План
1. Основные
черты и ведущие тенденции развития западноевропейской политической мысли в XVII – начале XIX вв......................................................................... 3
2. Теоретическое
обоснование террора как средства политической борьбы идеологами Великой
Французской революции................................................................... 7
3. Развитие
идей утопического социализма в западной Европе..................... 8
4. Различия в определении природы
государства у И. Бентама и немецкого философа И. Канта............................................................................................................... 11
Литература...................................................................................................... 15
Распространение идей
французских просветителей, Великая французская революция, якобинский террор,
революционные и наполеоновские войны – все это вызывало ненависть и отпор
реакционных классов феодальной Европы. Феодальная реакция особенно усилилась
после поражения Наполеона в войне с Австрией, Россией и Пруссией. Монархи этих
государств образовали Священный союз, к которому позднее присоединились монархи
других европейских государств. За революцией последовали реставрации. Во
Франции вновь воцарились Бурбоны. Вернувшиеся в страну эмигранты, особенно
реакционные круги дворянства (ультрароялисты), стремились ликвидировать
завоевания Великой французской революции. Правительства покровительствовали
католическому духовенству, клерикалам, иезуитам. Основным предметом нападок
реакционеров была идеология Просвещения.
В конце XVIII – начале XIX в. с осуждением Французской
революции выступил ряд политических мыслителей.
Наиболее известным из них был Жозеф де Местр (1753–1821
гг.). Он жил в Савойе, Швейцарии; на Сардинии, долго был посланником
сардинского короля в Петербурге.
Всю силу своего недюжинного таланта Жозеф де Местр
обрушил на Просвещение и революцию.
Особенное внимание де Местр уделял критике
свойственного Просвещению убеждения во всесилии разумного законодательства.
Человек, писал де Местр, не может сочинить конституцию так же, как не может
сочинить язык. Он не может создать даже насекомое или былинку, но вообразил,
что он источник верховной власти, и стал творить конституции. Однако в
конституционных актах Франции периода революции – все вверх дном. Они
умозрительны и учреждены для человека вообще. Но человека вообще нет – есть
французы, итальянцы, русские, персы и другие народы. Задача конституции – найти
законы, подходящие для конкретного народа с учетом населения, нравов, религии,
географического положения, политических отношений, добрых и дурных качеств
народа.
Де Местр высмеивал заявление Томаса Пейна, что он
признает только те конституции, которые можно носить в кармане. Письменные
конституции, рассуждал де Местр, лишь утверждают те права, которые уже
существуют. В английской конституции большинство положений нигде не записано –
она заключается в общественном духе и потому действует. В Конституции США
прочно лишь то, что унаследовано от предков. И напротив, все новое,
установленное общим совещанием людей, обречено на погибель. Так,
североамериканские законодатели решили по начертанному ими плану построить для
столицы новый город, заранее дав ему название. “Можно биться об заклад тысячу
против одного, что этот город не будет построен, или что он не будет называться
Вашингтон, или что конгресс не будет в нем заседать”. Столь же бессмысленна
была затея создать Французскую республику, затея, заведомо обреченная на
провал, ибо большая республика никогда не существовала. Само сочетание слов
“большая республика” столь же лишено смысла, как “квадратура круга”. Что
касается республиканских США, скептически замечал де Местр, то это еще молодое
государство, дайте этому ребенку время подрасти.
Наконец, суть основного закона в том, что никто не
имеет права его отменить; поэтому он и не может быть установлен кем бы то ни
было, ибо тот, кто вправе установить, тот вправе и отменить.
Реакционность политико-правовых учений де Местра, де
Бональда, Галлера очевидна и не скрывалась самими творцами этой идеологии. Их
усилия были направлены на реставрацию средневековых политических и правовых
учреждений, власти и авторитета католической церкви. В соответствии с
феодальными идеалами средневековья они стремились доказать ничтожность человека
перед богом и государством, бессилие его разума, способного творить разве
только зло.
