Тема: Общая характеристика принципов и норм международного права, соотносящихся с вооруженным вмешательством

• Вид работы:
  Реферат по теме: Общая характеристика принципов и норм международного права, соотносящихся с вооруженным вмешательством
• Предмет:
  Другое
• Когда добавили:
  06.03.2012 20:52:51
• Тип файлов:
  MS WORD
• Проверка на вирусы:
  Проверено - Антивирус Касперского

Другие экслюзивные материалы по теме

• Полный текст:

        2.2.  Общая характеристика принципов и норм международного права,

                   соотносящихся с вооруженным вмешательством

  
  

  Анализ зарубежной литературы показывает, что на современном этапе в зависимости от характера вооруженного конфликта - международного или внутреннего - применяются различные нормы международного гуманитарного права (международного права, соотносящегося с вооруженным вмешательством).

  По мнению авторов работ по исследуемой проблеме, при выявлении необходимости применения тех или иных норм, существует различие в подходах к оценке условий, в которых протекает конфликт. Так, например, Дюпи Р. Дж., Леонетти А. указывают на необходимость анализа объективной реальности при оценке таких военных конфликтов [Dupuy R.J., Leonetti А. La notion de conflict arme a caractere non international//A. Cassese (ed.), The New Humanitarian Law of Armed Conflict, Editoriale scientifica, Naples, 1971, p. 258].

  Дж. Элдрич считает, что «реальность может быть запутанной, а вооруженные конфликты в реальном мире не всегда точно укладываются в две категории - международные и немеждународные, на которые их разделило международное гуманитарное право» [Aldrich G. The laws of war on land//American Journal of International Law, Vol. 94, 2000, p. 62].

  Ряд авторов объясняют различие в нормах международного гуманитарного права целым рядом проблем.

  Например, И. Деттер считает, что «трудно сформулировать законные критерии, по которым можно отличить международные войны от внутренних, и нежелательно иметь избирательные правила права войны для двух типов конфликта» [Detter I. The Law of War, Cambridge University Press, London, 2002, p. 49], которое «трудно обосновать» [Warbick С., Rowe Р., The International Criminal Tribunal for Yugoslavia: The decision of the Appeals Chamber on the interlocutory appeal on jurisdiction in the Tadic case, International & Comparative Law Quarterly, Vol. 45,1996, p. 698] и которое «сводит на нет гуманитарную цель права войны в большинстве случаев, в которых сейчас происходят войны». «Различие между международными войнами и внутренними конфликтами фактически больше не является логичным или совместимым с духом гуманитарного права, такого, каким его знают сегодня…; большинство международных конфликтов проходит под видом внутренних конфликтов, которые в основном имеют скрытую форму или протекают не очень интенсивно. Однако, признание этого различия определенным образом сводит на нет гуманитарную цель права войны в большинстве случаев происходящих сейчас войн» [Reisman W.M., Silk I. Which law applies to the Afghan conflict?//American Journal of International Law, Vol. 82, 1988, p. 465].

  Данная точка зрения имеет достаточно продолжительную историю. Еще в 1948 г. Международный Комитет Красного Креста (МККК) представил доклад, где рекомендовал применять в полном объеме международное гуманитарное право в соответствии с Женевскими конвенциями «во всех случаях вооруженных конфликтов, которые не носят международного характера, особенно в случаях гражданской войны, колониальных конфликтов или религиозных войн, которые могут происходить на территории одной или нескольких Высоких Договаривающихся Сторон» [Pictet J. (ed.), Commentaries on the Geneva Conventions of 12 August 1949, Vol. III: Geneva Convention relative to the Treatment of Prisoners of War, ICRC, Geneva, 1960, p. 31].

  В 1971 г. Комитет представил на Конференции правительственных экспертов Проект нового положения, которое должно было бы обеспечить применение международного гуманитарного права в полном объеме в случае гражданской войны с вмешательством иностранных войск. В проекте указывалось: «Когда в случае вооруженного конфликта немеждународного характера одна или другая сторона или обе стороны извлекают выгоду из участия в конфликте вооруженных сил, предоставляемых третьей стороной, участвующие в конфликте стороны должны в полном объеме соблюдать международное гуманитарное право, применимое в период вооруженных конфликтов международного характера» [Комитет Красного Креста, Report on the Work of the Conference of Government Experts, Geneva, 1971, para. 284]. В следующем году МККК внес по тому же вопросу еще более интересное предложение. Предлагалось применять в полном объеме международное гуманитарное право к внутренним конфликтам, когда в поддержку обеих сторон вмешиваются третьи государства [International Committee of the Rec Cross, Report on the Work of the Conference of Government Experts, Geneva, 1972, Vol. I, para. 2.332.]. Наконец, в 1978 г. делегация норвежских экспертов на той же конференции предложила отказаться от разделения вооруженных конфликтов на две категории и применять единое право для всех видов вооруженных конфликтов, но опять безуспешно.

  Однако, в дальнейшем призывы к применению международного гуманитарного права как единой совокупности норм с тех пор прекратились, хотя  «различные  выражения  неудовлетворенности  разделением  на международные и внутренние вооруженные конфликты» все еще сохраняются [Boelaert-Suominen S., Grave breaches, universal jurisdiction and internal armed conflict: Is customary law moving towards a uniform enforcement mechanism for all armed conflicts?//Journal of Conflict and Security Law, Vol. 5, No. 63, 2000, at section 5].

  Распространение ядерного оружия и его сдерживающее воздействие в том, что касалось прямых форм агрессии, во времена холодной войны привело к многочисленным менее явным интернационализированным вооруженным  конфликтам, которые, будучи на первый взгляд внутренними, на самом деле были «войнами чужими руками» и велись на территории одного государства при тайном вмешательстве иностранных правительств [Abi-Saab G. Non-international armed conflicts//International Dimensions of Humanitarian Law, Henry Dunant Institute/Unesco, Geneva, 1988, p. 222]. Пожалуй, лучшим примером являются события, связанные с оказанием правительством США поддержки контрас в Никарагуа в начале 1990-х гг. [Military and Paramilitary Activities in and against Nicaragua (Nicaragua v. United States of America), Merits, Judgement, ICJ Reports 1986, p. 14]. Возможно, с окончанием холодной войны изменилась мотивация вмешательства в гражданские войны. Однако усиливающаяся взаимозависимость государств в результате глобализации, развитие ядерного потенциала в государствах, ранее не обладавших им, все более частые террористические акты, а также все нарастающее обеднение природных ресурсов - все это является причинами для иностранного вмешательства во внутренние конфликты. Отражением этой реальности служит тот факт, что в настоящее время внутренние конфликты становятся более многочисленными и носят более жестокий и разрушительный характер, чем их международные аналоги [De Schutter В., Van De Wyngaert C. Non-international armed conflicts: The borderline between national and international law//Georgia Journal of International and Comparative Law, Vol. 13,1983, p. 279.], несмотря на то, что основным механизмом ведения войны остается государство [Detter I. The Law of War, Cambridge University Press, London, 2002, (prim. 2), p. 38].

