоставления правовой системы с другими, столь же широкими системами - экономической, политической - с целью выявления их специфики и форм взаимодействия как однопорядковых по своему уровню явлений, в рамках традиций генезиса российского государства обосновывается просто и в полной мере.«Общее крепостное состояние сословий»­ (по замечанию известного юриста, либерала Б.Н. Чичерина) продолжалось, по крайней мере «де-юре», до известного указа императора Петра III от 18 февраля 1762 г. о дворянской вольности. Отечественная политико-правовая история подобного акта еще не знала, хотя содержание его, как хорошо известно, довольно незамысловатое: дворяне были освобождены от обязательной государственной службы. Для России этот документ и последующие за ним екатерининские акты 70- 80-х годов XVIII в., например Жалованная грамота императрицы дворянству, в которой, опять же впервые, были предоставлены правовые гарантии собственности, правда, на свои же земельные владения, по значению своему были Magna Charta Libertatum - ожиданием новой эпохи.Появление первого (даже по весьма жестким вестернизированным юридическим меркам) свободного сословия, субъектов права, с точки зрения западного юридического опыта, европейской правовой и политической традиции, 09 Нерсесянц В.С. Философия права. М., 1997. С. 357.должно было неизбежно вести к дальнейшему освобождению иных слоев российского населения. И с этих позиций Россия стояла на пороге великого «коперниканского» поворота всего политико-правового уклада­ - установления формально-правового равенства через преодоление вековой юридической деперсонификации индивида, соборного состояния общества (на фоне традиционной для страны фактической и юридической приватизации и персонификации власти). Подобное признание абсолютной и безусловной ценности права, которое, по мысли реформаторов, необходимо «поднимается» над имущественно-сословными, национально-религиозными качествами личности, признавая тем самым ее самодостаточность в качестве субъекта правовых отношений, в российской истории трудно было бы переоценить, но...Попытка (достаточно успешная в странах западной Европы и США) изменения отечественной юридической и политической систем практически провалилась: дворяне, все же получив ряд «дарованных» привилегий и свобод, тем не менее, так и не превратились в праводостойное (по западным канонам) сословие, поэтому эпоха просвещенного абсолютизма быстро сменяется периодом «антилиберальной реакции», павловским реформаторством (по-другому, обычным наведением порядка в практически разоренной, «распущенной» былыми, часто доведенными до абсурда дворянскими вольностями стране) и николаевской цензурой. С позиций­ данного исследования важно другое - традиционный российский правовой менталитет «выстоял», проявил неожиданную (для реформаторов) устойчивость, вновь воспроизвел и сохранил содержание своих основных структур.Причина? Скорее всего, их несколько. Во-первых, общементальный фон (фонд), его основные характеристики (устойчивость, фиксация, трансляция и т.д.); во-вторых, сохранение, незыблемость основных инстит??тов, стандартизирующих политико-юридический менталитет. По поводу последнего, активный деятель третьей Государственной Думы и Временного правительства Александр Гучков замечал: «­ Историческая драма российских реформаторов состояла в том, что они были вынуждены отстаивать монархию против монарха, церковь против церковной иерархии, армию против ее вождей, авторитет правительственной власти против носителя этой власти». Его вывод можно воспринимать и как обозначение важной проблемы воссоздания и реализации в отечественной политико-правовой реальности подлинных ценностей, которым надлежит заменить собой реализацию ценностей мнимых, осуществляемую под видом подлинных. В-третьих, наличие особой «питательной среды»: «апробированного» самой отечественной историей стиля юридического мышления; основных носителей (субъектов) национальных юридических ценностей, установок, символов и ритуалов. К последним, прежде всего, следует отнести российское крестьянство.приобрести необходимые атрибуты гражданского общества и, тем самым, перейти в принципиально иное качественное состояние.Право, понимаемое сторонниками радикального изменения отечественной государственно-юридической жизни исключительно в рамках западной версии, в этом «вестернизационном» процессе было призвано стать значимым элементом культур-национального бытия и прекратить свое существование, как им казалось, в качестве атрибута власти (приказов суверена). В условиях самобытной юридической реальности оно должно было стать нормативной формой выражения свободы посредством принципа формального равенства людей в общественных отношениях. И [38] это в стране, где термин «право» получает признание (и то на уровне властных элит) только в петровскую эпоху, а до этого момента его прекрасно «заменяет» более емкое понятие «правды», включавшее в себя субъективное и объективное право, характерные для уголовного и гражданского права нормы (и представления) справедливости, религиозно-нравственные каноны и т.д. Именно «правда» веками определяла специфику регулирования общественных отношений, идейное содержание государственной власти в России. Например, весьма показательна обязанность царя «держать совет» с Думой, Земскими Соборами, которая должна была исполняться не как результат борьбы населения за ограничение верховной власти, а «во имя обоюдной любви царя и народа»: ведь требование любви было не только давно известно, но и достаточно органично традиционному русскому праву (крестное Целование, договоры «о любви и правде» и др.). Поэтому «Соборы никогда не претендовали на власть (явление с европейской точки зрения совершенно непонятное), а Цари никогда не шли против «мнения Земли>> - явление тоже чисто русского порядка... и все это вместе взятое представляло­ собою монолит, который нельзя было расколоть никаким цареубийством». Видимо, следует говорить о не- ком специфическом качестве, которое приобрел классический для общей теории государства и права вопрос о взаимной ответственности общества (личности) и государства в отечественном правоментальном пространстве. Известный русский историк права С.В. Пахман писал: «Внимательный глаз открыл бы в нашем обычном праве, быть может, и такие начала, которые свойственны самому развитому юридическому быту».И все же кардинальное изменение, которое совершила (или должна была совершить) правовая реформа в сознании народа, заключалось в том, что право, прежде отождествляемое с божественной волей (олицетворяемой в царской власти) и имеющее сакральный характер «общинной правды» постепенно (возможно, очень медленно) теряло образ «сверхъестественного руководства» и на глубинном уровне умственного и духовного строя народа трансформировалось (или трансформировалось бы) в привычный для населения способ регулирования наиболее важных социальных отношений.