Оглавление
Введение.................................................................................................................................... 3
1. Сталинизм:
идеология и сознание...................................................................................... 3
2. Причины
зарождения фашизма, его идеология................................................................. 9
3. Сталин и Гитлер................................................................................................................. 14
Заключение.............................................................................................................................. 23
Список
используемой литературы........................................................................................ 25
Фашизм (итал. fascismo, от итал. fascio — пучок, связка,
объединение) — идеология, политическое движение и социальная практика,
которые характеризуются следующими признаками и чертами: отрицание демократии и
её экономической и политической практики; создание режима, основанного на
принципах тоталитарно-корпоративной государственности, однопартийности;
подавление противников государства и любых форм инакомыслия; фашизация
общества, создание военизированных формирований и взгляд на войну как на
естественный двигатель развития и важную часть человеческой жизни.
Являясь предметом изучения гуманитарных наук, фашизм никогда, за более
чем полувековую историю его исследования, не был свободен от идеологически
предвзятых подходов, манипуляций политического характера, хотя в целом изучение
фашизма шло в русле антифашистской традиции, что служило сближающим фактором
для многих авторов. Тем не менее, сама тема часто становилась аргументом
конкретно-политического противостояния. Это обедняло, лишало научной значимости
многие труды, ставило под сомнение сам стиль научных работ и реальность научных
выводов.
Не имея надлежащей оценки, фашизм вновь пускал корни. Поэтому он
преодолел границы европейского континента и появился в США, Латинской Америке,
некоторых других регионах. В начале 90-х годов XX века он укоренился в
Восточной Европе и даже в России.
Авторы, идеализирующие понятие сталинизма, решительно игнорируют тот
факт, что сталинизм тесно связан с некоей линией исторического развития, а
именно с историей российской индустриализации. Между тем сталинизм осуществил в
законченной форме те тенденции, которые появились уже в эпоху дореволюционного
развития крупной индустрии.
В рамках данной курсовой работы рассмотрим сравнительную характеристику
идеологии сталинизма и фашизма.
Уникальный механизм российской индустриализации заключался в том, что при
неразвитости капиталистического рынка, поверхностном развитии товарно-денежных
отношений роль проводника политики индустриализации взяло на себя
самодержавно-деспотическое государство, в свое время возникшее для эксплуатации
дотованых укладов. Тем самым это государство подменило собой рынок – путем
создания концентрированного, не зависящего от конъюнктуры государственного
спроса, и прямо стимулируя монополизацию возникшей крупной промышленности.
Государство же и «оплачивало» индустриализацию за счет выкачивания огромных
средств из патриархально-дотоварного и мелкотоварного крестьянства. Не случайно
форсированная индустриализация 1890-х – начала 1900-х гг., связанная с именем
министра финансов Витте, - при котором, по словам современника, государство
сделалось главным и единственным банкиром, экспортером, хозяином торговли и
промышленности, - была названа одним из критиков Витте «государственным
социализмом». Отличительная особенность такого развития состояла в том, что
растущая крупная индустрия уже по самому способу своего возникновения оказалась
заинтересованной не в развитии рынка и товарно-денежных связей, а в сохранении
и воспроизводстве дотоварных укладов для неэквивалентного и концентрированного
выкачивания из них ресурсов.
Эпоха «военного коммунизма», с которой связан гении сталинизма,
сопровождалось полным уничтожением товарно-денежных отношений и рынка, вместо
которых возникла единая хозяйственная монополия, «единый трест», проект
которого выдвигался рядом политических и промышленных десятилетий еще до Октября
1917 г. Но утверждение этой государственной монополии неизбежно было связанно
с стихийным ростом хозяйственного и политического аппарата, уже к 1921 г. раздувшегося до нескольких миллионов человек.
Анализ периода НЭПа и его противоречий имеет непосредственное значение
для понимания причин так дорого стоившей «победы» сталинизма. Объективно
переход к НЭПу был связан прежде всего с необходимостью восстановления
хозяйства, и прежде всего государственной крупной промышленности, стянутой в
«единый трест», но почти бездействующий. Для этого было необходимо прежде всего
восстановит связь промышленности с сельским хозяйством, аграрным сектором.
После поворота к НЭПу уцелевшие элементы рынка в лице мелкотоварных
производителей деревни и города начали стихийно пробивать себе дорогу, вместо
планирующегося «товарообмена»развивалась торговля сельскохозяйственными
продуктами. Во многом благодаря этому в течение всего лишь нескольких лет были
восстановлены сельское хозяйство и государственная крупная промышленность. Развитие
элементов рынка в условиях НЭПа уже было ограничено прочно утвердившейся
монополией крупной промышленности. Уже осенью 1923 г., после кризиса сбыта, связанного с политикой повышения цен, которую проводили синдикаторы и
тресты, опирающиеся на фактическую монополию, развитие все больше и больше
пошло в сторону нового разрастания хозяйственного и политического аппарата,
централизованного регулирования хозяйства. По мере того как проходило
восстановление хозяйства, нарастала и волна форсированной индустриализации.
Сначала планы «сверхидустриализации» выдвигались Троцким, затем его вчерашними
противниками Зиновьевым и Каменевым, чтобы затем осуществиться под руководством
их общего противника – Сталина. Все эти планы в качестве основной меры
содержали требование черпать из деревни для нужд индустрии как можно больше, не
останавливаясь ни перед чем; во всех этих планах явно или неявно крестьянство
рассматривалось как чуждая социализму и опасная для него масса, годная лишь для
того, чтобы извлечь из нее любые, ничем не ограниченные средства для развития
социалистической индустрии; все эти планы исходили из того, что индустрия
является целью, а крестьянство – средством.
«Механизм» победы сталинизма был прост: форсированная, подхлестываемая
индустриализация любой ценой автоматически требовала гигантских
концентрированных капиталовложений, бравшихся из деревни, по словам самого
Сталина «почти даром», для чего нужен был огромный, время от времени тасуемый
аппарат, проводивший чрезвычайные меры, и такой же чрезвычайный
сверхцентрализованный аппарат командного управления крупной промышленностью и
всем народным хозяйством. Говоря о сталинизме, часто разделяют принудительную
коллективизацию, форсированную индустриализацию и «кадровую революцию»,
вылившуюся в репрессии 1937-1938 гг. И все же исторически Сталин и сталинизм
связаны неразрывно. Конкретно-историческая связь очевидна. Поэтому без
разговора о Сталине, его роли в нашей истории нам не обойтись и сегодня. Для
одних он – политический преступник, узурпировавший власть и уничтоживший лучших
представителей народа. Для других – мудрый вождь, обеспечивший грандиозные
победы, прогресс и порядок.