Не так откровенно, но, по существу, аналогичных идей
держались Бёрк и юристы исторической школы. Их идеал – не столько в прошлом,
сколько в той части настоящего, которая несет на себе наибольшие отпечатки,
пережитки прошлого. С откровенными реакционерами, зовущими к реставрации, Бёрка
роднит ненависть к революции; вообще реакционных и консервативных идеологов
объединяют своеобразные методология и теория, противостоящие Просвещению.
При всем обилии ссылок на бога и божий промысел
реакционная идеология конца XVIII – начала XIX в. не так примитивна и
догматична, как, скажем, теократические концепции средних веков. Просвещение и
революция заставили реакционеров учиться и размышлять. Как видно из
изложенного, они пытались использовать для обоснования своих взглядов отдельные
идеи Монтескье, терминологию Руссо и, главное, усвоили необходимость
обосновывать свои идеалы не только ссылками на св. писание.
В полемике с революционными теориями реакционные и
консервативные мыслители нашли ряд уязвимых звеньев в идеологии Просвещения.
Основательна их критика априоризма теоретиков естественного права, полагавших,
что все принципы права могут быть чисто логически выведены из природы человека
вообще. В этой критике заслуживает внимания положение о зависимости права
каждого из народов от его исторического развития, условий жизни, особенностей
бытовых, производственных, религиозных, нравственных отношений. Это положение,
как известно, обосновывал еще Монтескье, но более обстоятельно и глубоко оно
развито в трудах Бёрка и исторической школы права. Определенным достижением
правоведения были мысли о границах деятельности законодателя, который всегда
создает право не на пустом месте, а у конкретного народа и потому вынужден и
должен считаться с традициями, нравами, историческим наследием. Помимо прочего
подход к праву, признающий объективность изменчивости и разнообразия правовых
систем, создавал теоретические основы для возникновения и развития
сравнительного правоведения.
Шагом вперед в развитии теории права были попытки
обнаружить закономерности истории права, рассмотреть эту историю как
объективный процесс, не во всем и не всегда зависящий от воли законодателя.
Верен и вывод о том, что право в целом создается не кабинетным теоретическим
творчеством, а объективным процессом жизни народа и не устанавливается всякий
раз заново и произвольно каждым поколением людей1.
Прагматическая характеристика террора основывается на отношении к нему как средству достижения цели. В современной ситуации – преимущественно политической цели. В реальности же прагматическое поле террора гораздо шире. Осмысление всей палитры смыслов данного феномена является необходимым условием успешной деятельности субъектов, заинтересованных в противодействии этому социальному явлению. Терроризм далеко не всегда и не всеми оценивался отрицательно. Он не только рассматривался как одна из приемлемых форм противоборства, но и оказывался одним из краеугольных камней, положенных в основание многих государств. Деятели ряда буржуазно-демократических революций (Англия, Франция, Россия и др.) и национально-освободительных движений (Алжир, Израиль, Ирландия, Италия, Польша, Палестина, Турция) обращались к тактике террора. В этих государствах образ террориста обретал черты героического борца за свободу, а сама субкультура терроризма становилась образцом для подражания при строительстве новой культуры.
Давно уже не секрет, что
многие террористические организации получали и получают помощь и поддержку как
от государств, так и от всякого рода разведок и спецслужб, которые используют
их в своих целях. Если терроризм существует — значит, это кому-то нужно, и
этими заинтересованными лицами являются государства или группы государств, а
если не сами государства, то уж как минимум их спецслужбы, причем зачастую в
сотрудничестве с «коллегами» из других стран.
Французская буржуазная революция ликвидировала
феодальные порядки и расчистила путь для капиталистического развития страны.
После революции и во Франции, вслед за Англией, начинает распространяться
крупное машинное производство.