  Следовательно, международное гуманитарное право во многом все еще существует на фоне «слияния факторов внутренней и международной политики, что, в конечном итоге, приводит к явлению внутреннего интернационализированного конфликта: вмешательство третьих стран в гражданские войны остается постоянно действующим фактором» [Bierzanek R. Quelques remarques sut 1'applicabilite du droit international humanitaire des conflits armes aux conflits internes internationalises//C. Swinarski (ed.), Studies and Essays on International Humanitarian Law and Red Cross Principles in Honour of Jean Pictet, ICRC, Geneva, 1984]. Во внутренних вооруженных конфликтах почти неизбежно отмечается некоторая форма участия иностранного государства. Согласно Деттеру «... совершенно очевидно, что большинство «внутренних» войн получает некоторым образом поддержку извне» [Detter I. The Law of War, Cambridge University Press, London, 2002,  (примечание 2), р. 40].

  А.Л. Мур указывает на то, что «даже при мировом порядке, установившемся после холодной войны, внешнее участие во внутренних вооруженных конфликтах далеко не является необычной практикой» [Moir L. The Law of Internal Armed Conflict, Cambridge University Press, London, 2000, p. 46].

  Сложность, с гуманитарной точки зрения, заключается в том, что, хотя интернационализированные вооруженные конфликты имеют свои особенности, отличающие их от международных и внутренних вооруженных конфликтов [Gasser Н-Р. Internationalized non-international armed conflicts: Case studies of Afghanistan, Kampuchea, and Lebanon, American University Law Review, Vol. 33, 1983, p. 157], абсолютно нет никаких оснований для создания промежуточного звена между правом, применимым во внутренних вооруженных конфликтах, и правом, регулирующим военные действия международного характера [Byron С. Armed conflicts: International or non-international?//Journal of Conflict and Security Law, Vol. 6, No. 1, June 2001, p. 87]. В связи с этим применение международного гуманитарного права к интернационализированным вооруженным конфликтам предполагает определение событий как полностью международных или полностью немеждународных согласно различным критериям, содержащимся в Женевских конвенциях, Протоколах к ним и в международном обычном праве.

  Традиционно цель международного гуманитарного права заключается в регулировании методов ведения конфликта и причинения ущерба в ходе такого конфликта, который ведется скорее между государствами, а не внутри них. Различие было основано на том предположении, что при внутреннем вооруженном насилии возникают вопросы, относящиеся к суверенной власти, а не к международному регулированию. На этом основании Гаагские конвенции 1899 и 1907 гг., касающиеся законов и обычаев ведения войны на суше, были целиком применимы к военным действиям, носящим международный характер [Aldrich G. The laws of war on land//American Journal of International Law, Vol. 94, 2000. (prim 1), p. 54].

  В продолжение этого в Женевских конвенциях 1949 г. больше всего внимания уделялось регулированию не столько внутренних, сколько межгосударственных войн, при этом большая часть существенных положений, содержащихся в Женевских конвенциях 1949 г., применяется «...в случае объявленной войны или всякого другого вооруженного конфликта, возникающего между двумя или несколькими Высокими Договаривающимися Сторонами, даже в том случае, если одна из них не признает состояние войны. Конвенция будет применяться также во всех случаях оккупации всей или части территории Высокой Договаривающейся Стороны, даже если эта оккупация не встретит никакого вооруженного сопротивления» (статья 2, общая для четырех Женевских конвенций 1949 г.).

  Хотя сфера применения статьи и была более ограниченной, чем та, на которую надеялись некоторые, эта формулировка представляла собой значительное отступление от предыдущих конвенций, в которых содержалось требование более формального объявления войны [Reisman W.M., Silk I. Which law applies to the Afghan conflict?//American Journal of International Law, Vol. 82, 1988, p. 465 (prim 4), p. 461]. В том, что касается интернационализированных вооруженных конфликтов, для которых часто характерны скрытые действия, а не непосредственные военные операции, такое изменение стало решающим.

  Кроме того, опыт, полученный международным сообществом в период гражданской войны в Испании (1939 г.), которая на самом деле была в значительной мере интернационализированной [Heath К.D. Could we have armed the Kosovo Liberation Army? The new norms governing intervention in civil war//UCLA Journal of International Law & Foreign Affairs, Vol. 4, 2000, pp. 272-274], а также массовые преступления, совершенные в отношении национальных меньшинств внутри отдельных государств во время Второй мировой войны, способствовали политической готовности хотя бы поверхностно регулировать некоторые аспекты гражданской войны. После значительных разногласий по поводу оформления этой готовности в статье 3, общей для четырех Женевских конвенций 1949 г., наиболее элементарные принципы гуманитарной защиты были распространены на лиц, не принимающих активного участия в военных действиях и оказавшихся hors de combat. Эти принципы запрещают: а) посягательство на жизнь и физическую неприкосновенность, в частности всякие виды убийства, увечья, жестокое обращение, пытки и истязания;  b) взятие заложников; с) посягательство на человеческое достоинство, в частности оскорбительное и унижающее обращение; d) осуждение и применение наказания без предварительного судебного решения, вынесенного надлежащим образом учрежденным судом, при наличии судебных гарантий, признанных необходимыми цивилизованными нациями.

  Таким образом, хотя смысл общей статьи 3 определяет принципы Конвенций и предусматривает некоторые необходимые нормы, статья не содержит конкретных положений [Pictet J. (ed.), Commentaries on the Geneva Conventions of 12 August 1949, Vol. Ill: Geneva Convention relative to the Treatment of Prisoners of War, ICRC, Geneva, 1960, p. 48]. Кроме того, те немногие принципы, которые перечислены в ней, применимы лишь тогда, когда интенсивность военных действий достигает уровня «длительного вооруженного столкновения между правительственными властями и организованными вооруженными группами или между такими вооруженными группами» [Prosecutor v. Tadic, IT-94-1-AR72, Decision on the Defence Motion for Interlocutory Appeal on Jurisdiction, 2 October 1995, para 70] .

  В Дополнительном протоколе I к Женевским конвенциям было выражено стремление подтвердить и развить положения, касающиеся жертв международных вооруженных конфликтов, с особым указанием в статье 1, что «настоящий Протокол, дополняющий Женевские конвенции от 12 августа 1949 г. о защите жертв войны, применяется при ситуациях, упомянутых в статье 2, общей для этих Конвенций». Положение общей статьи 2, на которую имеется ссылка, гласит: «... в случае объявленной войны или всякого другого вооруженного конфликта, возникающего между двумя или несколькими Высокими Договаривающимися Сторонами, даже в том случае, если одна из них не признает состояния войны. Конвенция будет применяться также во всех случаях оккупации всей или части территории Высокой Договаривающейся Стороны, даже если эта оккупация не встретит никакого вооруженного сопротивления».

   Более ограниченное развитие права, применяемого во время вооруженных конфликтов немеждународного характера, нашло продолжение в Дополнительном протоколе II [Дополнительный протокол II, ст. 1], цель которого заключалась в развитии и дополнении статьи 3, общей для Женевских конвенций от 12 августа 1949 г. Обеспечив большую ясность широких принципов, определяемых в общей статье 3, Дополнительный протокол II установил значительно более высокий порог своего собственного применения, ограничив сферу своего действия всеми вооруженными конфликтами, не подпадающими «под действие статьи 1 Дополнительного протокола к Женевским конвенциям от 12 августа 1949 г.(...) (Протокол I)" и происходящим "на территории какой-либо Высокой Договаривающейся  Стороны  между  ее  вооруженными  силами  и антиправительственными вооруженными силами или другими организованными  вооруженными  группами,  которые,  находясь  под ответственным командованием, осуществляют такой контроль над частью ее территории,  который  позволяет  им  осуществлять  непрерывные  и согласованные военные операции и применять настоящий Протокол» [Bierzanek R. Quelques remarques sut 1'applicabilite du droit international humanitaire des conflits armes aux conflits internes internationalises//C. Swinarski (ed.), Studies and Essays on International Humanitarian Law and Red Cross Principles in Honour of Jean Pictet, ICRC, Geneva, 1984 (prim 17), р. 284].

  Поэтому в отличие от статьи 3, общей для Женевских конвенций от 12 августа 1949 г., Протокол II не применяется в случае конфликтов между двумя враждующими антиправительственными группами. Кроме того, его применение подразумевает лишь те случаи конфликтов, которые фактически приближаются к традиционным понятиям межгосударственной войны, а именно в случаях, когда организованные антиправительственные вооруженные силы осуществляют военный контроль над частью территории государства, являющегося одной из сторон в конфликте.

  И все-таки идея того, что иностранное военное вмешательство любой интенсивности ведет к интернационализации всех вооруженных конфликтов на территории, плохо укладывается в исходную формулировку, содержащуюся в решении по апелляции Тадича относительно интернационализированных вооруженных конфликтов, которая допускает, что вооруженный конфликт может «...в зависимости от обстоятельств носить международный характер наряду с тем, что это внутренний вооруженный конфликт». К сожалению, возможность прямого военного вмешательства, которое лишь косвенно касается внутреннего вооруженного конфликта, как это видно в решениях по делу Блашкича и по делу Кордича и Черкеза, и отсутствие какого-либо разумного порогового критерия того, какой степени прямое военное вмешательство вызывает интернационализацию конфликта, указывают на отсутствие принципиальной основы для    проведения различия между интернационализированными вооруженными конфликтами и конфликтами международного характера, которые ведутся наряду с внутренним вооруженным конфликтом.

  Одно из объяснений сводится к тому, что «для интернационализации конфликта достаточно лишь прямого военного вмешательства, которое является поддержкой кампании» [Cryer R. The fine art of friendship: in bello in Afghanistan", Journal of Conflict and Security Law, Vol. 7, 2002, p. 42].

   Однако по логике вещей, сомнительно, чтобы военное вмешательство   без участия повстанцев, действующих от имени вмешивающегося государства, могло бы привести к тому, что эта группа повстанцев будет квалифицироваться как «личный состав других ополчений и других добровольческих отрядов, включая личный состав организованных  движений сопротивления, принадлежащих стороне, находящейся в конфликте, и действующих на их собственной территории или вне ее...» [Третья Женевская конвенция, ст. 4(2)], в результате чего появляется смысл говорить «о применении силы между государствами». Непреднамеренная поддержка третьих сторон государством, вмешивающимся в конфликт, не делает эти стороны его агентами, и, если повстанцы не принадлежат государству по смыслу Женевских конвенций, их действия не могут представлять собой международный вооруженный конфликт.

  Даже там, где поддержка является преднамеренным следствием вмешательства, идея, что одна только поддержка могла бы вызвать интернационализацию внутреннего во всех других отношениях вооруженного конфликта, показалась бы противоречащей критерию «всестороннего контроля», который определяет факт того, что кто-то действует от имени государства, и в котором явно указывается, что «еще недостаточно, чтобы группы имели финансовую или даже военную помощь со стороны государства».

  Существует и еще один аргумент, что следует по-другому трактовать прямое военное вмешательство потому, что оно полностью изменяет ход конфликта: «для данной дискуссии представляется оправданным приписать вышеупомянутое интернационализирующее действие вмешательству, принимающему форму прямого и значительного участия иностранных вооруженных сил, так как это бесспорно лишит вооруженный конфликт его первоначальной сути как чисто внутреннего дела» [Aldrich, "The laws of war on land", op. cit. (примечание 1), p. 63; F. Kalshoven, The Law of Warfare: A Summary of its Recent History and Trends in Development, A. W. Sijthoff, Leiden, 1973, p. 15],  является также неубедительным, поскольку обеспечение оружием, финансовой помощью и разведданными тоже имеет подобные последствия, хотя четко исключается тем же самым критерием «всестороннего контроля».

  Более подходящим обоснованием для определения военного вмешательства в качестве критерия интернационализации вооруженных конфликтов, возможно, было бы то, что для целей второй части статьи 2, общей для Женевских конвенций, такое вмешательство квалифицируется как частичная оккупация.

  Ясно, что эта часть была принята для того, чтобы распространить обязательства оккупирующих держав в соответствии с четвертой Женевской конвенцией на лиц, находящихся под защитой в случаях оккупации, как, например, оккупации Германским рейхом в 1939 г. Чехословакии, когда она просто  капитулировала,  не  оказав  вооруженного  сопротивления. Возможность интернационализации ранее независимо существовавшего внутреннего конфликта в силу применения этой части менее ясна, что, возможно, нашло отражение в отсутствии каких-либо ссылок на это положение в решениях по делам Блашкича, Кордича и Черкеза или Налетилича. Более того, хотя в случае международных вооруженных конфликтов можно положительно оценивать по возможности больше применять гуманитарное право; военное присутствие не обязательно должно сводиться к оккупации, и оно не имеет отношения к тому, квалифицируется ли поведение повстанцев как применение вооруженной силы одним государством против другого. Считать, что военное присутствие ведет к интернационализации всего конфликта, ведущегося на какой-либо территории, также несовместимо с положением о том, что международный вооруженный конфликт может существовать «наряду с внутренним вооруженным конфликтом», и впрямую противоречит неприятию государствами-участниками положения, которое бы позволяло автоматически применять в полном объеме международное гуманитарное право в случае военного вмешательства третьего государства. На самом деле, отклонение предлагаемой поправки, основанной на критерии прямого военного вмешательства, в основном, объяснялось опасением того, что она создала бы для повстанцев огромный стимул к тому, чтобы добиваться помощи от сочувствующих иностранных государств, вызывая, таким образом, быструю эскалацию внутренних военных действий [Schindler D. The different types of armed conflicts according to the Geneva Conventions and Protocols, Recueildes Cows, Vol. II, 1979, p. 150.].  

  Как и следовало ожидать, отсутствие ясности в определении обстоятельств, при которых военного вмешательства будет достаточно, чтобы превратить внутренний конфликт в международный, вызывает серьезные практические трудности. Например, якобы имевшее место участие офицеров Уганды в войне Руандийского патриотического фронта с Вооруженными силами Руанды (ВСР) в период между 1990-1994 гг.  [Aldrich. The laws of war on land. (примечание 1), p. 63].

   Возможно, этого участия было достаточно для интернационализации конфликта вопреки решению МУТР о том, что «общеизвестно, что конфликт в Руанде носил внутренний, немеждународный характер». Однако даже если бы представители Вооруженных сил Руанды могли каким-то образом определить в полной мере степень и значение военного участия Уганды, они вряд ли стали бы еще раз ставить под вопрос «общеизвестны” факт, чтобы не связывать себя еще более жесткой частью гуманитарного права на основе правовых норм, в которых нет никакой реальной ясности.

  Иначе говоря, включение прямого иностранного военного вмешательства в критерий для определения интернационализированного вооруженного конфликта является в лучшем случае нечетким, а в худшем - абсолютно нелогичным по своей сути. В любом случае, такое допущение вряд ли приведет к тому, что гуманитарные нормы будут строго соблюдаться.  

  Даже после того, как какой-то аспект критерия интернационализации удовлетворен, последствия этой интернационализации для других конфликтов на той же территории и степень, в которой международное гуманитарное право продолжает применяться после окончания международного участия, остаются неясными.

  И еще один важный момент. Правовые и политические последствия применения силы одним государством против другого создают реальные побудительные мотивы для государств, осуществляющих вмешательство в гражданские волнения в другом государстве, отрицать такие действия. Кроме того, оказывается, что некоторые государства и образования, не являющиеся государствами, также готовы приветствовать иностранное участие во внутренних конфликтах или фальсифицировать сведения о нем ради собственных далеко идущих политических целей. В результате, квалификация вооруженных конфликтов, включающих в себя международные и внутренние элементы, и применимое право, которое определяется этой квалификацией, часто становятся "предметом яростных противоречий политического характера» [Gasser, op. cit. (примечание 19), р. 157.].

  Первым примером этого противоречия может служить ситуация, когда совершающее  агрессию  иностранное государство  смещает законное правительство и назначает марионеточного лидера, который «обращается с просьбой» об иностранном вмешательстве для подавления уже ведущейся гражданской войны. Для определения применимого права требуется провести разграничение между оказанием законной межгосударственной военной помощи и тайными средствами, которые используются для маскировки факта враждебного вторжения иностранных сил в государство [Baxter, op. cit. (примечание 29), p. 96.].

  Такой конфликт был продемонстрирован par excellence на примере советского военного вмешательства в Афганистане в 1979 г., которое было начато Советским Союзом на основании обращения за помощью, поступившего от тогдашнего вновь назначенного премьер-министра Бабрака Кармаля в соответствии с Советско-афганским договором о сотрудничестве (Договор о дружбе, добрососедских отношениях и сотрудничестве был подписан 5 декабря 1978 г.).

  Таким образом, Советский Союз утверждал, что его присутствие в Афганистане является частью двусторонних отношений между двумя странами, связанными договором о дружбе, и направлено на борьбу с внутренним восстанием, и что, следовательно, никакого вооруженного конфликта между государствами-участниками Конвенций или военной оккупации с применением силы не было. Зарубежные источники, напротив, считали, что советские войска были замешаны в убийстве непосредственного предшественника Кармаля; они поставили у власти Кармаля, афганца, который не имел никакого официального поста в правительстве еще за несколько дней до их полномасштабного военного вмешательства, и передали якобы его обращение за помощью по радио с территории советской Средней Азии [Reisman and Silk, op. cit. (примечание 4), pp. 472- 474.].

   Если эти утверждения справедливы, то определение военной оккупации одним иностранным государством другого как вооруженного конфликта немеждународного характера или как полное отсутствие какого-либо конфликта, конечно, нацелено на то, чтобы обойти право войны [Gasser, op. cit. (примечание 19), р. 149.]. Вполне обосновано беспокойство по поводу того, что во избежание интернационализации гражданских войн любое государство могло бы: «содержать целую конюшню несостоявшихся или вышедших в тираж политических деятелей всех мастей и национальностей с тем, чтобы в соответствующий момент оседлать и взнуздать одного из них нужной национальности и вывести на арену для озвучивания необходимого обращения за помощью» [Gasser, op. cit. (примечание 19), р. 149.].

  Афганский опыт не только выявляет сложность определения легитимности таких обращений за помощью. Он наглядно показывает частое несовпадение мнений относительно определения характеристики конфликтов, особенно между сторонами, находящимися в конфликте. Как отмечает Х-П. Гассер в связи с теми же событиями: «При наличии этих различных точек зрения было бы нереально полагать, что три стороны, находящиеся в конфликте, придут к единому мнению в отношении правовых аспектов конфликта. Более того, вряд ли они согласятся соблюдать в полном объеме нормы международного гуманитарного права, косвенно признав, таким образом, международный характер конфликта» [Gasser, op. cit. (примечание 19), р. 149.].

  Проблема в  равной  степени  касается  и  внутренних  аспектов интернационализированных вооруженных конфликтов, к которым относятся принципиальное неравенство между «законным» государством, действующим в целях самообороны, и «преступными» повстанцами [Kalshoven, op. cit. (примечание 101), p. 13.].

   Следовательно, государства, столкнувшиеся с такими ситуациями, стремятся к отрицанию самого существования повстанческих сил или возможности того, чтобы такие силы имели права или обязанности, что может повлиять на применимость гуманитарного права, применимого в отношениях между государством и интернационализированной повстанческой группировкой, и права, защищающего гражданских лиц в этих обстоятельствах, что, возможно, еще более важно. Исходя именно из этого, советское и афганское правительства, участвовавшие в военных действиях в 1979 г., доказывали, что на ситуацию вовсе не распространяется действие права вооруженных конфликтов, потому что внутренние беспорядки, в связи с которыми было направлено обращение за помощью к советским войскам, не являлись длительным вооруженным конфликтом [Gasser, op. cit. (примечание 19), p. 149.].

   Подобным же образом во время йеменского конфликта 1962-1970 гг. по политическим соображениям сторонники монархии пришли к двоякому противоречивому определению насилия, утверждая, что конфликт по отношению к египетским войскам носил международный характер, но был внутренним по отношению к повстанцам [Boals К. The relation of international law to the internal war in Yemen, in R. A. Falk et al. (ed.) The International Law of Civil War, John Hopkins, Baltimore, 1971, p. 306.].

  Мнения наблюдателей относительно характеристики интернационализированных вооруженных конфликтов также могут расходиться, что создает трудности для выполнения иностранными государствами своего обязательства «при любых обстоятельствах соблюдать и заставлять соблюдать Женевские Конвенции» [Женевские конвенции, общая статья 1.].

   Например, во время войны в Корее Советский Союз заявлял о том, что имеет место внутренняя война, поскольку в военные действия было втянуто только одно законное правительство, тогда как западные державы отстаивали применение права международного вооруженного конфликта в полном объеме.

  В этих обстоятельствах и при отсутствии беспристрастного органа, наделенного полномочиями авторитетно определять статус вооруженных конфликтов, честнее предположить, что стороны будут определять конфликты, исходя из своих собственных интересов. Этому способствует сложность попыток искусственно охарактеризовать интернационализированный вооруженный конфликт как полностью международный или немеждународный. Поэтому, хотя единое определение вооруженного конфликта в рамках общей совокупности гуманитарного права и не устранило бы разногласий по поводу факта, тайных переворотов, организованных враждебными государствами, или интернационализированных вооруженных конфликтов, оно предотвратило бы негативное влияние политических повесток дня на гуманитарные принципы, применимые в этих ситуациях.  

  Как указывает Л. Моир «мы нерешительно продвигаемся к такому положению, при котором правовое различие между вооруженными конфликтами международного и немеждународного характера устаревает. Что касается правового регулирования, то будет иметь значение не то, что вооруженный конфликт носит международный или внутренний характер, а что он просто существует per se» [Moir, op. cit. (примечание 18), p. 51.].

  Вместе с тем, каждое государство-участник международных договоров, регулирующих ограничение или запрещение применения определенных средств и методов ведения войны, в соответствии с зафиксированным в статье 26 Венской  конвенции о праве международных договоров 1969 г. принципом pacta sunt servanda обязано добросовестно выполнять взятые на себя обязательства по этим соглашениям. Однако данный принцип лишь фиксирует  обязанность государства добросовестно и в полном объеме  исполнять международные обяза­тельства, вытекающие из Женевских конвенций 1949 г., Допол­нительных протоколов к ним 1977 г. и других договоров, регу­лирующих отношения и этой сфере. Как справедливо замечает Х. Корелл, «в международных отношениях для госу­дарств недостаточно выразить свое согласие на обязательность договоров. Необходимо, чтобы государства уважали и исполня­ли обязательства, установленные такими договорами» [Корелл X. Подходящая школа международного права (К примату права в ме­ждународных отношениях)//Международное право. М., 2000. № 2-11. С. 66]. По­скольку смысл международно-правового регулирования со­стоит в достижении определенного конечного результата, к ко­торому стремятся участники международного общения, то "осуществление международно-правовых норм является, как правило, гораздо более сложной и ответственной задачей, чем их принятие» [Лукашук И.И. Международно-правовое регулирование международных отношений (системный подход), М., Международ. отнош., 1975. С. 16.]. Но сложность и ответственность задачи по не­укоснительному воплощению в жизнь предписаний междуна­родно-правовых норм несоизмеримо возрастают в условиях воо­руженных конфликтов, когда ставятся под сомнение главные ценности человеческою сообществ - жизнь и здоровье людей.

  Следует также сказать и о том, что по вопросу о юридической природе обязательств в док­трине международного гуманитарного права и в позициях го­сударств сложилась точка зрения о том, что в нормах Женев­ских конвенций 1949 г. и Дополнительных протоколов 1977 г. содержатся, основанные на равенстве сторон в конфликте, многосторонние обязательства, которые не имеют взаимного характера и применение которых в вооруженном конфликте не связывается с участием в международном договоре всех воюющих сторон.

  Принцип равенства сторон в конфликте перед правом воо­руженных конфликтов, признанный еще Институтом между­народного права на брюссельской сессии в 1963 г. и сформули­рованный в абзаце пятом преамбулы и п. 3 ст. 96 Дополнитель­ного протокола I, по мнению X. Мейровица означает, что соблюдение международного гуманитарно­го права в равной степени обязательно для воюющих сторон, какими бы законными и правомерными ни были цели, пресле­дуемые ими в вооруженной борьбе [Meyrowitz H. Le principe degalitu des belligerants devant Ie droit de la guerre. P.: Pedon, 1970. P.418].

  Мнение о том, что в Женевских конвенциях и Дополнительном протоколе I содержатся многосторонние обязательства, дос­таточно четко прослеживается в подготовленном Ж. Пикте ком­ментарии к ст. 1, общей для всех Женевских конвенций: "Речь не идет о договоренности, достигнутой на основе взаимно­сти... скорее, о ряде односторонних обязательств, которые торжественно принимаются перед лицом всего мира, пред­ставленного другими договаривающимися сторонами. Каждое государство берет обязательство по отношению к себе так же, как и по отношению к другим" [Commentaires des Conveentions dе Geneve du 12 aout 1949, sous la direction de. J. Pictet. Geneve: CICR, 1952. P. 26]. Существование многосторон­них обязательств означает, что каждое государство несет обя­зательства перед остальными участниками договора, любое государство имеет право требовать от остальных выполнения своих обязательств и содействия в обеспечении выполнения таких обязательств. Это право, по мнению Ж. Пикте, касается всех государств - участников Женевских конвенций, а не толь­ко участников конфликта; если какая-либо держава не выпол­няет своих обязательств, другие государства (нейтральные го­сударства, государства-союзники или государства-противни­ки) могут - и должны - добиваться соблюдения Конвенций этой державой [Commentaires des Conveentions dе Geneve du 12 aout 1949, sous la direction de. J. Pictet. Geneve: CICR, 1952. P. 26 27]. Данная точка зрения также поддерживается и другими признанными специалистами в области международ­ного гуманитарного права - Д. Аби-Саабом, Л. Буассоном де Шазурн, Л. Кондорелли, Т. Мероном [Аbi-Saab G. The Specificitics of Humanitarian Law//Etudes et essais sur le droit International humanitaire et sur le Principes de la Croix - Rouge en 1'honneur de Jean Pictet. CICR, Martinus Nijhoff Publishers. Geneve-La Haye, 1984. P. 270; Condorelli L. et Boisson de Chazournes L.

  Quelques remarques à propos de l'obligation des États de `respecter et faire respecter' le droit international humanitaire `en toutes circonstances//Études et essais sur le droit international humanitaire et sur les principes de la Croix-Rouge en l'honneur de Jean Pictet (ed. C. Swinarski), Genève/La Haye, CICR/Nijhoff, 1984, pp. 26-29 y 32-33; Meron T. The Geneva Convetions as Customary Law// AGIL. 1987. N 81. P. 355].

  Международное сообщество со времени принятия Женев­ских конвенций 1949 г. неоднократно подтверждало такое по­нимание обязательств, вытекающих из международного гума­нитарного права. Данный подход нашел отражение, например, в резолюции 23 от 12 мая 1968 г. Тегеранской конференции по правам человека во время вооруженных конфликтов, в наме­ренном использовании выражения "соблюдать и обеспечивать соблюдение" в ст. 1 Дополнительного протокола I, что под­тверждается подготовительными материалами Дипломатиче­ской конференции по вопросу о подтверждении и развитии ме­ждународного гуманитарного права, применяемого во время вооруженных конфликтов 1974-1977 гг.

  Соглашаясь с вышеуказанной точкой зрения, К. Захарьев дополняет, что меры, содержащиеся в нормах Женевских конвен­ций и Дополнительных протоколов и реализуемые во внутреннем праве, наиболее четко демонст­рируют тот факт, что положения этих международных догово­ров касаются всех сторон. [Захарьев К. Права государств в отношении мер по имплементации междуна­родного гуманитарного права//Имплементация международного гуманитарного права. - М.: МККК, 1998. С. 288].

  Не вызывает сомнений, что обязательства, принимаемые государствами, носят односторонний, а не вза­имный характер. Это важнейший, на наш взгляд, принцип международного права, выте­кающий из норм международного гуманитарного права, также зафиксирован в ст. 1, общей для всех четырех Женевских кон­венций 1949 г. и Дополнительного протокола I 1977 г.

  По мне­нию Э. Давида, данное принципиальное положение означает, что обязанность того или иного государ­ства соблюдать Женевские конвенции и Дополнительный про­токол I не зависит от соблюдения этих договоров противной стороной [Давид Э. Принципы права вооруженных конфликтов. С. 419].

  Э. Давид также обращает внимание еще на один важный признак обязательств международного гуманитарного права - отказ от условия si omnes, которое было сформулировано в ст. 2 четвертой Гаагской конвенции 1907 г. и предусматривавшего, что Положение о законах и обычаях сухопутной войны, прила­гаемое к ней, применяется в вооруженном конфликте, только если все участвующие в нем стороны являются участниками данной Конвенции. Автор считает, что это условие наме­ренно исключено абзацем третьим ст. 2, общей для всех четы­рех Женевских конвенций 1949 г., п. 3 ст. 1 Дополнительного протокола I, и п. 1 ст. 7 Конвенции о запрещении или ограничении применения конкретных видов обычного оружия, которые могут считаться, наносящими чрезмерные повреждения или имеющими неиз­бирательное действие. С одной стороны, отказ от этого условия не означает, что государство - участник того или ино­го договора по праву вооруженных конфликтов связано этим документом в отношении другого государства, не являющего­ся участником этого соглашения, за исключением случаев, ко­гда в последнем излагаются нормы обычного права. С другой стороны, ст. 2, общая для всех Женевских конвенций, и ст. 1 Дополнительного протокола I все же предусматривают, что «эти международно-правовые акты связывают государство-участника и государство, не являющееся участником одного из этих договоров, если государство, не являющееся их участни­ком, "принимает и применяет ее положения» [Давид Э. Принципы права вооруженных конфликтов. С. 419-420].

  Особенности содержания механизма восприятия внутренним правом международного во многом определяются особым характером общественных от­ношений, являющихся предметом регулирования междуна­родного гуманитарного права. Данная отрасль регулирует пре­жде всего отношения между воюющими сторонами в ходе ве­дения вооруженной борьбы либо тесно связанные с этим отно­шения. Большинство гуманитарных договоров содержит нормы вооруженного вмешательства, начало применения которых соответствует началу воен­ных действий между сторонами в конфликте, а окончание - прекращению активных военных действии [Свинарски К. Основные понятия и институты международного гуманитар­ного права как система защиты человека. С. 27]. Как представляется, выполнение норм международного гуманитарного права и международного права по правам человека ведет к тому, что в отличие от других отраслей международно­го права, большинство норм, которые применяются при усло­вии отсутствия чрезвычайной ситуации, являют собой абсолютное боль­шинство положений международного, как под­черкивает М. Соссоли, "гуманитарного права применяется исключительно в чрезвычайных ситуациях" [Sassoli M. Mise en oeuvre du droit international humanitaire et du droit international des droits de 1'horame. P. 36]. Таким образом, поскольку нормы международного гуманитар­ного права (вооруженного вмешательства) направлены на регулирование отношений, которые возникают в ходе вооруженной борьбы и призваны обеспечить защиту жертв войны, то они могут в основном применяться только в период вооруженного конфликта [Sassoli M. Mise en oeuvre du droit international humanitaire et du droit international des droits de l'homme. P. 28; Пикте Ж. Международное гуманитарное право: определение // Международное гуманитарное право. M.: Ин-т проблем гу­манизма и милосердия, 1993. С. 11].

  В ситуациях же немеждународного вооруженного конфликта речь, по мнению Э. Давида, идет о примене­нии международного гуманитарного права "не только к лю­бым отношениям между государством и его гра­жданами, но и к любым отношениям между одной из сторон в конфликте и лицами, принадлежащими к ней или не­приятелю, которые находятся под ее юрисдикцией" [Давид Э. Принципы права вооруженных конфликтов. С. 175].

  Характер применения вооруженного вмешательства в рамках определенно­го механизма зависит от того, что "государства, вовлеченные тем или иным образом в конфликт (являясь стороной в кон­фликте, нейтральным государством, Державой-покровитель­ницей или играя иную роль), обладают конкретным юридиче­ским статусом в силу имеющихся у них конкретных прав и обязанностей" [Захарьев К. Права государств в отношении мер по имплементации междуна­родного гуманитарного права. С. 285.]. В доктрине международного гуманитарного права признано, что большая часть положений Женевских конвенций и Дополнительного протокола I касается сторон в конфликте и должна соблюдаться ими и по отношению к ним. Однако, ряд норм международного гуманитарного пра­ва, например, предусматривающих обязательства по пресе­чению серьезных нарушений международного гуманитарного права, касается всех государств - участников гуманитарных конвенций, а не только сторон в вооруженном конфликте [Захарьев К. Права государств в отношении мер по имплементации междуна­родного гуманитарного права. С. 283]. Также в международном гуманитарном праве закрепляют­ся положения, предоставляющие возможность сторонам в конфликте поручить третьему государству осуществлять защиту интересов своих граждан, находящихся во власти противни­ка, или содержащие нормы, затрагивающие государства, ко­торые не участвуют в вооруженном конфликте либо не оказы­вают помощь воюющим сторонам.

  Оценивая принципы и нормы международного права, соотносящихся с вооруженным вмешательством хочется отметить, что вышеперечислен­ные особенности оказывают влияние не только на порядок и цели применения правовых и организационных средств осу­ществления предписаний международного гуманитарного права, но и на их содержание, в зависимости от ситуации, в ко­торой применяются нормы данной отрасли.

  Международная практика показывает, что проблемы, связанные с применением военной силы для урегулирования опасных вооруженных конфликтов разной степени интенсивности в той или иной стране, а также в целях предотвращения массовых нарушений прав человека в каком-либо государстве, приобретают сегодня особую актуальность [Хохлышева О.О. Разоружение, безопасность, миротворчество: глобальный масштаб. Монография. - М. - Н.Новго-род: АВН РФ, АНМ “Элита” при ООН, ИСИ ННГУ, 2000. - С. 308], поскольку коллизия, затрагивающая фундаментальные нормы действующего международного права, отрицательным образом воздействует на операции по поддержанию мира в рамках ООН, которые используются в практике данной организации. Поэтому не случайно на Саммите ООН (сентябрь 2005 г.) поставлен вопрос о реорганизации ООН и реформировании ее Совета Безопасности.

  Операции по поддержанию мира (вооруженное вмешательство), в сущности, должны обеспечивать status quo. Очевидно, что миротворческий военный контингент призван приостановить конфликт и выиграть время, необходимое для скорейшего примирения враждующих сторон для заключения соглашения о перемирии. Сами по себе операции по поддержанию мира, конечно же, не могут быть гарантией успешной выработки договора о мире. Вообще, они обладали и продолжают обладать весьма специфическими особенностями, основываясь на определенных принципах, которые не менялись на протяжении всего времени существования данного института ООН. Впервые принципы проведения операций по поддержанию мира были сформулированы Б. Ургхартом, который придал им строго функциональное назначение [Urguhart В. Beyond the “Sheriffs Pose”// Survival 32, № 3 (May—June 1990), p. 198; “A Life and Peace and War”, New York: Harper and Row, 1987, p. 37]. К базовым положениям относились:

  -  четкий мандат;

  -  согласие на сотрудничество сторон в выполнении мандата;

  -  последовательная поддержка со стороны СБ ООН;

  -  готовность всех государств - членов ООН своевременно предоставить для миротворчества необходимый военный, полицейский и гражданский персонал;

  -  обеспечение эффективного руководства со стороны ООН на уровне центральных учреждений и на местах;

  -  надлежащая финансовая и материально-техническая поддержка и неприменение силы, за исключением самообороны;

  -  возложение командования и контроля над проведением операции на Генерального Секретаря ООН;

  -  полная беспристрастность вооруженных сил ООН и их нейтралитет (силы эти не должны вмешиваться во внутренние дела страны, в которой они развернуты, ни при каких обстоятельствах).

  По существу, данные положения и являются основными принципами международного права, определяющими возможность вооруженного вмешательства.

  Суть изложенных принципов сводится к следующему:

  1. Согласие, выраженное сторонами при возникновении внутреннего вооруженного конфликта еще до начала операции является императивом. При возникновении вооруженного международного конфликта согласие сторон не требуется. Во многих случаях согласие предстает в качестве ключевого элемента традиционного “поддержания мира”. Основой для такого вывода служат две причины. Во-первых, согласие позволяет отделить процесс принятия решений ООН от проявления разногласий различных держав. Во-вторых, согласие сильно снижает возможность того, что миротворцы смогут неожиданно оказать сопротивление во время выполнения своих обязательств. Участники вооруженного вмешательства не могут представлять собой никакой угрозы любой из враждующих сторон, включая государства, оппозиционные группы и пр. Они также не могут потенциально угрожать государственному суверенитету страны, ввергнутой в конфликт. Таким образом, действительное достижение согласия враждующими сторонами до начала операций по поддержанию мира является весьма настоятельным и желательным делом.

  Существует распространенное мнение о том, что даже традиционные операции по поддержанию мира, проведенные при полном согласии враждующих сторон, встречали серьезные препятствия при осуществлении своей деятельности [Pierre le Peilet, Les Lerers Blues de l’ONU Paris: Edition France-Empire, 1988, p.5]. Конечно, сами по себе миротворческие войска не всегда создают условия для успеха. Если воюющие стороны приходят к соглашению о том, что необходимо присутствие миротворческих сил, то в расчет берется, прежде всего, цена потерь и другие издержки конфронтации. Это создает предпосылки для нахождения наиболее приемлемого варианта в поиске универсальной формулы согласия. Нередко ведущие державы оказывали и продолжают оказывать достаточно сильное давление на «противостоящие стороны» на любой стадии переговорного политического процесса. Тогда особую роль начинает играть демонстрация политической воли враждующих сторон, а также «назначенных» миротворцев. Последние не всегда способны выдержать напряжение и часто оказываются неспособными принести желаемый мир или достойно выйти из зоны конфликта.

  Вооруженное вмешательство должно, на наш взгляд, обладать полной поддержкой СБ ООН. Эта поддержка необходима не только на начальных стадиях, когда определяется бюджет, численность войск и т.д., но также и когда требуется возобновление мандата. Например, осуществление операции по поддержанию мира в Конго сопровождалось многими трудностями, связанными именно с отсутствием реальной поддержки постоянных членов СБ ООН. Последний систематически стремится обновлять мандаты миссий для того, чтобы оказать давление на те стороны, которым может угрожать вывод войск по поддержанию мира. Полная поддержка СБ ООН имеет также символическое значение для любого вооруженного вмешательства.

  Вместе с тем, готовность стран-участниц предоставить войска для операции по поддержанию мира связана с ответственностью государств за риск. Успешное вооруженное вмешательство требует “самодостаточного присутствия” отдельных миротворческих батальонов, из которых каждый является независимым подразделением, но должен в то же время подчиняться единому командованию. Нередко подобные воинские части развертываются в зонах, которые характеризуются опасными военными действиями. Как известно, количество смертельных случаев при проведении операций по поддержанию мира за последние 10 лет составило десятки тысяч человек, то есть, степень риска при вооруженном вмешательстве остается еще весьма высокой.

  Следует признать также, что постоянные члены ООН не всегда готовы предоставить войска для вооруженного вмешательства и оказать активному миротворчеству соответствующую материально-техническую поддержку. Исключение составляют США, которым выгодно держать другие государства в стороне от участия в миротворческом процессе из-за своих узкокорыстных интересов. Великобритания, впрочем, успешно преодолевала сопротивление США, пытавшихся не допустить ее для решения некоторых миротворческих задач в рамках ООН, о чем свидетельствует международное рассмотрение кипрской проблемы.

  Наличие четкого и ясного мандата очень важно для операции по поддержанию мира. Цель любой миротворческой миссии ООН, ее задачи должны быть предельно ясными, достижимыми и хорошо известными всем сторонам, вовлеченным в конфликт. Операции по поддержанию мира требуют особой гибкости создания реальной возможности адаптации операционных методик к быстро меняющимся условиям.

  Применение силы в ходе операции по поддержанию мира возможно только в случае самообороны.

  Не случайно же операции по поддержанию мира самим своим происхождением обязаны, прежде всего, дипломатическим и политическим усилиям цивилизованного мирового сообщества. Этим, собственно, и обусловлен вышеупомянутый принцип. Принято считать, что степень применения силы должна быть достаточной только для достижения главной цели миссии. Сила не должна быть задействована, за исключением тех продолжительных, насильственных действий, когда становится крайне необходимым восстановление ситуации таким образом, чтобы ООН смогла полностью выполнить взятые на себя обязательства [International Peace Academy, Peacekeeping. Handbook. New York: Pergamon Press, 1984, p. 56]. Однако, этот принцип не всегда соблюдается. Известным примером тому - Босния и Герцеговина.

  Важным представляется и еще один аспект: техника миротворческих операций существенно отличается от той, которой обучены солдаты и офицеры национальных армий. В прошлом только государства Скандинавии и Канада тренировали большое число рекрутов, солдат и офицеров по программам подготовки воинских миротворческих контингентов. Военнослужащие других стран часто чувствовали себя совершенно не готовыми к ситуациям по поддержанию мира, тем более, если применение силы противоречило обычным нормам военной подготовки. В миротворческом процессе применение военной силы имеет ряд преимуществ. При ограниченной военной способности участники операций не могут нести угрозы враждующим сторонам. Скорее, враждующие стороны могут угрожать миротворческим подразделениям, поскольку последние не имеют права непосредственно быть вовлеченными в вооруженный конфликт. Миротворческие войска способны играть лишь посредническую роль и предвосхищать локальные распри. Традиционно, в рамках осуществления вооруженного вмешательства войска действуют без каких-либо явных врагов. Следовательно, военный компонент не является строго определяющим для операций по поддержанию мира. Действительно, административные, технологические и стратегические структуры вооруженного вмешательства, составляющие операции по поддержанию мира, олицетворяют собой скорее разновидность дипломатической и политической экспертизы, а не работу профессионально подготовленных военных специалистов.

  К настоящему времени сложились и продолжают развиваться операции по поддержанию мира двух типов:

  1) Миссии военных наблюдателей из невооруженных офицеров (“голубые береты”). Такая миссия впервые была создана в 1948 г. - орган по наблюдению за выполнением условий перемирия в Палестине.

  2) Силы по поддержанию мира в составе национальных военных контингентов, вооруженные легким стрелковым оружием - “голубые каски”. Такая операция впервые была проведена в 1956 г. чрезвычайными вооруженными силами ООН на Ближнем Востоке.

  При анализе операций по поддержанию мира особое внимание следует уделить предписанным функциям. Традиционно (до 1988 г.) к последним относились:

  - наблюдение за выполнением условий перемирия (орган ООН по наблюдению за выполнением условий перемирия - с июня 1948 г. по настоящее время);

  - наблюдение и сбор фактов (группа военных наблюдателей ООН в Индии и Пакистане январь 1949 г. - по настоящее время);

  - разъединение враждующих сторон (Вооруженные Силы ООН по поддержанию мира на Кипре, март 1964 - по настоящее время);

  - наблюдение за соблюдением соглашения о прекращении огня [Soldiers for Peace. Edited by B. Benton. Facts on File Inc., 1996, p. 50].

  В период после окончания «холодной войны» возможности операций по поддержанию мира стали расширились. На них оказались возложенными обязанности по контролю за:

  - соблюдением мирных соглашений;

  - разъединением и выводом войск противоборствующих сторон;

  - репатриацией беженцев и оказанием гуманитарной помощи;

  - работой существующих административных структур;

  - проведением выборов;

  - координацией деятельности в поддержку экономического восстановления.

  В результате акции, связанные с вооруженным вмешательством (военным присутствием) стали более сложными, многофункциональными. Главными задачами операций по поддержанию мира остались:

  - сдерживание военных действий и тем самым создание условий для миротворческой деятельности, обозначенной в главе VI Устава ООН;

  - наблюдение за выполнением временного или окончательного соглашения.

  Следует отметить то, что, несмотря на очевидную качественную эволюцию операций по поддержанию мира, их базовые принципы не были модифицированы.

  В конце 1980-х годов операции по поддержанию мира начали применяться во внутригосударственных конфликтах. В силу этого они приобретали некоторые новые характеристики. В межгосударственном конфликте военный персонал операций по поддержанию мира использовался для:

  -  разъединения противоборствующих сторон в конфликте;

  -  создания и патрулирования зон разделения, буферных и демилитаризованных зон;

  -  наблюдения за прекращением огня, выводом войск, развитием ситуации, передвижением вооруженного персонала и оружия в районах напряженности [Report of the Secretary - General on the Work of the Organization. 2 September, 1994. 49/406// Yearbook of the United Nations, 1994, p. 52-54].

  Таким образом, во внутригосударственных конфликтах, представляющих угрозу международному миру и безопасности, возникших на религиозной, межнациональной, этнической почвах, вооруженное вмешательство стало выглядеть иначе. Теперь, кроме военных, оно включили в себя те функции, которые напрямую были связаны с контролем административных органов, организацией и проведением выборов, содействием экономическому и социальному развитию, наблюдению за соблюдением прав человека, оказанием помощи в государственном строительстве.

  Новые задачи потребовали привлечения квалифицированного военного, полицейского и гражданского персонала. Кроме того, участникам операций пришлось совмещать гражданские функции с военными. Параметры их деятельности стали включать:

  - разоружение и ликвидацию незаконных вооруженных формирований в районе конфликта;

  - защиту законных гражданских властей;

  - защиту беженцев и вынужденных переселенцев; обеспечение охраны гуманитарной помощи;

  - защиту от разрушения или повреждения стратегических объектов [Report of the Secretary - General On Improving The Peace-Keeping Organization Capacity, 1994. A/48/403 - S/26450// Yearbook of the United Nations, 1995. United Nations Press, 1995, p. 117].

  Охарактеризовав общие принципы и нормы международного права, соотносящиеся с вооруженным вмешательством, можно подчеркнуть, что:

  - На современном этапе в зависимости от характера вооруженного конфликта - международного или внутреннего - применяются различные подходы международного права, регулирующие применение вооруженного вмешательства, которые, в основном обусловлены различными обстоятельствами, в которых протекает конфликт. В данных условиях необходимы, на наш взгляд, конкретные критерии, по которым можно отличить международные конфликты от внутренних и иметь различные  узаконенные установления вооруженного вмешательства для двух типов конфликта.

  - Основной целью международного гуманитарного права является регулировании методов ведения конфликта, однако в статье 3, общей для четырех Женевских конвенций 1949 г., в Дополнительном протоколе I к Женевским конвенциям изложены не соответствующие современным требованиям элементарные принципы гуманитарной защиты и указанные документы не содержат конкретных положений (мер). В Дополнительном протоколе II установлен значительно более высокий порог своего собственного применения, однако изменения, происходящие в современных международных отношениях, требуют его дальнейшего повышения.

            - Главным критерием и целью вооруженного вмешательства является «всесторонний контроль» за конфликтом, но военное присутствие не должно сводиться к оккупации. Гуманитарное право требует ясности в определении обстоятельств, при которых военного вмешательства будет достаточно, чтобы нейтрализовать и не превратить внутренний конфликт в международный. Право-ненормированное (нецелевое) иностранное военное вмешательство не приведет к тому, что гуманитарные нормы будут строго соблюдаться. 

  - Вооруженного вмешательства не должно обходить право войны и применяется исключительно в чрезвычайных ситуациях.

  - У международного сообщества должен быть создан беспристрастный орган, наделенный полномочиями авторитетно определять статус вооруженных конфликтов и необходимость применения вооруженного вмешательства.

  - Международному гуманитарному праву следует юридически исключить негативное влияние политических повесток дня на гуманитарные принципы, применимые при вооруженном вмешательстве. 

  - Каждое государство-участник международных договоров, регулирующих применения военной силы обязано добросовестно выполнять взятые на себя обязательства по этим соглашениям. В противном случае международным правом должна быть предусмотрена ответственность за его несоблюдение.

  - Характер применения вооруженного вмешательства должен осуществляться в рамках определенно­го правового механизма. Если вооруженное вмешательство осуществляется миротворческим военным контингентом, то он должен обладать полной поддержкой СБ.

   

  
  
  
  
  

   

  
  
Скачать реферат