Эпохе в целом и Сталину, как ее действующему лицу, свойственна не только
противоречивость, но и определенность. У эпохи она – в борьбе за социализм. У
Сталина – в том, что к нему сошлись решающие пути управления этим прогрессом.
Таков объективный ориентир для анализа результатов преобразований 20-50-х годов
в целом и личного вклада Сталина.
Что на первом этапе легендарного ослепления сталинизма в нашем обществе –
в период первой оттепели – главный, если не единственный, акцент был сделан на
версии индивидуальной ответственности. Происшедшее рассматривалось как
результат действий отдельных лиц, а сами эти действия как одиозные отклонения в
рамках однозначно правильной истории и не подлежащей критическому
переосмыслению политической реальности. С тех пор сам феномен и вместившая его
эпоха получили имя – «культ личности».
С первого этапа десталинизации и до недавнего времени сталинизм как
проблема был жёстко локализован вначале в границах 1937-1938 гг., а затем –
1929-1953 гг., вырезан из текущей истории и в таком виде представлен для
дальнейшего обозрения. Сейчас основные интеллектуальные усилия в обществе
направлены на то, чтобы вставить его «на место» и попытаться реконструировать
нарушенные исторические связи. Эти восстановительные работы, начинаемые сразу
после переноса огня, позволяют локализовать ошибки и осуществить очередную
нормализацию большой истории; тем самым поддерживать версии правильности и
единства генеральной линии и иллюзия возможности быстрого, не слишком
болезненного и достаточно радикального избавления от издержек текущих
отклонений. Сталин, разгромив оппозиционеров и прокрасив нэп из оттепели в
эпоху «гримас», одновременно полностью высветил послереволюционный период,
трагические ошибки которого ещё в 20-х гг. почти открыто признавались (а заодно
и большую часть российской истории эпохи самодержавия).
Хрущёв, ударив по сталинизму, заметно снизил тональность в критике предсталинского
периода, Критика Хрущёва Брежневым сопровождалась явным выравниванием
официальной линии в отношении к сталинизму. Происходящая сейчас особенно
решительная десталинизация другим своим «плечом» как бы приподнимает 20-е годы,
вызывая неосознанную потребность в известной идеализации политики и не слишком
и не слишком дискредитировавших себя деятелей того периода.
Внимание первоначально сосредоточилось на технологии сталинского
переворота и на том, что ему непосредственно предшествовало. Кульминация была
найдена, причины всех дальнейших событий сосредоточились в одном: как оказался
у власти этот. Критической точкой, означавшей наступление собственно сталинской
эпохи, обычно считают 1929 (или 1928-1929 гг). Составившие этот «великий
перелом» основные его трещины также очевидны: установление личной диктатуры и
резкий, катастрофический по своим ближайшим последствиям нэпа; начало
дисбалансно форсированной индустриализации, заданное манипуляциями с
контрольными цифрами первой пятилетки; принудительная тотальная
коллективизация, проведённая под политику ограбления «внутренней колонии» -
крестьянства; начало методической подготовки «большого террора» - шахтинское
дело, процесс, Промпартии и т.д.).
Первой по времени была версия, ещё в 30-х выдвинутая Л. Троцким: «ребёнок
родился вообще не от родителей, сталинизм есть «предательство»,
«термидорианское отрицание» большевизма, а 1937 г. окончательно разделил их «рекой крови».[1]
Именно это время – естественно, без указания её действительного авторства –
возрождается сейчас в многочисленных идеологически санкционированных попытках
описать сталинизм в прямом противопоставлении предыдущему периоду. Сталинизм со
всей очевидностью заимствовал многие положения большевистских теорий, отдельные
формулировки, которой были, куда хлеще сталинских – хотя бы в силу большей
литературной одарённости «Экономики переходного периода», в которой
утверждалось, что «пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от
расстрелов и кончая трудовой повинностью, является … методом выработки
коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической
эпохи[2]».
Сталин был не обязательным, но законным порождением такого режима. Он
существенно изменил политический курс, стиль, атмосферу, само направление
идейной эволюции, но использовал, сохранил и довёл до логического конца именно
эту идеологию власти, усугубив её соответствующей технологией. То, что
интеллектуальное ядро руководства сменилось аппаратным, вожди – вождём, теория
– волей, поиск исторической колеи – несгибаемой ни с чем не считающейся
генеральной линией, под конвоем ведущей страну через нечто непроходимое, и всё
это не отменяло главного и осуществлялось в той же структуре власти: знание как
харизма и конечное оправдание политической воли – вождь (коллективный или
персональный) как высший авторитет и носитель этого знания – организация,
осуществляющая нисхождение этого знания в действующие органы общества и народ и
обеспечивающая «претворение в жизнь» – внемлющие, впадающие в энтузиазм или
подчиняющиеся массы.
То что сталинизм это результат последовательного воплощения марксистской
ортодоксии, у нас негласно подозревали всегда. Теперь это выходит на уровень
теоретических обобщений. Но пока мы таким образом испытываем собственную
смелость, западные советологи считают своим долгом защищать Маркса даже от
Ленина: «Можно представить себе уникальную уничтожающую оценку, какую дал бы
воскресший из мертвых Маркс, неспособности своего ученика с Волги понять
некоторые основы того, чему «учит марксизм»[3].
Для наших разрушителей догм это, очевидно, следующий шаг в иерархии
развенчаний, и если мы его вместе с ними сделаем, то придём к отнюдь не новому
выводу о том, что Сталин по ряду параметров был более последовательным
марксистом, чем Ленин.
Важным аспектом тотализации было
сосредоточение функциональных зон общественного сознания совмещение функций
социальной теории, идеологии, «практического разума» структур власти и
массового сознания. проблема, таким образом состоит в том, чтобы учитывать
возможности искусственных бифуркаций. Такие практические неконтролируемые
катаклизмы, таким был сталинизм - во многом порождение современности.