Таким образом, правовые и политические реформы даже в своем половинчатом виде, «проектном состоянии» служили­ источником известной в XIX - начале ХХ в. вестернизации русского права, проводником принадлежащих западной правовой традиции ценностей, стереотипов, установок (аттитюдов) и представлений в недра отечественного юридического менталитета.Однако в России во второй половине XIX - начале ХХ в., в отличие, например, от Франции и Великобритании, сформировалась принципиально иная духовная ситуация: не произошла десакрализация верховной персонифицированной власти, такая, чтобы население видело в ней только гражданский (политический) институт, не были устранены нигилистические настроения большинства населения, изжиты практически повсеместное неверие в закон (в возможность законности и правового порядка в стране), органическая боязнь хаоса при утрате «сильной руки» (свобода в массовом сознании - это стихия, воля). Учитывая жесткую детерминацию российской пр��вовой системы, наличие явных функциональных связей с организацией отечественного государства либеральный идеал правопони- мания и правоприменения пореформенного периода в сознании большинства россиян так и не был сформирован.В итоге альтернативный путь развития страны, связанный с ассимиляцией западных политико-юридических форм­ и институтов, а следовательно, с сотрясением основ российской правовой культуры и радикальным изменением духовно-этических принципов и аксиом национального правосознания, ломкой отечественного юридического менталитета, уже к 1907-1910 гг. показал свою полную несостоятельность и в итоге был свернут, прекратил свое существование как культурная тенденция, по сути, подтолкнув общество к господству революционной стихии в его стремлении обрести некую исконную почву национального права и государства, дать им собственное «прочтение», интерпретацию цели и задач в свете стремления к размежеванию с западным социально-юридическим дискурсом.Вскрывая проблемы отечественной правовой рефлексии начала ХХ в., следует остановиться и на особенностях российского конституционализма. В пределах отечественного ментального пространства, сложившихся типических инвариантных структур и стереотипов отечественного правового уклада потребность в писаной Конституции, т.е стремление к четким формально-правовым основаниямгосударственности, имела очень слабую укорененность в сознании большинства социальных слоев, и даже те силы, которые объективно подрывали царское самодержавие и способствовали продвижению­ к иным политическим формам, чаще всего руководствовались не формальными юридическими идеалами (что в полной мере свойственно западному правовому просвещению XVIII-XIX вв.), а материальным идеалом «народного блага»: по сути, им нужна была власть в том же объеме и с теми же способами осуществления, измениться должен был только ее вектор, власть должна была быть «перераспределена» в интересах других (периферийных по отношению к властному центру) общественных групп. Впрочем, это мнение разделяли и российские монархисты. И. Л. Солоневич пишет: «...­ Народно-Монархическое Движение в «восстановлении монархии» видит не только «восстановление монарха», но и восстановление целой «системы учреждений»... той «системы», где Царю принадлежала бы «сила власти», а народу «сила мнения». Это не может быть достигнуто никакими «писаными законами», никакой «конституцией», ибо и писаные законы, и конституции люди соблюдают только до тех пор, пока у них не хватает сил, что бы их не соблюдать». Таким образом, построение демократической государственности западно-европейского образца в России, характеризующейся в первую очередь адекватной ее принципам и целям правовой системой, всегда так или иначе сводилось к вопросу политического «продавливания», лозунга, увлеченного копирования и даже сиюминутных настроений различных «просвещенных» властителей, но ни в коем случае не увязывалось с эволюцией, особой логикой развития национальной юридической традиции и объективными факторами генезиса отечественного государства.В контексте представленного историко-правового дискурса такие переломные времена, как 90-е годы ХХ в., несомненно оказывают значительно более глубокое влия-ние на формирование юридической ментальности, чем периоды стагнации (застоя). Именно в эпоху реформирования, связанную (что более чем естественно) с разного рода энтропийными тенденциями, массированными инновациями, на различных этапах ломки устоявшихся государственно-правовых форм и институтов, привычных схем (моделей) социально-экономического общения появляются навязчивые иллюзии о возможности быстрого преодоления тянущих в прошлое исторических образцов, изменения долгосрочной памяти общества­ и формирование на этой основе нового юридического и политического генотипа. Подобные представления обусловлены, прежде всего, сущностью, природой происходящей в стране социальной трансформации: идет формирование новых социальных субъектов, якобы происходит (или ощущается?) распад социалистической правовой реальности, усиливаются тенденции очередной вестернизации национальной юридико-политической системы, а следовательно, должны изменяться основные акценты и ориентиры внутренней и внешней политики государства, намечаться новые принципы диалога человека и общества с властью и т.д.Однако чаще всего все это происходит на уровне публичного (активно декларируемого «реформаторской» властью) дискурса. Постепенно проходящая эйфория первых лет демократических изменений, довольно быстрое разрушение (казалось бы, весьма прочного) антибольшевистского консенсуса обнажают реальное положение дел - скрытый дискурс современного российского реформирования. Обращение к нему даст возможность объективной, всесторонней оценки начавшейся примерно с середины 90-х годов широкой правовой аннигиляции, когда иностранные правовые конструкции, оказавшиеся в чуждом им ментальном универсуме России, начинают­ весьма активно поглощаться, растворяются в его традиционных установлениях, приводят к различного рода юридическим и политическим мутациям и в итоге превращаются в квазиюридические (провоцирующие правовой нигилизм и скепсис, известное разочарование большинства населения) феномены. Искушение быстрой модернизацией национального мира, охватившее новые политические и юридические элиты начала 90-х, и, соответственно, стремление к такому же скорому практическому (минуя необходимое в подобных случаях всестороннее и непредвзятое теоретическое, научное осмысление) освоению «заемных» правовых и политических институтов, широкомасштабная ассимиляция иных юридических традиций, как показал опыт, не принесли ожидаемых результатов. В этих условиях отечественная политико-правовая сфера просто обречена на поиск предельных оснований собственного бытия, соотнесение последних с меняющимися в стране поколениями, динамичным миром, проблемами и перспективами общецивилизационного развития.3.2. Социокультурная легитимация институтов российской юридической ментальностиМентальность ­ человека создает особое мировидение, которое в свою очередь влияет и на творчество человека. «[28] Человек как разумное и эмоциональное существо не ведет себя автоматически, и все его поступки, от элементарно-бытовых до тончайших выражений в сфере творчества, от участия в социальных движениях до размышления наедине с собой, в огромной степени обусловливаются той системой мировидения, которая присуща данной культуре и стадии общественного развития». Хотя отмеченная ранее деревенская собственногопроцессов в развитии страны, в частности специфика генезиса национального права, не только тормозили генерацию собственных либеральных идей, их институциализацию, но и отторгали любые заимствования последних.Отсюда и три идейно неравновесных направления либерализма в России, и быстрый переход многих либералов (или псевдолибералов) либо на анархистско-революционные позиции, либо в лагерь сторонников безраздельно господствующего в стране охранительно-консервативного (нацонально-патриотического) направления. На теоретическом уровне это выразилось, например, в сложной судьбе доктрины естественного права в России, этой неизбежной спутницы процессов либерализации. «Отвергнув естественное право, мы лишили себя всякого критерия для оценки действующего права», - предупреждал Е.Н. Трубецкой.Доминирование различных видов позитивистской идеологии (в основном в этатистском ее прочтении) и в то же время наличие различного рода анархо-революционных настроений как естественной реакции на позитивацию политической и правовой мысли в стране, амбивалентное юридико-государственное пространство Российской империи просто не могло вместить либеральные ценности и установки: они отрицались­ и «слева», и «справа», какими бы притягательными и заманчивыми ни казались и какими бы блестящими теоретиками ни ра??рабатывались. Однако ясно и другое: разноименные заряды всегда притягиваются, и в итоге в конце XIX - начале ХХ в. консервативный синдром массового сознания в плане присущих ему ориентиров на внеюридические средства и методы действительно сближается со своим антиподом - революционным синдромом (синдромом «слома», жесткой, радикальной и быстрой модернизации страны). Духовной основой для этого сближения стал все тот же одинаковый набор общераспространенных рациональных и подсознательных, логических и чувственных представлений и установок, выражающих характер и способ группового правового и политического мышления, следствие одинакового, устойчивого отношения к праву как средству решения национальных проблем. В этой связи несомненно прав А. Балицкий - ­ментальности.Явное преобладание традиционного правопонимания и, как следствие, развитие основных направлений (за редким исключением!) национальной мысли по схеме «философии крайностей», поляризация политического самосознания отечественной интеллигенции явились предпосылками для быстрого усвоения обществом гиперрадикального, революционного (в различных антиправовых его модификациях: от анархизма до большевизма) правосознания. Как это ни парадоксально, но в первой четверти ХХ в. марксизм (по содержанию и форме - западное учение), правда, в весьма утилитарной, ленинской интерпретации, «превратился на российской почве в форму решения национальных задач, стоящих перед Россией в начале ХХ века», выступил формой подспудных процессов, идущих из глубин (нео- трефлексированных, подсознательных слоев) восточнославянской цивилизации.Именно в этот знаменательный для последующего развития страны период в российском политико-правовом менталитете окончательно возобладал, получил свое полное воплощение определенный взгляд на отечественную юридическую действительность: правовая система России всецело детерминирована причинно-функциональными связями с организацией отечественного государства,­ национального политико-институционального пространства.Заметим (и еще раз обратим на это внимание), что подобные представления в середине - конце XIX в. уже были характерны как для «малой» народной традиции, так и для «великой» письменной, цивилизационной. В контексте традиционной отечественной правовой культуры единения, на фоне разрушенной реально, но явно сохраняющейся (об этом будет сказано далее) на архетипическом уровне представлений населения соборной модели организации властных отношений (« сила власти » Царя и « сила мнения » Земли) и «молчащее большинство» соотечественников, и адепты «великих письменных текстов» удивительным образом «укладываются» (за редким исключением) в общую парадигму государственно-правового видения: вера в разумные мероприятия власти, логическая последовательность которых - от «базовых», социально-экономических до государственно-правовых - способна переустроить в соответствии с неким рациональным замыслом всю правовую систему России, соседствует с то и дело вырывающимися наружу нигилистическими настроениями и антиэтатистскими установками, тотальным разочарованием­ властью. Государственно-правовой идеализм на грани своего антипода.Подобные вз��ляды, всегда существовавшие в национальном политическом и юридическом мировиде- нии, в ситуации пореформенного периода второй половины XIX в. окончательно утверждают государство в качестве самоценности, абсолюта отечественной правовой жизни, а с другой стороны, нередко предполагают рассмотрение его как первопричины, основного виновника различных социальных потрясений. По сути, в своем явном виде формируется хорошо известное сейчас социологическое понятие государства, основной чертой которого «­ являет- с я отрицание юридической природы государства, рассмотрение в качестве основы государства не формально-юридических, а фактических социальных явлений, а именно явлений властвования». Все субъективные права в таком государстве считаются «жалованными», октроированными властью, не связанной никакими дозаконотворчески- ми и внезаконотворческими правами подвластных. Причем в отечественной политической мысли конца XIX - начала ХХ в. (у авторов, придерживающихся определенных мировоззренческих установок) еще прослеживается уверенность (вероятно, во многом порожденная западными рационалистическими позициями XVII-XVIII вв.) о возможности некого «просвещенного самоограничения» государственной власти в России. Однако это вовсе не противоречит социологическому представлению о сущности государства, которое, если конечно пожела??т, может в любой момент само ограничить себя системой законодательных предписаний, а может (также, произвольно) и отказаться от такого «самоограничения» (жеста доброй воли). Государственная власть при таком понимании может (если, конечно, пожелает) трансформироваться в государство законности, но никогда так и не «дойти» до правового государства.Авторитет (культовый образ) государственной власти в России, огромное внимание к действиям государственного аппарата и в то же время наделение его ответственностью абсолютно­ за все происходящее в обществе (включая даже частную жизнь граждан) вело к созданию, следуя западным политико-правовым теориям и оценкам, тоталитарной государственной машины, исключало частно-правовые начала в социальных отношениях. Практически это означало признание за государством возможности делать все, что оно считает необходимым, обосновывало вторичность общества, лишение его права устанавливать какие- либо ограничения для этого Левиафана, патернализм и иждивенчество, социальную безответственность и расчетливый некритицизм официальной политики и т.д. «Как медицина заведует трупом, так и государство заведует мертвым телом социума».Так, Г.Ф. Шершеневич недвусмысленно заявлял: «­ Гипотетически государственная власть может установить законом социалистический строй или восстановить крепостное право; издать акт о национализации всей земли; взять половину всех имеющихся у граждан средств; обратить всех живущих в стране иудеев в христианство; запретить все церкви; отказаться от своих долговых обязательств; ввести всеобщее обязательное обучение или запретить всякое обучение; уничтожить брак и т.п. » Правда, автору этих строк подобные примеры казались граничащими с абсурдом, утопическими вследствие их практической неосуществимости из-за противодействия того «социального материала», с которым имеет дело государство. Однако с тех пор известные события в России, Европе и мире убедительно показали, что в условиях кризиса (российской, европейской и др.) правовой и политической идентичности, очевидно, обострившегося во второй половине XIX - начале ХХ в., нет ничего более реального, чем безраздельное господство государства (и юридическое, и фактическое) при изощренной системе социально-идеологического оправдания, сакрализации его функционального бытия, когда все слои общества превращаются в «великое молчащее большинство». В дальнейшем именно на этом фоне формируется послеоктябрьское правопонимание и соответствующая ему юридическая практика.Таким образом, аккумуляция российского правового и политического опыта, его выражение и обоснование в отечественном (парадоксальном) «двуполярном», этатистско- анархистском (самодержавно-бунтарском) политикоюридическом дискурсе закономерно привели не только к событиям Великого Октября, но и во многом определили «окраску»­ послереволюционной истории. И в этом смысле действительно можно согласиться с рядом современных отечественных исследователей, эксплицировавших особую роль событий 1917 г. в развитии национальной государственно-правовой ментальности. «­ Октябрь 1917 года стал закономерным и даже необходимым России: он соединил, через оппозицию к себе, допетровскую и петровскую Русь; снял идеологические споры о путях развития России в их постановке XIX века, практически устранил теоретические конфликты монархистов и конституционалистов, либералов и социалистов»133. Видимо, большевики остановили российский интеллектуально-идеологический «маятник» на подлинно национальной «отметке».Снова возвращаясь к генезису политико-правовой традиции Запада и осторожно проводя некоторые аналогии, можно также вспомнить мощные перевороты, повторяющиеся через определенные временные периоды - от знаменитой григорианской реформы и протестантской Реформации до не менее значимых Английской, Французской и Американской революций - и обеспечивающие свержение ранее существовавших политических, правовых, экономических, религиозных, культурных и иных общественных отношений в пользу установления новых институтов, убеждений и ценностей. Эти « великие революции политической, экономической и социальной истории Запада представляют собой взрывы, происшедшие в тот момент, когда правовая система оказалась слишком неподатливой и не смогла ассимилировать новые условия»134. Они были фундаментальными превращениями, в историческом смысле стремительными, прерывными, часто насильственными переменами, от которых «лопался по швам» сложившийся в стране политико-правовой уклад. « Свержение существующего закона как порядка оправдывалось восстановлением более фундаментального закона как справедливости. Именно убеждение, что закон предал высшую цель и миссию, приводило к каждой из великих революций», - утверждает в этой связи Г. Дж. Берман130. Каждая революция представляла собой отказ от старой правовой системы, заменяла или радикально изменяла ее. В этом смысле это были тотальные революции, устанавливающие не только новые формы правления, юридические институты, структуры экономических и общественных отношений, но и новые взгляды на общество, воззрения на справедливость и свободу, прошлое и будущее, новые системы универсальных ценностей и установок. Разумеется, это происходило не сразу. Значительная часть старого мира, прежнего социально-правового и политического уклада, сохранялась, а через какое-то время даже увеличивалась, но в каждой революции основа политического и правового развития страны - юридическая парадигма (аксиомы правосознания и др.) как наиболее значимый элемент национального менталитета - подвергалась вполне ощутимым изменениям.В данном контексте неизбежно возникает вопрос о корректности подобных характеристик относительно Российской революции 1917 г. Все тот же Г.Дж. Берман спешит приблизить смысл и значение «русской» революции к пяти великим революциям, изменившим, по его мнению, западную традицию права в ходе ее развития. Но предлагаемый в исследовании­ подробный анализ отечественной истории как истории национальной политико-правовой ментальности явно не подтверждает подобной позиции: не только в ходе революции, но и за долгие годы последующего социалистического развития фактически (подчеркиваю, фактически) так и не были созданы иные, ранее совсем незнакомые обывателю государственные структуры, социально-экономические отношения, взаимоотношения между церковью и государством, нормативно-правовые предписания и, уж тем более, принципиально отличающиеся по сути и направленности от империи петербургского стиля или «Московии» господствующие (отечественные либерально-западнические концепции второй половины XIX - начала ХХ в. вряд ли можно [15]считать таковыми) политико-правовые доктрины, действительно отражающие общественные воззрения на государство, право, порядок, правосудие и т.д. Объяснение этому весьма банально: как на обыденном, так и на «высоком», доктринальном уровне правовое мышление принадлежит «миру повседневной жизни», явленному нам (в своих устойчивых структурах) в виде национальной ментальности. А. Шюц определяет последний как «­ интерсубъективный мир, который существовал задолго до нашего рождения и переживался и интерпретировался другими, нашими предшественниками, как мир организованный. Теперь он да�� нашему переживанию и интерпретации. Любая интерпретация этого мира базируется на запесе прежних его переживаний - как наших собственных, так и переданных нам нашими родителями и учителями, - и этот запас в форме «наличного знания» функционирует в качестве схемы соотнесения (выделено нами. - А.М., В.П.)». Таким образом, «жизненный мир» любого ученого, и в частности правоведа, определяемый Э. Гуссерлем как совокупность первичных, «фундирующих» интенций, является производным от менталитета, носителем которого он является. Это именно производностъ, не повторение или «калькирование»: исследователь, естественно, независим в своих суждениях, однако «жизненный мир» является «горизонтом» всех его целей, проектов, интересов независимо от их временных, пространственных и т.п. масштабов. Правовое мышление ученого (как, впрочем, и любого индивида) не только предметно, но и интенцио- нально, и стилистически определенно. Последнее же задает именно менталитет.В итоге (в самом начале еще просматриваются некоторые доктринальные «шатания») изменился стиль, «слог»,названия идейных течений, авторский корпу??, цитируемые источники, возможно, система аргументации, цензор, способ распространения (пропаганды) в массы, т.е. буква, а не дух. Однако « именно дух права должен быть в центре внимания, поскольку дух есть синоним естественной направленности или конечных целей, на которых основывается любая юридическая система». Изменения же внешних юридических форм государственной власти, способов ее публичного выражения не привели к действительным переменам в плане ее содержательной наполненности, истинного положения дел (пользуясь терминологией Мишеля Фуко, скрытого дискурса). В ходе, казалась бы, самых коренных изменений энтропийный процесс так и не охватил всю социальную систему и, соответственно, не привел к разрушению устоявшихся социокультурных структур.широкие слои населения (за редким исключением), оказались нетронутыми, выдержали под напором революционных бурь. Правовые (и поведенческие предправовые) установки и ценности, мифологемы, шаблоны и стереотипы, иные элементы (юридические артефакты) жира повседневности, определяющие российское юридико-политическое поле, не только не утратили свою нормативно-регулятивную силу и даже (как показала советская история) не ослабли. Российская ситуация 1917 г. по природе своей и последствиям (истокам и смыслу) стала подлинно национальным, народным или, используя термин П. Сорокина, культуроосновным событием. Более убедительной (по сравнению с бермановской) представляется позиция Н.А. Бердяева, который, по-видимому, был одним из первых отечественных мыслителей,­ обративших внимание на странное (?!) совпадение многих нормативов традиционного русского стереотипа с условиями реализации коммунистического идеала. «Он (коммунистический идеал. -А.М., В.П.) ­ Коррелятивно развивается и социалистическая (коммунистическая) политико-правовая мысль.Следуя представлениям о ненаучном характере предшествующих юридических идей, пришедшие к власти большевики-ортодоксы заняли откровенно нигилистические позиции в отношении права и государства. Хорошо известные в отечественной истории архетипические феномены «воли» и «общинной правды» явились аттракторами, конституирующими советскую интеллектуальную среду в данной области. «Основным мотивом для трактовки права у нас остается мотив похоронного марша», - констатировал П.И. Стучка. «Всякий сознательный пролетарий знает... что религия - это опиум для народа. Но редко, кто... осознает, что право есть еще более отравляющий и дурманящий опиум для того же народа», -вполне серьезно писал А.Г. Гойхбарг. Утверждение революционного правосознания в качестве источника права вполне соответствовало вековым представлениям русского народа о «суде скором, правом и равном», о «народной воле» и народной же «правде». Последние коннотировались в декретах 1917-1918 гг., в каждом из которых так или иначе проходила тема революционного правосознания. Так, в­ ст. 5 Декрета о суде № 1(1917 г.) говорилось о «революционной совести» и о «революционном правосознании» как о синонимах. В ст. 36 Декрета о суде № 2 (1918 г.) упоминается уже «социалистическое правосознание», а в ст. 22 Декрета о суде № 3 (1918 г.) - «социалистическая совесть». В этот период «высветились», получили свое весьма ощутимое выражение основы отечественного правового мировосприятия: формальность и процедурность были отданы на откуп (квазиюридической?!) стихии, установки и стереотипы национальной ментальности продуцировали и «революционную законность», и «революционную целесообразность», отождествляя (по крайней мере, слабо различая) последние. Революционная целесообразность - это, прежде всего, деятельность карательных органов и отказ от суда. «Для нас нет никакой принципиальной разницы между судом и расправой. Либеральная болтовня, либеральная глупость говорить, что расправа - это одно, а суд - это другое», - утверждал Н. Крыленко.Конечно, В.И. Ленин, руководствуясь здравым смыслом и соображениями политической целесообразности, вполне объяснимым (для фактического главы государства) стремлением­ преодолеть в государственном строительстве известный анархизм и неорганизованность первых лет, смягчает жесткость антиправовых, точнее, антинорматив- ных (читай, антигосударственных) установок. Вполне очевидно, что, начиная с 20-го года, непревзойденный тактик революции пытается пройти по самому краю национального государственно-правового духа, совместить устоявшиеся нормативы русского мировидения со стандартными (идеологическими) марксистскими схемами: культ государства и порядка, патриархальность и веру в «крепкого» правителя с требованиями построения идеального бесклассового общества, отсутствие уважения к закону и свободе личности, «врожденный» деспотизм и догматизм в личных и общественных отношениях с требованиями завоевания пролетариатом своей политической диктатуры, коллективизм с жестким централизмом и единомыслием и т.д. Марксистским теоретикам хорошо известны «шатания» и явная неоднозначность последних ленинских работ.Национальная юридическая и политическая мысль постепенно возвращалась на «круги своя»: признается необходимость сохранения права, хотя бы в качестве формы, из марксизма в его сугубо национальном прочтении «исчезают»­ положения, отталкивающие от него профессиональных юристов и вышедших из юридической среды философов и социологов.Тем не менее, октябрьский переворот дал полный выход (выхлоп!) стихии отечественного мироощущения, выражающего образ и способ группового юридического мышления, породил соответствующие народному видению социальноправовой и политической реальности властные органы, заполнил их соответствующим «человеческим материалом». Так, в 1922 г. участники Московского губернского съезда деятелей юстиции сделали вывод, что за четыре года они «создали целую школу и тысячи своих пролетарских правоведов, доселе не имевших понятия о юридических науках и даже малограмотных». Эти представители ранее «молчавшего большинства» великолепно продолжили многие традиции своих «интеллектуальных» предшественников, представителей свергнутого (как тогда казалось) режима. Ранее же знакомое отношение к человеку и праву видно из многих выступлений. Например, по мнению А. Сольца, «есть законы плохие и есть законы хорошие... Хороший закон надо исполнять, а плохой... не исполнять... Горжусь тем, что в этом вопросе ­ подытоживает А.Я. Вышинский и, тем самым, надолго ставит точку в изрядно поднадоевших в 20-е годы спорах о сущности и природе права. Однако вряд ли можно согласиться, например, с Г.В. Мальцевым, утверждающим, что «таким образом в 1938 г. в советской юридической науке произошла смена правовой парадигмы, что стало возможным в условиях особой политической ситуации того времени, в силу жесткой диктатуры всевластия Сталина».Эта «новая» парадигма, элиминирующая индивидуалистический подход как способ объяснения феномена общественного роста, а с другой стороны, инициирующая многие начинания и определяющая судьбу многих «начинателей», сопутствовала (и скорее всего не исчезла и сейчас) всей (а особенно имперской) отечественной истории. По большому счету (несмотря на многочисленные попытки инородных влияний, разнообразные заимствования и идеологические маневры власти), российский политико-правовой дискурс всегда остается замкнутым в структурах и содержании национального менталитета.Закрытая (в данном случае политико-правовая), само- изолированная система оказывается неспособной (следуя принципу положительной обратной связи) усваивать какие-либо внешние воздействия,­ будь то марксизм в своем первозданном виде или ведущий свою «родословную» отstatus libertatis, принципа неподопечности индивида, примата индивидуальности над любыми [22]политическими и социальными институтами либерализм. Подобные системы не могут находиться в постоянном изменении: флуктуации, случайные отклонения значений величин от их средних показателей (показатель хаоса в системе) не бывают настолько сильными, чтобы привести к так называемому необратимому развитию всей системы, когда прежняя конструкция либо качественно изменяется, либо вообще разрушается. Даже такой переломный момент в социально-государственной жизни, каким по определению и должна быть подлинная революция, в итоге не порождает характеризующуюся принципиальной непредсказуемостью зону бифуркации в развитии отечественных политических и правовых учений. Возникает, как известно, лишь весьма кратковременный период «разброда и шатаний», завершающийся полной и окончательной победой по-настоящему национальных доктрин.Здесь уместно вспомнить хорошо известные замечания Карла Поппера об обществах «закрытого» типа. Критикуя идеальное государство Платона, античную утопическую традицию (которую­ Поппер завершает марксизмом), он на самом деле стремится досконально рассмотреть сущность и природу любого тоталитаризма (представляющего «закрытый» социальный порядок). «...Сила и древних, и новых тоталитарных движений - как бы плохо мы ни относились к ним - основана на том, что они пытаются ответить на вполне реальную социальную потребность».Не только в свое время Платон, но и российские деятели конца XIX-начала ХХ в. - от гуманистически мыслящих представителей многострадальной intelligentsia до крайних радикалов всех «мастей», включая, естественно, и пришедших к власти большевиков - «с глубочайшим социологическим прозрением обнаружил(и), что его современники страдали от жесточайшего социального напряжения...».На доктринальном уровне (а впрочем, и не только на нем) советские правоведы уже к началу 30-х годов отлично «снимают» это напряжение: теоретический монизм, сулящий национальному режиму «божественное благо» покоя и процветания, окончательно укореняется в отечественной политической и правовой жизни, сменяя чуждый отечественному миру критический рационализм, позволяющий осуществлять «контроль разума» за принятием­ политических и иных решений.Видение реальности сквозь призму закономерностей ее самоорганизации позволяет проследить и отметить определенную содержательную связь, логику преемственности и в то же время момент развития в организации собственного социально-правового пространства, правоотношений, юридической и государственной идеологии, в осмыслении идеалов свободы и справедливости. Национальная мироорганизация по неписаным, сгруппированным и выраженным в архетипических социокультурных символах основам миропорядка обеспечивает возможность самоидентификации событий отечественной правовой истории, позволяет распознавать в спонтанном разнообразии повседневности общие универсальные алгоритмы саморазвития, самоструктурирования, предполагающие соответствующую смысловую окраску, содержание и характер проявлений «национального правового и политического гения», В рамках подобного понимания ничто из действительно отмеченного нашей «печатью» не возникает ниоткуда и не исчезает в никуда, но проявляется в новых (часто причудливых) формах бытия. Так, точно подметил Я. Грей: «Признав Россию своей страной, Сталин вобрал в себя взгляды и обычаи москвичей ...».Непредвзятое­ исследование специфики отечественных правовых доктрин демонстрирует явную склонность (именно склонность) российской, в целом евразийской социокультурной модели к ментальности восточного типа, характеризующейся традиционализмом, слабой восприимчивостью и сильной настороженностью (до последнего времени) к заимствованному опыту, чуждостью к безграничному рационализму и т.д. Данные признаки отличают досоветское, советское (возможно, время покажет, что и постсоветское) развитие российской правовой науки. Справедливости ради, конечно, следует отметить, что начиная с середины 50-х годов в теории советского права делается попытка развернуть полемику между приверженцами официального правопонимания и сторонниками его расширения или пересмотра. Однако эти «дискуссии обходили самое главное национальные основы правопонимания, дело сводилось к столкновению между «узким», «норма- тивистским» и «широким» подходом к праву».Вполне закономерно и то, что дискуссия о понятии права в советской юридической литературе практически не выходила за рамки позитивистского дискурса. Юридическая мысль как всегда вращалась в привычном круге идей, в целом отражающих­ миропонимание отечественной интеллектуальной элиты. Так, уже в 1971 г. профессор С.С. Алексеев, отстаивая концепцию государства социалистической законности против буржуазной теории правового государства, защищал традиционное для российского дискурса правопонимание. «В ­ упрощенным, весьма ограниченным по своему теоретико-методологическому потенциалу трактовкам сущности права и государства, отсутствие подлинной научной конкуренции способствовали консервации, сохранению национального стиля юридического мышления, а в итоге - исторически обусловленной правовой и политической парадигмы. Таким образом, проблема поиска новых определений и подходов в условиях безраздельного влияния застоявшихся до «привычности» рациональных и чувственных воззрений, умонастроений интеллектуального меньшинства, к тому же и напрочь лишенного права на самоопределение концептуальных и идеологических ориентиров и направлений в собственных исследованиях (все так же обремененного ранее отмеченной культурой единения), еще к началу 90-х годов остается открытой.Однако именно в это время «дает о себе знать» достаточно известный в развивающейся последние два десятилетия ХХ в. (преимущественно в западной науке) теории социальной энтропии парадокс: последовательная и успешная борьба со всякого рода случайностями, отклонениями (флуктуациями) действительно приводит (и в этом мы убедились на собственном опыте) к закрытию, изоляции системы и, как следствие, к росту устойчивости­ и равновесности, но, с другой стороны, наблюдается и обратная закономерность (законосообразность) - чем более успешна борьба с энтропией, тем быстрее система приближается к энтропийному финалу; чем жестче порядок, тем ближе хаос, распад системы. Последнее прекрасно просматривается с 1991 г., когда СССР прекратил существовать как «геополитическая реальность», а Россия стояла на пороге очередной в ее долгой истории вестернизации и либерального реформирования.Общая ситуация естественным образом повлияла и на развитие отечественных политико-правовых учений. Хаос реформаторских лет оказался весьма конструктивным, так как выступил подлинным носителем информационных новаций, проводником внешних воздействий и «провокатором» невиданных советским правоведением ино-родных (-странных) заимствований. Российская юридическая и политическая наука начинает развиваться в условиях постсоветской действительности. Период, названный большинством отечественных обществоведов переходным, характеризуется нестабильной правовой ситуацией, то и дело меняющимися курсами государственного и общественного развития: от смешанной советско- президентской республики к «чистым» формам­ президентского авторитаризма, от шоковой экономической и политической терапии, быстро породивших олигархическийкапитализм, к капитализму бюрократическому (образца2000 г.).Юридическое (интеллектуальное) сообщество, на какое-то время вдруг оказавшееся предоставленным самому себе (редкий для страны случай), начинает осваивать российское посткоммунистическое пространство - «идейную и институциональную смесь» между более чем реальным прошлым и настоящим и весьма иллюзорным будущим. В истории национальных политико-правовых идей в начале 90-х наступает поисковый этап развития, характеризующийся противоречивым смешением токов, идущих от разных юридических парадигм, разнополярных стилей правового мышления. Скорее всего, именно этим была обусловлена возникшая за короткий срок необычайная для российской гуманитарии разнородность политико-правовых знаний, их релятивизация, иногда даже доходящая до крайних форм методологического и гносеологического анархизма. Конечно, нельзя не отметить, что сложившаяся ситуация, попытка общего «сдвига» отечественного менталитета (правового, политического, экономического и др.) в сторону позитивного восприятия постиндустриальной либерализации,­ глобализации и рынка, обнажает колоссальные проблемы, в том числе и в области государственного строительства, является чрезвычайно благоприятной для новационного методологического поиска, прекрасно стимулирует последний. Современное состояние юриспруденции характеризуется не просто освоением широкого спектра современных правовых теорий, но и стремлением к созданию максимально приближенных, во-первых, к собственной, российской социокультурной специфике, а во-вторых, к конкретным особенностям текущего момента развития страны объяснительным моделям и концепциям. «Золотым веком юриспруденции» назвал настоящий момент развития правовой науки академик В.Н. Кудрявцев102. Последние десять лет (и это просматривается хотя бы по тематике работ, посвященных вопросам общей теории права и государства) идет работа по созданию особого мировоззренческого и методологического синтеза, базирующегося на выработке общих принципов понимания национальной юридико-политической реальности, а также на осмыслении соотношения, соизмеримости и взаимодополни- тельности различных методологических и общетеоретических подходов к исследованию последней.Магистральное направление постсоциалистического (реформаторского)­ правового дискурса в обнаружении смыслов российского правового бытия проходит через область господства все тех же проблем политической и правовой рефлексии, в конечном счете, как и прежде, связанных со столкновением Нашего и Другого государственноюридического опыта. Эвристическая значимость переноса основных концепций и направлений российской юриспруденции в плоскость диалога культур в общеметодологическом плане прекрасно обоснована еще М. Бахтиным: «­Сравнительный анализ здесь подобен дыханию: естественен и незаметен, но только лишь до малейшей его остановки. И в этом плане вряд ли можно согласиться, например, с В.М. Сырых, утверждающим, что хотя «вариационный характер общей теории права некоторыми российскими правоведами оценивается как благо, как реальная возможность расширить и углубить имеющиеся представления о праве, его закономерностях», но « в действительности многообразие теорий права, плюрализм в понимании и оценке российскими правоведами ее предмета, системы закономерностей возникновения и функционирования права имеет больше негативных, чем позитивных сторон. В отличие от Януса, истина не может быть многоликой. Ее постижение сложный, диалектически противоречивый акт познания, допускающий существование не только плодоносных теорий, но и пустоцветов. Поэтому наблюдаемое ныне многообразие теорий права есть объективный факт, свидетельствующий о сравнительно невысоком уровне теоретических представлений российских правоведов о праве, его закономерностях...».Как все-таки нам дорог, близок и понятен «спасительный» монизм!Скорее, на этом пути современное отечественное правоведение подстерегает другая­ опасность. Так, А.И. Овчинников безусловно прав, когда утверждает, что «важно... никогда не забывать того, что сравнивать те или иные ценностные позиции в ментальности различных народов с точки зрения одного из них эпистемологически так же абсурдно, как и сравнивать национальные языки, говоря лишь на одном из них... ­ Встречающиеся в работах наших юр��стов малообоснованные «пессимистические» суждения относительно якобы «недоразвитости»Однако на рубеже ХХ и XXI вв. в работах многих западных исследователей «говорится и о необходимости преодоления индивидуализма, о недостаточности «правовой справедливости», об ограничении свободы индивида интересами общества и государства. Да и само «гражданское общество» (а этот термин употребляется все реже) понимается зачастую не совсем так, как в России. Может быть, стоит обратить на все это внимание сторонникам либертарно-индивидуалистических идей».В современном юридическом научном дискурсе обнаруживаются (и это, несомненно, позитивный показатель развития отечественной гуманитарной мысли) различные констатации, оценки и подходы. Так, стремясь уравновесить одностороннюю, как бы оторванную от национальных ментально-правовых оснований позицию С.С. Алексеева, который в условиях самобытной российской социально-правовой реальности явно гипертрофирует значение индивидуалистических политико-правовых ценностей, соответственно, гиперболизирует роль и значение частного права в регулировании общественных отношений и делает весьма­ поспешный вывод о необходимости отказа от таких, например фундаментальных принципов построения правовой системы, как ведущая роль конституционного (публичного) права, о придании Гражданскому кодексу функции своего рода конституции гражданского общества, Ю.А. Тихомиров пишет, что в нынешних ­ Панораму воззрений и идей, вызванных освоением современным отечественным политико-юридическим сознанием вечной дилеммы общее частное, можно, конечно, продолжать бесконечно долго, тем более что проблема, в общем, упирается в сквозные для истории страны мотивы общинности, соборности в сочетании с якобы (по этому вопросу единого мнения нет) постоянно нарастающей (от эпохи к эпохе) этатизацией национального социально- экономического пространства, она суть проблема ментальная и поэтому имеет конкретный смысл только в культурно-историческом, нравственном измерениях общества.Однако российский политико-правовой дискурс в конечном счете решение любых актуальных проблем маркирует тем или иным типом правопонимания. Вне зависимости от сформулированных позиций и подходов, вызванных правовой рефлексией представителей юридического сообщества, сторонников различных направлений современного правоведения, их интеллектуальные изыскания основаны на представлении права в качестве предельного основания всей юридической реальности. Не вступая в полемику с адептами созвучных или принципиально противоположных концепций, можно эксплицировать общее состояние практики обсуждения и обоснования природы и существования­ (осуществления) права.Многообразие определений и подходов на самом деле кажущееся, а группируются они вокруг двух, явно различимых как в теории, так и в истории правовых учений позиций - известных (но не единственных!) аттракторов саморазвития (мировых) философско-правовых традиций - юридической (естественноправовое, либертарное направление) и легистской (позитивистское направление). Каждое направление, несомненно, выверено столетиями, верифицируемо и фальсифицируемо, открыто для критики, является своевременным продуктом нелинейного (флук- туационного) развития многих рациональных и иррациональных элементов цивилизации как самовоспроизводя- гцейся системы, зафиксировано в механизме долговременной памяти Интеллектуального меньшинства (что прекрасно «вычитывается» из гуманитарного наследия предков) и нашло достаточное (скрытое или открыто декларируемое) отражение в политико-правовом опыте, юридической практике в разные исторические периоды и у различных народов. Трансляция естественноправовых и позитивистских теорий, конечно, не сводится к примитивной, механической передаче базовых концептов от поколения к поколению, но, сохраняя фундаментальные положения, тем не менее­ обнаруживает постоянную склонность к модернизации как реакцию на культурные формообразования политического, религиозного, экономического характера. Так, существенно развивающая и обогащающая естественно-правовую традицию либертарная теория права в настоящее время идет по пути создания собственной юридической догматики, так как только развернутая до уровня догматики философия права приобретает качество законченной теории. При этом либертарная доктрина не может «просто заимствовать позитивистскую догматику, ибо последняя есть эмпирическая интерпретация принципиально иного понятия... либертарный подход развивается наряду с достаточно устойчивыми в отечественном правовом дискурсе альтернативными позициями».Например, рассуждая о «жизни» закона в современном обществе, Ю.А. Тихомиров недвусмысленно замечает, ­ нашей действительности».В свете поиска оптимальных моделей развития российской государственности в XXI в. в общий поисковый контекст хорошо вписывается концепция В.Н. Синюкова, пытающегося представить некоторую «третью силу» и тем самым указать выход из уже порядком поднадоевшей читателю либертарно-позитивистской коллизии. Возрождая, по сути, философию почвенничества в постсоветской юридической науке, В.Н. Синюков неизбежно лавирует между критикой данных «вестернизированных» доктрин. «Нарастает глубокий раскол позитивного права и жизни. Наше право все более вырождается в наукообразное законодательство - замкнутое и не понятное обществу». «На пороге XXI столетия соревнование естественно-правовой и позитивистской школ не может выступать в качестве главного источника фундаментальной правовой методологии. Это обстоятельство не учитывают авторы, стремящиеся «преодолеть недостатки» классических теорий, синтезировать их, «развить дальше».Очевидно, что с точки зрения общего развития отечественного правового дискурса создалась действительно уникальная ситуация: сформировавшаяся «идеальнаяре- чевая ситуация» (Ю. Хабермас) обеспечивает­ относительную свободу субъектов коммуникации от внешних, внена- учных воздействий, когда аргументы и контраргументы в концептуальном отношении уравновешивают друг друга, а отмеченный выше межкультурный (внешний) дискурсивно-практический диалог, в свою очередь, неизбежно инициирует диалог носителей разных теоретико-методологических (программных) установок в рамках одной юридической реальности. Последний мыслится и как основное средство соорганизации имеющих место разнонаправленных и, соответственно, отличающихся по ценностным приоритетам взглядов, и как единственное приемлемое (в духе искомой на рубеже тысячелетий толерантности) средство современной правовой и политической деятельности, надежное «лекарство» против застарелой болезни идеократии.В подобном ракурсе можно ­

  
  
  
  
  
  
  
Скачать неопознаный вид работы