Буржуазные идеологи французской
революции изображали капиталистическое общество как царство разума,
справедливости и свободы. В действительности, торжество капитализма над
феодализмом означало для трудящихся масс лишь замену одной формы эксплуатации
другой. Внедрение машин стало основой распространения новых изощренных методов
эксплуатации, резкого ухудшения условий труда, снижения жизненного уровня
рабочих. Сама капиталистическая действительность толкала рабочий класс к
протесту против капиталистического рабства. Все большее распространение среди
трудящихся получала мысль о возможности иного, справедливого строя.
Однако материальные предпосылки для
перехода к социалистическому способу производства в начале XIX в. еще не были
созданы. Поэтому представления о будущем строе и о путях перехода к нему
неизбежно были фантастическими. «Утописты, как мы видели, - пишет Энгельс, -
были утопистами потому, что они не могли быть ничем иным в такое время, когда
капиталистическое производство было еще так слабо развито. Они были вынуждены
конструировать элементы нового общества из своей головы, ибо в самом старом
обществе эти элементы еще не выступали так, чтобы быть для всех очевидными;
набрасывая свой общий план нового здания, они вынуждены были ограничиваться
апелляцией к разуму именно потому, что не могли еще апеллировать к современной
им истории».
Классовая
противоположность и классовая борьба между рабочим классом и буржуазией не
получили в это время еще полного развития. Рабочее движение делало свои первые
шаги. Характеризуя этот начальный этап борьбы пролетариата против капиталистической
эксплуатации, Маркс и Энгельс писали: «Сначала борьбу ведут отдельные рабочие,
потом рабочие одной фабрики, затем рабочие одной отрасли труда в одной
местности против отдельного буржуа, который их непосредственно эксплуатирует.
Рабочие направляют свои удары не только против буржуазных производственных
отношений, но и против самих орудий производства; они уничтожают конкурирующие
иностранные товары, разбивают машины, поджигают фабрики, силой пытаются
восстановить потерянное положение средневекового рабочего».
Хотя в начале XIX в. крупная машинная
промышленность уже заняла ведущее место в народном хозяйстве Англии и Франции,
но большинство рабочих работало еще на мелких предприятиях, связь между
отдельными отрядами рабочего класса была еще слабой. Рабочие были плохо
организованы, их выступления носили стихийный характер и легко подавлялись.
Пролетариат выступал лишь как наиболее обездоленная часть всей массы
трудящихся, он не созрел еще для того, чтобы взять в свои руки переустройство
общества на социалистических началах.
В
этой исторической обстановке, в первые десятилетия XIX в. возникли утопические
системы Сен-Симона, Фурье и Оуэна. Свою главную задачу утописты видели в том,
чтобы найти основы нового разумного общественного строя. Им казалось, что
достаточно понять их планы, чтобы они получили всеобщее признание. «Это фантастическое
описание будущего общества, - говорится в Манифесте Коммунистической партии, —
возникает в то время, когда пролетариат еще находится в очень неразвитом
состоянии и представляет себе поэтому свое собственное положение еще
фантастически, оно возникает из первого исполненного предчувствий порыва
пролетариата к всеобщему преобразованию общества».
Но в утопических системах содержался и
чрезвычайно ценный материал. Авторы социалистических систем подвергли
беспощадной критике язвы капиталистического общества, с замечательной
проницательностью предугадывали черты будущего социалистического строя.
Буржуазным утверждениям о вечности капитализма социалисты-утописты
противопоставили идею о возможности и необходимости замены капиталистического
строя социалистическим.
Социалисты-утописты не понимали сущности
капиталистической эксплуатации, законов развития капиталистического хозяйства.
Они не могли указать реальных путей освобождения трудящихся от гнета капитала.
Не видя в пролетариате силы, способной осуществить социалистическое
переустройство общества, социалисты-утописты обращались к господствующему
классу, стремились самих капиталистов убедить в неразумности капиталистического
строя.
В статье «Три источника и три составных
части марксизма» В. И. Ленин характеризует утопический социализм следующим
образом: «Он критиковал капиталистическое общество, осуждал, проклинал его,
мечтал об уничтожении его, фантазировал о лучшем строе, убеждал богатых в
безнравственности эксплуатации.
Но утопический социализм не мог указать
действительного выхода. Он не умел ни разъяснить сущность наемного рабства при
капитализме, ни открыть законы его развития, ни найти ту общественную силу,
которая способна стать творцом нового общества»1.
а) цель государства —
удовлетворение разнообразных интересов личности: «Интересы отдельных лиц — суть
единственно реальные интересы. Заботьтесь об отдельных личностях. Не
притесняйте их, не позволяйте другим притеснять их, и вы достаточно сделали для
общества» (И. Бентам)
б) цель государства –
подчинение интересов отдельной личности общей воле: «Человек есть животное,
которое, живя среди других членов своего рода, нуждается в господине. Дело в
том, что он обязательно злоупотребляет своей свободой в отношении своих
ближних; и хотя он как разумное существо желает иметь закон, который определил
бы границы свободы для всех, но его корыстолюбивая животная склонность побуждает
его, где это ему нужно, делать для самого себя исключение. Следовательно, он
нуждается в господине, который сломил бы его собственную волю и заставил его
подчиняться общепризнанной воле, при которой каждый может пользоваться
свободой» (И. Кант)
Отрицательное отношение Бентама к идее прав человека;
знаменитое высказывание о том, что «права человека суть чепуха, а естественные
права – чепуха на ходулях» кажется не только одиозным и реакционным, но
оставляет невольное впечатление диссонанса, теоретической непоследовательности автора.
А.Н. Остроух в своей работе дает необходимые разъяснения по этому поводу:
во-первых, свою резкую оценку Бентам адресует не столько самим правам человека,
сколько способу их юридического оформления во французской Декларации прав
человека и гражданина 1789 г. «Особенностью анализа английским мыслителем
указанного исторического документа является то, что он исследует и критикует
Декларацию не как политическое произведение, не как революционную программу, а
как юридический документ, как памятник и источник права, а все претензии,
предъявляемые к тексту Декларации – это претензии к юридическому документу».
Можно сказать, что позиция Бентама по этому вопросу осталась недопонятой по
причине своей оригинальности: в то время, как обычно Декларацию рассматривают
именно как памятник эпохи, как предзнаменование грандиозных исторических
перемен, Бентам видел в ней официальный правовой акт, подлежащий
непосредственному применению, и отсюда его упреки, связанные с неконкретностью,
противоречивостью, юридической неопределенностью положений Декларации.
Во-вторых, у Бентама вызывала протест идея о
неотчуждаемости и прирожденности прав человека, как не соответствующая
исторической и социальной правде: он сравнивает права человека с ребенком,
которого хотят «подкинуть под дверь природы», отняв у настоящих родителей –
общества и государства. А.Н. Остроух подчеркивает, что Бентам не только
признавал существование прав человека, но и считал необходимым их закрепление в
законодательстве – разумеется, если это пойдет на пользу обществу. В этой
оговорке Бентама при желании можно усмотреть оправдание антидемократических
ограничений прав человека под предлогом защиты общественных интересов; однако,
с другой стороны, что отличает права человека от вседозволенности, если не
социальная приемлемость и соответствие интересам общества? Может ли сторонник
прав человека утверждать, что они бесполезны или вредны для общества?
По-видимому, и здесь мы должны признать правоту Бентама.
Наконец, еще один бентамовский аргумент против
Декларации прав человека и гражданина, звучащий сегодня с особой актуальностью:
он полагает, что права человека изначально должны быть урегулированы не на
уровне деклараций, а путем издания системы специальных нормативных актов,
содержащих необходимые процедуры и гарантии реализации прав. Лишь затем
основные принципы этих законов можно объединить в конституционном законе или
Декларации. Иными словами, реальная обеспеченность прав человека важнее, чем их
формальное провозглашение. Едва ли после этого можно всерьез принимать
существующий миф о Бентаме – «противнике прав человека».
По меньшей мере экстравагантными могут показаться и
некоторые другие взгляды Бентама, например, доводы «в защиту ростовщических
процентов» (одноименное сочинение 1803 г.). Более пристальное изучение показывает, впрочем, что Бентам вовсе не питает необъяснимой симпатии к
ростовщичеству, а лишь с обычной своей последовательностью отстаивает один из
ведущих принципов гражданского права – свободу договора. Он исходит из
презумпции самостоятельности, социальной зрелости и ответственности участников
гражданских отношений: «ни одному человеку, достигшему возраста умственной
зрелости, обладающему здравым смыслом, действующему вполне свободно и со
знанием дела, нельзя помешать даже из соображений, направленных к его выгоде,
совершить, как он понимает, известную сделку с целью достать себе денег».
Свобода договора, напомним, сегодня безоговорочно включается в разряд
социально-экономических прав, так что и здесь Бентам вместо отрицания прав
человека оказывается на их страже1.
Кант всегда стремился дать логически-точное"
определение понятий, имеющих непосредственное отношение к теории Прогресса, а
также "тщательное различение и доказательство принципов", находящихся
в ее основании. В соответствии с этой идеей "философски мыслящий
историк" должен был бы "показать, насколько человечество в различные
периоды приближалось к этой конечной цели или удалялось от нее и что следует
делать для достижения ее".
Сама же она представала, таким образом, как цель
общечеловеческого Прогресса, т.е. поступательного развития, которое, согласно
Канту, можно проследить в истории Человечества, взятого в целом, именно как
рода, а не в качестве простои суммы индивидов или их наиболее выдающихся
представителей. И взятого как раз в соотнесении с целью, которую мог бы
осуществить лишь род человеческий как некое целостное единство, а не отдельные
индивиды, группы людей или отдельные народы. Поскольку цель эта - достижение
"наисовершеннейшего государственного устройства" достижима только для
Человечества, взятого к тому же на всем протяжении его "всеобщей
истории", т.е. во "всемирно-гражданском плане".
Кант делает вывод о том, что, во-первых,
человеческий род существует как некая целостность, которая, во всяком случае,
не менее реальна, чем существование отдельных индивидов. А во-вторых, эта
целостность подчинена своим особым законам, которые действуют на
подсознательном уровне, подталкивая людей к совершению неведомых им замыслов.
Кант называл эти законы "целями природы".
Цель природы, стремящейся, с присущей ей
"естественной необходимостью", к "совершенному и целесообразному
развитию" всех задатков, которыми она одарила все живые существа,
побуждает ее способствовать развитию таких "природных задатков" человека,
какие направлены на применение его разума".
Люди смогут "блокировать" свои естественные
свойства лишь совместно, создав искусственную машину под названием
Государства. У Канта, в отличие от Гоббса, эта машина называется культурой, -
причем она в его изображении не столько блокирует "радикально злое" в
человеке, сколько стилизует его, предоставляя людям самим подавлять его
"чрезмерные" проявления, пользуясь их врожденной завистливостью и
недоброжелательностью.
1.
Борцов Ю.С., Коротец И.Д., Шпак В.Ю. Политология в вопросах и ответах –
Ростов-на-Дону: Изд-во «Феникс», 1998.
2.
История политических и правовых учений: Учебник для ВУЗов / Под общ. ред.
В.С. Нерсесянца. – М.: Изд-во «Инфра-М», 1996.
3.
Мухаев Р.Т. Политология: Учебник для студентов ВУЗов. – 3-е изд.,
перераб. и доп. – М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2008.
4.
Политология: Учебник для ВУЗов / Под ред. В.Н. Лавриненко. – М.: ЮНИТИ,
1999.
5.
Политология: Энциклопедический словарь. – М.: Издательство Московского Коммерческого
университета, 1993.