«Пригожинская парадигма, - пишет О. Тоффлер, - особенно интересно тем, что она
акцентирует внимание на аспектах реальности, наиболее характерных для
современной стадии ускоренных социальных изменений: разупорядочености,
неустойчивости, разнообразии, не равновесии нелинейных соотношениях, в которых
малый сигнал на выходе может вызвать сколь угодно сильный отклик ,
темпоральности - повышенной чувствительности к ходу времени».[4] Ныне мы знаем, что
человеческое общество представляет собой необычно сложную систему, способную
претерпевать огромное количество бифуркаций... Мы знаем, что столь сложные
системы обладают высокой чувствительностью к флуктуациям. Мы живем в опасности,
неопределенном мире, внушающем не чувство слепой уверенности, а лишь чувство
умеренной надежды…».[5] Такой подход в крайне драматической ситуации
- в стране и в мире в целом - в равной мере предостерегает как от обезнадежной
пассивности, так и от не в меру решительных и узко целенаправленных действий,
не учитывающих, что на границе того, что называется экстремизмом, в политике,
сейчас существенно понижена.
Это требует нового качества сознания – способности работать в условиях
известной неопределённости и подвижности самой иерархии целей. В этом
отношении человечество уже выработало немалый опыт. Он – в истории культуры и
мысли, взятой как целое, вне чрезмерной сосредоточенности на каких-либо
отдельных и частных по своей сути линиях. Освобождаться от идеологического и
социально-психологического наследия сталинизма – значит не только, а может
быть, даже не столько пересматривать его «позитив», сколько осваивать те пласты
культуры сознания, которые были им и его предшественниками дискредитированы или
просто отброшены. Модный сейчас плюрализм в этом плане не выход, поскольку
допускает известную зацикленность разных сознаний на разном, каждого – на
своём. Альтернативное – универсалистское – сознание преодолевает
плюралистическую конфликтность уже тем, что просто не допускает существования
другого, но активно стремится к пониманию, к тому, чтобы увидеть момент истины
и в другом – а значит и собственную ограниченность. Его идеал – само себя
понимающее целое культуру, его «всеединство».
Корни фашистских идей и движений уходят в
крайний европейский национализм 19 в. Он приобретал наиболее воинствующие формы
в тех странах, где, как в Германии и Италии, в силу политической
раздробленности создание национального государства происходило с запозданием,
либо в национальных государствах, потерпевших тяжелые военные поражения, как
например, во Франции после франко-прусской войны.
Зарождение фашистских настроений было связано с
консервативной реакцией на стремительные общественные перемены в европейских
обществах во второй половине 19 в. – индустриализацией, концентрацией
финансовой и предпринимательской собственности и т.д.[6] Подобно традиционному консерватизму,
новые националистические течения декларировали свою приверженность идее
существования «естественных элит» и враждебность духу Просвещения. Однако, в
отличие от него, они обращались к широким массам населения. Их социальная база
состояла преимущественно из общественных слоев, которые проигрывали в ходе индустриализации
и конкуренции с удачливыми крупными собственниками и питали страх перед
организованным рабочим движением. Это был своеобразный «радикализм середины»,
который не чурался клеймить существующий порядок и правление олигархии и
прибегать к внепарламентским методам и массовым действиям, не обращая внимания
на принципы легальности, законности и конституционной демократии. В отличие от
социалистов, эти националистические течения не ставили под вопрос принципы
частной собственности, рынка, наемного труда. Они выступали за «здоровый и
производящий», «национальный» капитал в противовес «паразитическому» и
«антинациональному».
Ультра-националисты восхваляли борьбу за
существование, конкуренцию и торжество сильного, требовали создания
диктаторского сильного государства, в том числе и для решения экономических и
социальных проблем, для защиты мелких и средних собственников.
Психологической основой для роста
предфашистских, а затем и фашистских настроений стало явление, которое
известный философ Эрих Фромм определил как «бегство от свободы». «Маленький
человек» ощущал одиночество и беспомощность в обществе, где над ним властвовали
безликие экономические законы и гигантские бюрократические институты, а
традиционные связи с его социальным окружением были размыты или разорваны.
Утратив «цепи» соседского, семейного, общинного «единства», люди ощущали
потребность в какой-то замене сообщества. Такую замену они нередко находили в
чувстве сопричастности нации, в авторитарной и военизированной организации или
в тоталитарной идеологии.
Именно на этой почве в начале 20 в. появились
первые группы, которые стояли у истоков фашистского движения. Наибольшее
развитие оно получило в Италии и Германии, чему способствовали нерешенные
социальные, экономические и политические проблемы, резко обострившиеся на общем
фоне мировых потрясений и кризисов эпохи.
Первая мировая война сопровождалась националистическим и милитаристским угаром.
Подготовленная десятилетиями пропаганды волна массового шовинизма захлестнула
европейские страны. В Италии возникло движение сторонников вступления страны в
войну на стороне держав Антанты (так называемые «интервенционисты»). В нем
сомкнулись националисты, часть социалистов, представителей художественного
авангарда («футуристов») и др. Вождем движения стал один из бывших лидеров
Итальянской социалистической партии Муссолини, исключенный из ее рядов за
призывы к войне. 15 ноября 1914 Муссолини начал выпускать газету «Пополо
д'Италия», в которой призывал к «национальной и социальной революции», а затем
возглавил движение сторонников войны – «фаши революционного действия». Члены
фаши проводили бурные провоенные манифестации, которые в мае 1915 вылились в
волну погромов, направленных против граждан Австро-Венгрии и Германии и
сторонников сохранения нейтралитета страны, в нападение на парламент. В итоге
им удалось втянуть Италию в войну, вопреки воле большинства населения и
значительной части политиков. В последствии фашисты считали это выступление
исходным моментом своего движения.
Ход и последствия Первой мировой войны стали
шоком для европейского общества. Война вызвала глубокий кризис сложившихся норм
и ценностей, были отброшены моральные ограничения; пересмотрены привычные
человеческие представления, прежде всего о ценности человеческой жизни. Люди,
вернувшиеся с войны, не могли обрести себя в мирной жизни, от которой успели
отвыкнуть. Общественно-политическую систему поколебала революционная волна,
охватившая в 1917–1921 Россию, Испанию, Финляндию, Германию, Австрию, Венгрию,
Италию и другие европейские страны. В Германии к этому добавился идейный
вакуум, возникший с падением монархии в ноябре 1918 и непопулярностью режима
Веймарской республики. Положение усугублялось острым послевоенным экономическим
кризисом, который особенно больно ударил по мелким предпринимателям, торговцам,
лавочникам, крестьянам, служащим. Возникший комплекс общественных проблем
связывался в общественном сознании с неудачным исходом войны: военным
поражением и тяготами Версальского договора, в Германии, или с неблагоприятными
результатами передела мира, в Италии (ощущение «украденной победы»). Широкие
слои общества представляли себе выход из создавшегося положения на путях
установления жесткой, авторитарной власти. Именно эту идею взяли на вооружение
возникшие после войны в различных европейских странах фашистские движения.
Основной социальной базой этих движений служила
радикальная часть мелких и средних предпринимателей и торговцев, лавочников,
ремесленников, служащих. Эти слои были в значительной мере разочарованы в ходе
конкурентной борьбы с крупными собственниками и с экономическими соперниками на
мировой арене, а также в способности демократического государства обеспечить им
благосостояние, стабильность и приемлемый социальный статус. Сомкнувшись с
деклассированными элементами, они выдвинули собственных вождей, которые обещали
решить их проблемы путем создания новой системы тотальной власти, сильной,
национальной, соответствующей их взглядам и интересам. Однако феномен фашизма
выходил далеко за пределы одного лишь слоя мелких и средних собственников. Он
захватил и часть трудящихся, среди которых были также в значительной мере
распространены нормы авторитарной и националистической психологии и ценностной
ориентации. Чудовищное давление, оказываемое на членов общества постоянным напряжением,
монотонным трудом, неуверенностью в завтрашнем дне, растущей зависимостью от
мощных государственных и экономических структур контроля и подчинения,
усиливает общую раздражимость и скрытую агрессивность, которая легко
переводится в русло расизма и ненависти к «чужим» (ксенофобии). Массовое
сознание оказалось в значительной мере подготовленным к восприятию
тоталитаризма всей предшествующей историей развития общества.
Кроме того, распространение фашистских
настроений было связано и с общим изменением роли государственной власти в 20
в. Она все больше брала на себя прежде несвойственные ей социальные и
экономические функции, и это способствовало росту спроса на авторитарные,
принудительные и силовые решения проблем. Наконец, фашистов поддержала и часть
прежней экономической и политической элиты ряда стран, в надежде на то, что
сильная диктаторская власть будет способствовать экономической и политической
модернизации, поможет решить экономические трудности, подавить социальные
движения трудящихся и посредством концентрации сил и ресурсов обогнать
конкурентов на мировой арене. Все эти факторы и настроения способствовали
приходу фашистов к власти в ряде европейских государств в 1920–1930-х годах.
Первым оформился итальянский фашизм. 23 марта
1919 на съезде бывших фронтовиков в Милане было официально провозглашено
рождение фашистского движения во главе с Муссолини, получившим титул «вождя» –
«дуче» (duce). Оно стало называться «Национальной фашистской партией». Отряды и
группы «фаши» быстро возникли по всей стране. Всего через три недели, 15 апреля
расстрелом левой демонстрации и разрушением редакции социалистической газеты
«Аванти» фашисты, по существу, развязали «ползучую» гражданскую войну.
В Италии триумф партии Муссолини наступил в
обстановке слабости и растущего кризиса системы либеральной демократии.
Правящая система оставалась верхушечной, ее официальные цели и принципы
оставались чуждыми и непонятными для широких масс населения; политическая
неустойчивость росла, правительства сменялись одно за другим. Резко упало
влияние традиционных партий, появление новых сил в значительной мере
парализовало функционирование парламентских институтов. Массовые забастовки,
захваты предприятий рабочими, крестьянские волнения, экономическая депрессия
1921, вызвавшая крах сталелитейных комбинатов и «Банка ди сконто», побудили
крупных промышленников и аграриев склониться к идее жесткой внутренней и
внешней политики. Но конституционная власть оказалась слишком слабой как для
того, чтобы подавить растущее революционное движение, так и для того, чтобы
осуществить глубокие социальные реформы, которые позволили бы массам
примириться с существующим общественным строем.
Кроме того, либеральная система в Италии была
не в состоянии обеспечить успешную внешнюю экспансию и колониальную политику,
не могла смягчить неравномерность в развитии отдельных регионов и преодолеть
местный и групповой партикуляризм, без чего было невозможно обеспечить
дальнейший прогресс итальянского капитализма и завершение формирования
национального государства. В этих условиях многие промышленные и финансовые
корпорации, а также часть государственного, военного и полицейского аппарата
выступили за «сильную власть», хотя бы даже в форме правления фашистов. Они
активно финансировали партию Муссолини, попустительствовали погромам.
Фашистские кандидаты были включены в правительственные избирательные списки на
муниципальных выборах в ноябре 1920 и на парламентских в мае 1921.
Министерскими декретами распускались левые муниципалитеты, до этого атакованные
или разгромленные последователями Муссолини. На местах многие органы власти,
армия и полиция открыто содействовали фашистам, помогали им доставать оружие и
даже защищали их от сопротивления рабочих. После того, как в октябре 1922
власти пошли на новые экономические уступки трудящимся, в Милане состоялись
решающие переговоры между Муссолини и представителями союза промышленников, на
которых было согласовано создание нового правительства во главе с фашистами.
После этого лидер фашистов объявил о проведении 28 октября 1922 «марша на Рим»,
и на следующий день король Италии поручил Муссолини сформировать такой кабинет.[7]
Фашистский режим в Италии приобретал четко
выраженный тоталитарный характер постепенно. На протяжении 1925–1929 было
закреплено всевластие государства, установлена монополия фашистской партии,
печати и идеологии, создавалась система фашистских профессиональных корпораций.
Период 1929–1939 характеризовался дальнейшей концентрацией государственной
власти и ростом ее контроля над экономическими и социальными отношениями,
повышением роли фашистской партии в государстве и обществе, ускоренным
процессом фашизации.
Нацистская доктрина в Германии объявляла
внешнеполитическую экспансию естественным следствием постоянного процесса
борьбы рас и народов за «жизненное пространство». С точки зрения нацистов, этот
был фактор выживания нации, которая, как биологический вид в концепциях Чарльза
Дарвина, могла или распространять свое присутствие, преодолевая конкурентов,
или обречена была на гибель. «Каждое существо стремится к экспансии, и каждый
народ стремится к мировому господству, – заявил Гитлер в 1930. – Только тот,
кто держит в поле зрения эту цель, выходит на правильную дорогу». К тому же,
нацистские обещания превратить немцев в народ «землевладельцев и воинов» предполагали
захват «жизненного пространства» (обширных земель соседних стран) и устранение
местного населения.
Придя к власти, НСДАП получила возможность
осуществить свою внешнеполитическую программу. Она совпадала и с интересами
экономической элиты Германии, которая стремилась решить хозяйственные проблемы
с помощью массированного развития военной промышленности и оттеснить зарубежных
конкурентов. Действия нацистского правительства были отчетливо направлены на
форсирование военного конфликта с другими государствами. Так, в 1936 Германия
приступила к вооруженному вмешательству в гражданскую войну в Испании, а также
заключила «Антикоминтерновский пакт» с Японией, к которому в следующем году
примкнула Италия. Образовался блок государств, которые ощущали себя обиженными
в итоге Первой мировой войны. Опираясь на него, нацистский режим осуществил
волну захватов в Европе: в 1938 аннексировал Австрию и Судетскую область
Чехословакии, в 1939 захватил Чехию и Моравию, отторг Мемельскую область у
Литвы. Стремление «обиженных» расширить сферу своего контроля натолкнулось на
сопротивление держав-победителей (прежде всего, Англии, Франции и США), а также
на внешнеполитические интересы СССР. Результатом международного противостояния
стала Вторая мировая война, которая началась 1 сентября 1939 с вторжения сил
нацистской Германии в Польшу.
К маю 1945 германские вооруженные силы были
полностью разгромлены, а территория Германии занята армиями союзников.
Национал-социалистический режим прекратил свое существование. Оккупационные
власти СССР, США, Великобритании и Франции запретили в своих зонах деятельность
нацистов. В Потсдамской декларации, подписанной 2 августа 1945 президентом США
Гарри Трумэном, премьер-министром Великобритании Клементом Эттли и главой
правительства СССР Иосифом Сталиным, в частности говорилось:
«Национал-социалистическая партия... подлежит уничтожению; необходимо создать
гарантии того, чтобы она не смогла возникнуть вновь в какой-либо форме...».
Нацистская деятельность и пропаганда запрещались, а принятые режимом законы,
которые служили ему основой либо закрепляли принципы расовой и национальной
дискриминации, отменялись. Во всех зонах оккупации Германии были проведены меры
по «денацификации», включая чистку национал-социалистических кадров. Однако в
период после Второй мировой войны произошло восстановление фашистских групп в
Германии в форме неонацизма.
Книга Фромма “Бегство от свободы”
была написана еще в 1941 г. и выдержала множество переизданий на многих языках
мира. Ее наибольшая известность относится именно к 60-м годам. Фромм стремился
не только осознать — как и почему фашизм нашел такую поддержку в массах, но и
как и почему специфические силы человеческой энергии воздействуют на социальные
процессы, как он считал, формируют их, определяют специфику их проявления.
Говоря о человеке и его психологии, он обращает особое внимание на потребности
человека принадлежать к какой-либо общности. Без этой принадлежности его
подавляет ощущение собственной ничтожности. “Человек должен иметь возможность
отнести себя к какой-то системе, которая направляла бы его жизнь и придавала ей
смысл; в противном случае его переполняют сомнения, которые в конечном счете
парализуют его способность действовать, а значит, и жить”. Без понимания того,
что для среднего человека нет ничего тяжелее, чем чувство непринадлежности к
какой-либо общности, что ради принадлежности к какой-либо группе он готов
пожертвовать многим, невозможно понять воздействие нацизма на массы. В книге
приводятся слова Геббельса: “Быть социалистом, значит подчинить свое “я” общему
“мы”. Социализм — это привнесение личного в жертву общему”.
Борьба за свободу всегда
сконцентрирована, подчеркивает Фромм, на ликвидации старых форм власти и
принуждения, но при этом мы не осознаем, что эта борьба порождает новые
проблемы. Как он выражается, мы зачарованы ростом свободы от внешних по
отношению к нам сил и не видим тех принуждений и страхов, которые возникают как
внутренние препоны свободы. Человеку все труднее становится разобраться в
происходящем, ибо и экономическая, и политическая ситуации усложняются. К этому
надо добавить, что со времени войны чудовищно возросли средства уничтожения
человека. Та свобода, которую человек приобрел по сравнению с человеком
доиндустриального общества, поставила его перед тяжелым выбором: либо взвалить
на себя бремя ответственности, либо избавиться от свободы путем нового
подчинения. Бремя свободы Фромм называет негативной свободой, “свободой от”.
Все это созвучно мыслям Бердяева, высказанным им в те же годы в “Опыте эсхатологической
метафизики”. Свобода, — пишет он, — была понята исключительно как право на нее,
как притязания людей, в то время как она есть прежде всего обязанность. Свобода
есть “не легкость, а трудность, тяжесть должен взять на себя человек”[8].
Обычный средний человек не осознает
своего одиночества и изолированности. Подобное осознание слишком страшно. Но от
того, что люди этого не осознают, все эти чувства не исчезают. “Если они не в
состоянии перейти от свободы негативной к свободе позитивной, они стараются
избавиться от свободы вообще. Главные пути, по которым происходит бегство от
свободы — это подчинение вождю, как в фашистских странах, и вынужденная
конформизация, преобладающая в нашей демократии”. Невыносимое чувство бессилия
и одиночества, которое так характерно для множества людей, открывает перед ними
два пути. Один — это путь к “позитивной свободе”, при которой человек обретает
единство с людьми, миром, самим собою, не отрекаясь при этом от собственного
“Я”. Другой — это откат назад, отказ от свободы, это бегство от невыносимой
ситуации, в которой человек не может больше жить, отказ от собственного “Я”.
Отказ от свободы делает жизнь терпимее, но не дает решения коренных проблем.
Фромм не разделяет точку зрения,
согласно которой фашизм объясняется как “сугубо экономическое или политическое
явление”. Без учета психологических факторов невозможно понять, каким образом
он приобрел власть над целым народом, овладел массами. При этом он выступает и
против объяснения фашизма исключительно психологическими факторами или тем, что
Гитлер был маньяком, а его последователи — безумцами. Надо исходить из
сочетания всех факторов: экономических, политических,
социально-психологических. Он задается вопросом — почему народ склонился перед
фашизмом без какого-либо сопротивления? В этом плане он делит немецкий народ на
две группы — тех, кто сделали это без восторга от идеологии и политической
практики нацизма, и тех, кто составил массовую опору этого движения,
захваченные его идеологией и фанатически преданные его лидерам. К первой части
он относит основную часть рабочего класса, либеральную и католическую
буржуазию. Не испытывая симпатий к нацизму, они не оказали ему сопротивления.
Фромм объясняет это психологической усталостью и пассивностью, характерными для
многих в это время. Рабочий класс был глубоко разочарован поражениями
революций, крушением своих надежд на улучшение жизни. Многие из них потеряли
веру в результативность политической борьбы. К тому же приход к власти Гитлера
породил новую ситуацию и в том отношении, что нацистское правительство
отождествлялось с идеей “Германия, которая была унижена Версальским договором”.
Оппозиция нацистской партии и правительству представала как оппозиция Германии.
Гражданин Германии — пишет Фромм — как бы ни был он чужд принципам нацизма,
должен был выбирать между одиночеством и чувством единства с Германией, и
большинство выбрало единство.
Но основное внимание Фромма
обращено на те массы населения, которые с восторгом приняли победу Гитлера на
выборах. К ним он относит низшие слои среднего класса: мелких торговцев,
ремесленников, служащих. Для всех них идеология Гитлера имела огромную
эмоциональную притягательность. Что же притягивало в этой идеологии? “Дух
слепого повиновения вождю, ненависть к расовым и политическим меньшинствам,
жажда завоевания и господства, возвеличивание немецкого народа и “нордической
расы”. Согласно Фромму, для низов среднего класса типичны любовь к сильному,
ненависть к слабым, ограниченность, враждебность, скупость. Все это в той или
иной мере имеется и в характере других слоев населения, но в среднем классе,
который после войны столкнулся не только с падением своего экономического
уровня, но и престижа, все эти черты обозначились наиболее выпукло. Поражение
Германии и Версальский договор, считает Фромм, стали теми символами, которыми
средний класс, особенно его низшие слои, подменили подлинную фрустрацию —
социальную. “Националистические страсти были рационализацией, переводившей
чувство социальной неполноценности в чувство неполноценности национальной.” Но
всеми этими чувствами был охвачен не только средний класс, но и рабочие, и
крестьяне. “Огромное большинство народа было охвачено чувством собственной
ничтожности и бессилия”.
Фромм детально описывает это
состояние в немецком обществе, показывая, что в Гитлере сочетались черты
озлобленного и возмущенного мелкого буржуа и черты ренегата, готового служить
крупным монополиям. Нацизм, считал он, никогда не имел настоящих политических и
экономических принципов, кроме радикального оппортунизма. Он давал немалому
числу людей хлеб и всем зрелищ. Люди “получали эмоциональное удовлетворение от
этих садистских спектаклей и от идеологии, наполнявшей их чувством
превосходства над остальным человечеством; и это удовлетворение может — хотя бы
на время — компенсировать тот факт, что их жизнь стала беднее и в
экономическом, и в культурном смысле”. Речь идет о том, что нацизму удалось
мобилизовать эмоциональную энергию нижних слоев среднего класса, психологически
возродить их и превратить эту энергию в мощную силу, борющуюся за интересы
германского империализма. Гитлер был хорошо знаком с трудами Лебона. В “Майн
Кампф” он откровенно писал о том, что массы любят больше повелителя, чем
просителя, что часто они не знают, что делать со свободой и чувствуют себя
покинутыми. Он чутко реагирует на ощущения масс, описывает состояние человека,
присутствующего на массовом митинге. “Массовые митинги необходимы хотя бы
потому, что индивид, который становится приверженцем нового движения, ощущает
свое одиночество и легко поддается страху, оставаясь наедине; на митинге же он
впервые видит зрелище большого сообщества, нечто такое, что большинству людей
прибавляет силы и бодрости... он сам поддается магическому влиянию того, что
называется массовым внушением”.
При этом нацистские вожди неоднократно
говорят о том, что массы того и хотят, чтобы ими управляли, что инстинкт
самосохранения заставляет человека добровольно подчинять свое “я” обществу и
даже приносить его в жертву. Вообще инстинкту самосохранения придается
специфическое назначение. Он определяет борьбу за господство сильного над
слабым, отождествляется с властью. Гитлер и его соратники наслаждаются властью
над своим народом и в то же время приучают этот народ наслаждаться властью над
другими народами. Он совершенно открыто заявляет, что господство над миром
является целью его партии, его самого. Индивид должен раствориться в этой
высшей силе и “ощущать гордость за участие в ней”. По словам Гитлера, люди
добровольно принимают эту принуждающую силу, превращаются в пылинки мирового
порядка. Отсюда и отказ индивида от личных интересов, личного счастья, личного
мнения, массы должны радостно отдавать себя и жертвовать собой. Гитлер “хочет
эксплуатировать саму бедность масс, чтобы заставить их уверовать в его
проповедь самопожертвования. Он совершенно открыто заявляет: Мы обращаемся к
огромной армии людей, которые так бедны, что их личное существование отнюдь не
является наивысшим в мире богатства...”.
В своей книге “Адольф Гитлер —
клинический случай некрофилии” Фромм детально анализирует личность Гитлера,
выявляя в ней целый ряд сугубо патологических черт. Но, несмотря на это, он
считает его достаточно здоровым человеком в том смысле, что даже самый
непристрастный суд не признал бы его невменяемым. В области человеческих
взаимоотношений психиатрические ярлыки не работают. Порочные и порядочные люди
есть как среди здоровых, так и среди больных людей. Проблема ответственности
касается прежде всего области нравственности. “Порок надо судить сам по себе и
клинический диагноз не должен влиять на суждения.” Отмечая специфические черты
характера Гитлера, Фромм говорит о том, что для него фантазии были важнее, чем
реальность, более того, было стремление изменить реальность под свои
грандиозные фантазии. Особо он отмечает страсть Гитлера к разрушению и приводит
многочисленные примеры этого. Эта страсть имела место не только по отношению к
вражеским народам, но и к самим немцам. Уже в 1942 г. Гитлер заявил: “Если немецкий народ не готов сражаться для своего выживания, что ж, тогда он
должен исчезнуть”. И когда поражение Германии стало очевидным, он дал приказ о
разрушении Германии.
Гитлер был не просто фанатиком, но
и актером, обладавшим способностью влиять на людей. Фанатизм в сочетании с
даром упрощенного толкования сложных социальных процессов, как правило,
действует на многих людей. Фромм пишет о том, что по складу своего ума Гитлеру
подошла бы роль торговца сомнительным товаром, но “его фантастические
устремления и его дар убеждать неожиданно слились с социальной и политической
реальностью... Начав с малого, Гитлер постепенно стал монополистом в торговле
товаром, который пользовался огромным спросом у разочарованных и смятенных
“маленьких людей” и в продаже которого были заинтересованы сначала армия, а
затем и другие влиятельные группы — идеологией национализма, антикоммунизма и
милитаризма”. Гитлер не был гением и способности его не имели
сверхъестественный характер. “По-настоящему уникальной была
социально-политическая ситуация, в которой он мог подняться до таких высот”.
Но Фромм не ограничивается критикой
фашизма, его идеологии и практики. Он исходит из того, что и при демократии
приходится сталкиваться с ощущением ничтожества и бессилия индивида, с тем, что
ряд условий и при демократии не позволяет человеку утвердить свою
индивидуальность. Важнейшую причину этого он видит в том, что в обществе
подавлены эмоции, определяющие творческое мышление, что эмоции существуют в
отрыве от интеллектуальной стороны личности, размывается целостное
представление о мире и тем самым парализуется способность к критическому
мышлению. Особенно катастрофическим он оценивает воздействие СМИ, в которых
“сообщения о бомбардировках городов и гибели тысячи людей бесстыдно сменяются —
или даже прерываются — рекламой мыла или вина”, в результате отношение человека
ко всему становится безразличным. Жизнь предстает перед человеком множеством не
связанных друг с другом мелких кусочков и человек не знает, что с этими
разобщенными кусочками делать. Если упустить из вида все эти факторы, то,
согласно Фромму, можно упустить опасность, угрожающую нашей культуре, а именно
“готовность принять любую идеологию и любого вождя за обещания волнующей жизни,
за предложение политической структуры и символов, дающих жизни индивида
какую-то видимость смысла и порядка. Отчаяние людей-роботов — питательная среда
для политических целей фашизма”.
Прогресс демократии, по Фромму,
связан с развитием действительной позитивной свободы, инициативности и
спонтанности индивида. В советской России, считал он, речь не идет о позитивной
свободе, демократии, ибо широкими массами населения манипулирует всесильная
бюрократия, тогда как демократия предполагает свободу активной и спонтанной
личности.
Очень многие черты, связанные с
личностью Гитлера, о которых говорил Фромм, могут быть отнесены и к Сталину. И
применительно к Сталину говорилось о паранойе. Однако и эта параноическая
психопатия не является оправдывающей его поступки болезнью. Подобно Фромму
акад. Бехтерева, изучающая физиологию мозга, писала: “Сталин, безусловно,
преступник. И относиться к нему надо как к преступнику. Паранойя, возможно, и
была... но паранойя как синдром никак не отменяет ответственность за поступки”.
Когда мы говорим об особенностях личности Гитлера или Сталина, то прежде всего
речь должна идти о самой социальной функции вождя, о механизме власти, имевшем
при них место, о господстве насаждавшейся идеологии и ее воздействии на массы.
И.Эренбург в своих мемуарах писал: “В представлении миллионов людей Сталин
превратился в мифического полубога; все с трепетом повторяли его имя, верили,
что он один может спасти Советское государство от нашествия и распада”[9].
В своих действиях Сталин опирался
на самую широкую поддержку масс. И это касается и массовых репрессий. По данным
Роя Медведева чистки 1936— 1939 годов затронули 4-5 миллионов человек, из которых
приблизительно 10% были расстреляны. Это явно заниженные данные. Только
контингент ГУЛАГа насчитывал до 15 миллионов человек. Пока точно неизвестно
число погибших от искусственного голода 30-х годов. Общие демографические
потери в эти годы, по некоторым приводимым сведениям, составляют 10— 15
миллионов человек. Данные, приводимые в работе “Черная книга коммунизма”,
написанной группой зарубежных, в основном французских авторов, свидетельствуют,
что число погибших в период сталинского террора насчитывает не менее 20 млн.
человек. А если задаться вопросом, кто были исполнители этого чудовищного
террора, то ответом будет — “все общество в целом, которое было не только
жертвой, но также и главным участником произошедшего”. В книге приводится и
общее количество жертв коммунистических режимов во всем мире (включая, например
режим Пол Пота в Камбодже и прокоммунистические режимы в Эфиопии, Анголе),
которое, по мнению авторов составляет 95 млн. человек.
В 1991 г. в Великобритании состоялась конференция, посвященная сравнительному анализу русского
коммунизма и германского национал-социализма. Ряд статей по материал этой
конференции вошли в сборник переводов, вышедший на русском языке в 2000 г. Некоторые авторы этого сборника считают, что сталинский и нацистский режим представляют собой
новый род политической системы, которая организована вокруг искусственно
созданного культа вождя — человека из простого народа. Указывается на то, что
понимание столь беспрецедентных, бесчеловечных действий обоих режимов предполагает
необходимость проникновения в “иррациональное, алогичное, психологически
дегенеративное, чтобы понять размах патологической активности, оказавшейся
приемлемой для широких масс и поддержанный ими (включая вполне интеллигентных
людей) как нормальная и оправданная практика. Приходиться признать
иррациональное в человеческом поведении как законный объект исследования. Это
жизненно важно, даже если мы рискуем смириться с тем, что иррациональное начало
и впредь будет преобладать в реальности. Нет другого пути, кроме как прибегнуть
к научному методу в надежде, что добытое знание подскажет нам, как
предотвратить политические патологии, характерные для нацизма и сталинизма”.
Паралелли между диктатурами Сталина
и Гитлера на этой конференции проводятся весьма часто. Подчеркивается, что и
для того, и для другого характерна утрата чувства реальности, оба все больше
погружались в мир фантазий и не желали знать неприятную правду. Оба
пользовались широкой поддержкой и восхищением масс. При этом отмечались и
различия. Культ Гитлера оформился в образованной стране, где в изобилии были
первоклассные профессионалы. В Советском Союзе в силу ряда причин не было таких
интеллектуальных ресурсов. Появившаяся при советской власти интеллигенция
приняла культ Сталина, мифы о нем и о режиме, Сложился целый слой более-менее
образованных сталинистов. В Германии высокий уровень развития “обеспечивал
огромный разрушительный потенциал смертоносных мифов”. В малограмотной России
не хватало, по мнению авторов, ресурсов, для выполнения поставленных задач,
отсюда усиление роли государства, которое в лице Сталина не хотело ничего
менять. Победа в войне “заморозила”, “мумифицировала” Сталина и его систему.
Говоря о репрессиях и сути сталинского режима, автор считает, что “...глубинная
Россия, по преимуществу мужицкая страна с полусельскими городами, причудливым
образом отомстила новой системе, навязав ей свою ментальность и ценности”.
Иррациональность нацистского
террора, говорится в работе, отражала иррациональность самих целей нацизма.
Иррациональность сталинского террора была иной, ибо она была направлена не
против внешних, а против внутренних, к тому же воображаемых врагов. И хотя суть
этих режимов нельзя объяснить лишь личными качествами Гитлера и Сталина, “тем
не менее психологией обоих диктаторов нельзя пренебрегать... И Гитлер, и Сталин
зависели от демонизированного объекта ненависти, что давало им энергию и
оправдывало их действия”. При них власть до такой степени была
персонализирована, что “психология диктатора становится всеопределяющим
фактором... Но, какое бы значение не имела личная патология, масштабы и функции
террора не могут быть сведены к ним”.
При ответе на вопрос : как стал
возможен террор такого масштаба, приходится учитывать тот факт, что жаждавшие
лучшей жизни массы готовы были поверить, что путем жесткого администрирования,
прямого насилия можно придти к желанному коммунизму. И готовы были ради этого
идти на жертвы, самопожертвование. Более того, 30-е годы были свидетелями
невиданного энтузиазма масс и убежденности многих в исторической оправданности
жертв и репрессий. Человек, объявленный винтиком огромной государственной
машины, ощущал себя в массе как хозяин, творящий не только свою жизнь, но и
историю. На деле имело место мифологическое восприятие жизни, утопия воспринималась
как реально осуществляемая. Она не была привязана к реальному времени, к
конкретной исторической ситуации, а была ориентирована на некую универсальную,
кажущуюся рациональной схему. И то, что массы имеют дело с властью подобного
мифологизированного мышления, не осознавалось ими.
Такой специалист по мифам,
мифологическому мышлению как Р. Барт подчеркивает, что функция мифа — удалять
реальность, противоречивость мира, “создавая чувство блаженной ясности”. Он
различает “левый” и “правый” миф. “Левый” миф, по Барту, возникает тогда, когда
революция начинает маскироваться, скрывать свое имя. “Долгие годы Сталин как
словесный объект представлял в чистом виде все основные черты мифического
слова. В нем был и смысл, т.е. реальный исторический Сталин; и означающее, т.е.
ритуальное прославление Сталина, фатальная природность этих эпитетов, которым
окружали его имя, и означаемое, т.е. интенция к ортодоксии, дисциплине и
единству, адресно направленная коммунистическими партиями на определенную
ситуацию; и, наконец, значение, т.е. Сталин сакрализованный, чьи исторически
определяющие черты переосмыслены в природном духе, сублимированы под именем
Гениальности, чьего–то иррационально невыразимого”. Барт считает миф о Сталине,
как и любой левый миф, убогим, в котором нет выдумки, он подобен монотонной
молитве. Поскольку левый миф создается по заказу, он краткосрочен и небогат на
выдумки.
Фашизм у власти – открытая террористическая диктатура, с применением
крайних форм насилия, против неугодных режиму. Открыто проповедуются идеи:
расизма, шовинизма, командные методы регулирования экономики. Внешняя политика
агрессивна, направлена на развязывание войн и захват территорий других
государств, истребление народов. В таком государстве существует культ личности
вождя. Фашизм имеет свои истоки «примеры для подражания» в далеком прошлом.
Элементы фашизма мы видим в истории Римской Империи, Османской Империи, во
времена Наполеона.
Большая проблема – это расизм. Основы которого составляют положение о
физической и психологической не равноценности человеческих рас и о решающем
влиянии расовых различий на историю культуры общества, об разделении людей на
высшие и низшие расы, из которых первые – это единственные создатели
цивилизации, призванные к господству , а вторые обречены на эксплуатацию.
В настоящее время фашизм в его классической форме нигде не существует.
Однако всплески фашистской идеологии можно увидеть во многих странах.
Фашистские идеологии при поддержки шовинистических, люмпенизированных слоев
населения активно борются за овладения государственным аппаратом либо, по
крайней мере, за участие в его работе.
Исследуя тоталитарные режимы
(главным образом — на примере нацистской Германии), Фромм видит в них механизм
бегства от свободы в виде подчинения человеком своей воли внешнему авторитету —
партии, державе, «закону и порядку» как самоценности. Это в равной мере
относится и к массам, и к вождям, — Гитлер считал себя орудием Судьбы, Нации и
Природы; Сталин руководствовался интересами Государства (a la Макиавелли).
Характерологический тип, господствующий в этих обществах (социальный характер)
Фромм называет авторитарным («садо-мазохистским»).
В демократических режимах XX века
Фромм также наблюдает бегство от свободы, но его механизм несколько иной. Здесь
личность не подчиняет себя внешней силе, а полностью интегрируется в нее.
Человек как бы облекает себя в красочную упаковку, чтобы повыгоднее «продаться»
на «рынке личностей» — при устройстве на работу, завязывании деловых знакомств
и т. п. Этот тип характера Фромм называл конформистским (в других работах —
рыночным).
Не на социальном, а на личностном
плане вариантом бегства от свободы является наркомания, и с тем же
разрушительным эффектом.
1.
Аренд Х. