Логика американского унилатерализма
Анализ обозначенной проблемы
показывает, что внутренняя логика американского внешнеполитического опыта и,
естественно, унилатерализма, как его важнейшего результата, изначально
формировалась на специфическом сочетании эмпирического опыта и секулярной
теологии, то есть идеологического компонента. Унилатерализм как
внешнеполитическая концепция в его американском проявлении – это результат,
говоря словами Артура Шлезингера, «спора насчет эксперимента и судьбы»[1],
спора, который велся прагматиками, отвергавшими, подобно Уильяму Джеймсу,
монизм и декларировавшим эмпирический подход к мировым делам и сторонниками
мессианского, провиденциалистского взгляда на американскую роль в мире.
С данной точки зрения, логично, на наш взгляд, ответить на
вопрос: из чего проистекала и на чем основывалась такая двойственность исходных
предпосылок американской традиции внешней политики?
Распространенный взгляд на природу внешней политики США
заключается в том, что ее характер объясняют через сформулированную еще пуританскими
духовными вождями идею особой миссии Америки в мировой истории. Американцы, чье
мировоззрение формировалось под влиянием кальвинизма, провозгласили себя
нацией-спасительницей еще в ХVIII
столетии, что нашло свое отражение, например, в теологии провиденционализма Дж.
Эдвардса. «Никогда на земле, - утверждал в этой связи Т. Принс, - не было
народа, который по своей истории так напоминал бы древних израильтян, как народ
Новой Англии»[2].
Пуритане и другие пионеры надеялись найти в Америке
«обетованную землю» для повторения истории Ветхого завета. Они проводили прямую
аналогию между своим собственным переселением в Северную Америку и легендарным
переселением избранного народа из «падшего Египта» и изображали Америку как
«обетованную землю», якобы специально избранную самим Богом для воссоздания
«Града на Холме» в пример всем другим народам мира. Обосновывая тезис о том,
что Америка занимает исключительное место в мировой истории, Т. Джефферсон в 1785 г. предлагал изобразить на государственной печати США сынов Израиля, идущих вслед за лучом
солнца.
С завоеванием независимости вера в особое предназначение
Америки стала важнейшим компонентом формирующегося американского национализма.
Молодая республика рассматривалась как эксперимент, призванный создать новые
институты для коренной перестройки и переделки мировой истории. Почти все
«отцы-основатели» были глубоко убеждены в том, что Америке уготовлена особая
судьба, особая божественная миссия. При этом реализация особой миссии Америки
предполагала, по мнению основателей американской государственности, опору на
реалистичную и сугубо прагматичную политику, диктовалась необходимостью
государства руководствоваться специфическими национальными интересами. «Ни в
одной нации, - отмечал Джордж Вашингтон, - доверие не должно простираться
дальше пределов ее интереса»[3].
Отцы-основатели США полагали, что международный порядок
зависит от сохранения баланса между противоположными национальными интересами.
Однако из этого отнюдь не следует, что родоначальники американской государственности
являлись одновременно провозвестниками идеи многосторонности в международных
отношениях. Отцы-основатели видели в сохранении сложившегося на тот момент
баланса международных, в частности европейских сил, определенную гарантию
сохранения еще не устоявшейся самостоятельности молодой республики. «Никогда не
может соответствовать нашим интересам, - писал Дж. Адамс, - перспектива
объединения с Францией в деле уничтожения Англии... С другой стороны, мы
совершенно не обязаны объединяться с Британией в попытках чрезмерного унижения
Франции»[4].
Если мессианство выступало в качестве политической доктрины
молодого государства, то латерализм, вырастая из политической тактики, постепенно
все более и более приобретал черты государственной политической стратегии.
Наблюдая за перипетиями европейского политического соперничества начала ХIХ века, Т. Джефферсон писал в 1802 г.: «мы должны занять такое положение между двумя соперничающими нациями (Англией и Францией –
Ю.Н.), чтобы, оставаясь не вовлеченными до тех пор, пока необходимость не
заставит нас сделать это, мы могли бы в итоге присоединиться к противнику того,
кто поставил нас перед такой необходимостью»[5].
В середине XIX
века была предпринята попытка обосновать идею о миссии Америки руководить миром
и ее превосходстве в т.н. доктрине «явного предначертания» (manifest destiny), синтезировавшей специфические американские
религиозные, политические (идеологический компонент), а также экономические
идеи (прагматический компонент). Смысл данной концепции состоял в обещании
свободы, демократии, материального достатка и т.д. не только самим американцам,
но и представителям других народов в самых отдаленных уголках земного шара, в
том случае, если они будут готовы принять американские ценности.
Как известно, в «Доктрине Монро», провозглашенной в 1823 г., обосновывались притязания на главенствующее и руководящее положение США в Западном
полушарии. Рассматривая Латинскую Америку как своего рода «естественный
апендикс» Северной Америки, Вашингтон сделал принцип «приоритета» США в делах
Западного полушария своей официальной позицией.
Значительную роль в укреплении теории «явного предначертания»
сыграло усиление экономического национализма американской буржуазии в конце XIX - начале XX в., вызванного тем, что последняя поставила перед собой задачу
найти пути решения проблем бурно развивающейся промышленности и сельского
хозяйства посредством расширения экспорта. В частности, многие говорили о
необходимости усиления американской мощи на том основании, будто она служит
делу расширения границ «свободного рынка» и, стало быть, самой свободы. Идея
американской экспансии как средства распространения принципов свободы и
демократии не только объединяла «экономические и философские силы, создавшие
империю, - писал историк У. Уильямс, - но также породила психологический
настрой, который сами участники движения быстро окрестили как «явное
предначертание» Америки вести и реформировать мир»[6].
В новейшее время универсалистские, миссионерские, а также
экспансионистские компоненты доктрины американской миссии отчетливо прослеживаются
как в убежденности американцев в превосходстве общественно-политических
институтов и морально-этических ценностей США, в совершенстве «американской
системы» и непогрешимости американской внешней политики, в многочисленных
общественно-исторических концепциях, изображающих США в качестве образца для
всех других народов, так и в программных документах и конкретных политических
действиях, правящих кругов страны.
Наиболее концентрированное выражение подобные установки нашли
в лозунге «американского века», сформулированном в середине 40-х гг. ХХ столетия
газетным магнатом Г. Льюсом. Он утверждал, что «XX в. должен стать в значительной степени американским веком».
После Второй мировой войны, превратившись в самую могущественную
страну западного мира, правящие круги США поставили перед собой задачу
претворить в жизнь лозунг «американского века», перестроить мир по американскому
образцу. Уже 19 декабря 1945 г. в своем выступлении в Белом доме президент США
Г. Трумэн заявил: «Хотим мы этого или нет, но мы должны признать, что
одержанная нами победа возложила на американский народ бремя ответственности за
дальнейшее руководство миром».
Определяя задачи американской внешней политики, следующий
президент США, Д. Эйзенхауэр говорил в том же духе: «Постоянной базой руководства
миром ради достижения человеческих устремлений - мира и справедливости в
условиях свободы должны быть Соединенные Штаты»[7].
Идея исключительности и
особой американской миссии в мировой истории в качестве важнейших компонентов
идеологического обоснования внешнеполитического курса в той или иной степени и
различных масштабах использовался всеми администрациями США. Однако в силу
целого комплекса причин использование этих установок приобрело беспрецедентные
масштабы в первый срок пребывания у власти Р. Рейгана. Рейган с самого начала
претендовал на некое «моральное перевооружение мира», утверждая, что Америке
предназначено руководить миром и даже спасти «больное человечество» от якобы
грозящих ему опасностей. В целом, рейгановская администрация в качестве
первостепенной цели внешнеполитической стратегии выдвинула «воссоздание
американской гегемонии во всей ее прежней мощи», восстановление роли США как
лидера «свободного мира». Подобные установки в той или иной форме сохранилась
во внешнеполитической стратегии Вашингтона и после окончания «холодной войны».
Оценивая доводы относительно лидирующей роли США, необходимо
обратить внимание на весьма важное, с точки зрения автора, обстоятельство, в известной
мере объясняющее внутренние мотивы развития идеи и практики американского
унилатерализма. Американское государство с самого начала своего существования
выступало одновременно не только результатом, но и инструментом, и мощным
стимулятором расширения и утверждения западной рационалистической цивилизации.
Америка вобрала в себя и довела до логического завершения важнейшие
системообразующие компоненты, ценности, нормы и мировоззренческие установки
этой цивилизации. Поэтому нельзя не согласиться с доводами американских
консерваторов, например того же Р. Кейгана, когда они говорят о том, что
комбинация экономической мощи и политической воли в сочетании с
военно-техническим превосходством обрекают США на лидерство в мировых делах –
нравится это кому-то или нет[8].
Как ни парадоксально это звучит, но особое положение Америки в мире
способствует формированию особой национальной политики.
Возражения, и вполне обоснованные, начинаются тогда, когда
США демонстративно игнорируют интересы других государств и основополагающие,
базовые нормы международного права, такие, как принцип суверенного равенства
государств и невмешательства в их внутренние дела – все это не может не вести к
распаду существующих международных институтов (в том числе тех, в создании
которых непосредственное участие принимали Соединенные Штаты) и, в конечном
итоге, к подрыву международных позиций самих США. Как сказал президент РФ В.В.
Путин, выступая на 43-й Мюнхенской конференции по вопросам политики
безопасности 10 февраля 2007 года, «однополярный мир…это мир одного хозяина,
одного суверена. И это в конечном итоге губительно не только для всех, кто
находится в рамках этой системы, но и для самого суверена, потому что разрушает
его изнутри»[9].
С распадом СССР,
означавшем уход с мировой авансцены одного из центров двухполюсного
миропорядка, на передний план выдвинулся вопрос о том, какой вид примет
конфигурация геополитических сил в мировом сообществе. Часть американской
интеллектуальной и политической элиты поспешила сделать вывод о наступлении однополярного
мирового порядка, приходе эры господства единственной сверхдержавы - США. Их
оппоненты в Соединенных Штатах, напротив, отмечают, что стратегия сдерживания
второй половины ХХ столетия сочетала в себе элементы диалога и силовых
действий, в то время как предложенная после 1991 г. стратегия «американского лидерства» основана исключительно на силовом доминировании и в этом
смысле ориентирована на ложные приоритеты[10].
В этом контексте интерес представляют рассуждения 3.
Бжезинского. В получившей широкую известность книге «Великая шахматная доска
(господство Америки и его геостратегические императивы)»[11]
красной нитью проходит мысль о могуществе, глобальности, совершенстве,
незаменимости США в деле руководства современным миром. В трактовке Бжезинского
Евразия выступает на мировой арене как аналог «шахматной доски», на которой
идет борьба за мировое господство. Если последнюю половину второго тысячелетия
преобладающие позиции в мировых делах занимали евразийские государства, то
сегодня в Евразии руководящую роль играет неевразийское государство, т.е. США.
Согласно Бжезинскому, поражение и развал Советского Союза стали финальным
аккордом в быстром вознесении на пьедестал державы Западного полушария (в
противовес Евразии – Ю.Н.) - Соединенных Штатов - в качестве единственной и
действительно первой подлинно глобальной державы»[12].
Однако, задается вопросом З. Бжезинский, сможет ли Америка воспрепятствовать
появлению на международной арене доминирующей и антагонистичной евразийской
державы? От решения этой проблемы зависит ее способность осуществлять свое
мировое господство. Поэтому США должны создать стабильное равновесие на
континенте, где они выступают в качестве политического арбитра[13].
С точкой зрения З.
Бжезинского перекликаются рассуждения другого видного американского
исследователя – С. Хантингтона, утверждавшего, что
«в мире,
где не будет главенства Соединенных Штатов, будет больше насилия и беспорядка и
меньше демократии и экономического роста, чем в мире, где Соединенные Штаты
продолжают больше влиять на решение глобальных вопросов, чем какая-либо другая
страна»[14].
Смысл этих и подобных им рассуждений заключается в том, что
для Соединенных Штатов жизненно важно, чтобы на политической арене не возник
соперник, способный господствовать в Евразии, да и во всем мире, и, следовательно,
бросающий вызов Америке. В противном случае, предупреждает 3. Бжезинский, нас
ожидает общая международная нестабильность. Дело представляется таким образом,
что американское превосходство «породило новый международный порядок, который
не только копирует, но и воспроизводит за рубежом многие черты американской
системы»[15].
О влиянии и популярности
идеи однополярного миропорядка и односторонних действий Вашингтона
свидетельствует то, что ее приняла и пытается реализовать на практике
значительная часть государственных деятелей США. Насколько обоснованным был
выбор данной политической парадигмы?
Т.А. Шаклеина полагает,
что существуют определенные основания говорить об американском лидерстве
применительно к периоду 1991-2001 годов - до террористических актов. Аргументы
эти основаны на учете факторов «внутреннего» порядка, а именно - стремлении и
способности Америки. Во-первых, отмечает она, с завершением биполярной
конфронтации объективно восторжествовали американская модель развития,
американские ценности и американская политика. Во-вторых, Вашингтон возглавил
модификацию мирового порядка, в то время как другие державы почти не оказывали
на него влияния. Помимо этого США взяли на себя роль главного «миротворца»
(бывшая Югославия) и «устроителя судеб» неблагополучных стран (Гаити и Сомали).
Они бросили немалые людские и материальные ресурсы для урегулирования некоторых
острейших международных ситуаций. Наконец, Америка открыто объявила о
готовности и желании «без ограничений и препятствий осуществить свою
историческую миссию по преобразованию мира», то есть взять на себя
ответственность и бремя мирорегулирования[16].
Однако, начиная с 1999
года, после того, как Белый дом осуществил военные действия против Югославии
без санкции ООН, усилилась критика США со стороны европейских держав, выросли
антиамериканские настроения в мире. «Официальная риторика американского
руководства о политике США по распространению демократии в мире, - отмечает
Т.А. Шаклеина, - вступила в противоречие с их унилатерализмом, нарушением
международного права, двойными стандартами, опасной приверженностью военной
силе»[17].
Таким образом, к концу правления администрации Клинтона, несмотря на имевшийся
внутренний потенциал для глобального лидерства, не только не произошло легитимизации
«лидерства» Соединенных Штатов, но начался процесс сокращения возможностей для
этого.
Особенно выраженный
характер практика односторонних действий приобрела после прихода к руководству
США республиканских консерваторов.
Реванш американского
консерватизма, ставшего доминирующей силой в американской политике последней
четверти XX века, имел далеко идущие последствия
для внешнеполитического курса Соединенных Штатов.
Еще до прихода к власти в
2001 г. Дж. Буша-мл. консерваторы сумели одержать ряд важных политических
побед, которые имели огромные последствия для американской внешней политики.
Среди них - срыв ратификации Договора о всеобъемлющем запрещении ядерных
испытаний (ДВЗЯИ) в сенате США (октябрь 1999 г.) и принятие закона о национальной противоракетной обороне (июль 1999 г.). Однако в полной мере реализовать свои
доктринальные внешнеполитические установки американские консерваторы смогли
лишь после прихода к власти Дж. Буша-младшего.
В платформе республиканской партии на выборах 2000 г. было однозначно заявлено, что главным средством достижения целей США на международной арене
станут «мощные вооруженные силы»; что же касается международных организаций, то
отношение к ним у авторов республиканской платформы было, по меньшей мере,
снисходительным: «международные организации могут служить делу мира, но они не
должны использоваться ни в качестве альтернативы принципиальному американскому
лидерству, ни как вето на него»[18]..
Заявленный односторонний подход к международным делам нашел
свое отражение уже в первых шагах администрации Дж. Буша-мл.: США объявили о
выходе из Договора по ПРО и Киотского протокола, декларировали свою незаинтересованность
в ратификации ДВЗЯИ, а также об отказе присоединиться к юрисдикции
Международного уголовного суда.
События 11 сентября 2001 г. были восприняты американской администрацией и близкими к ней консервативными кругами как еще
одно подтверждение необходимости и неизбежности односторонних американских действий.
В «Стратегии национальной безопасности Соединенных Штатов Америки», принятой в 2002 г., утверждалось, что Америке брошен вызов глобальных масштабов, ответ на который потребует
глобальных же по размаху - и превентивных - действий американской стороны.
Первым примером практической реализации положений данной концепции стала
агрессия против Ирака. Что касается отдельных региональных направлений внешней
политики США, то здесь Белый дом также взял курс на проведение односторонних
мер - при полном одобрении со стороны консервативного истэблишмента.
Однако со времени
вторжения коалиционных сил, ведомых США, в Ирак, международная ситуация заметно
осложнилась. Не нашли подтверждения прогнозы о «стабильной однополярности» и
позитивном воздействии «демократической сверхдержавы» на мировое развитие.
Своеобразный политико-военный кризис, в котором оказались США в Ираке, и
заметное обострение внутренних американских дискуссий по иракской проблеме дают
основания думать об ограниченности возможностей силового регулирования.
Актуальные тенденции
мирового развития, как полагают критики американского унилатерализма, являют
собой дальнейшую деградацию американоцентричной системы институционального сотрудничества.
С момента прихода к власти республиканская администрация была озабочена
стремлением к максимальной независимости в сфере внешней политики, что принимало
форму односторонних, не согласованных с европейскими союзниками действий («Самое
худшее, что мы можем сделать, это позволить коалиции определять нашу миссию»,
Д. Рамсфилд). Положение в мире после начала операции США в Афганистане стало
характеризоваться Белым Домом как «гипероднополярность». Еще более отчетливой
эта тенденция стала после событий 11 сентября 2001 года.
В военно-политической
стратегии администрации Дж. Буша явственно просматриваются черты «политики
гегемона», хотя возможности ее долгосрочной реализации, сопутствующие этому
процессу обстоятельства и последствия не до конца просчитаны. Можно полагать,
что американское руководство не представляет нюансы различий между политикой
«гегемонии» и «лидерства», хотя инстинктивно восприимчиво именно к первой
модели.
Наиболее реалистичными
являются мнения тех специалистов, которые считают, что Америка должна
стремиться не к гегемонии, а к «оптимальному» лидерству, позволяющему ей
одновременно сохранять статус великой державы и экономить собственные ресурсы.
Институционализация данного вида лидерства должна осуществляться в рамках
коллективного регулирования политико-военными процессами совместно с
европейскими государствами (формирование «коалиций желающих», Р. Хаас), среди
которых фактический статус США будет наивысшим («первые среди лучших»).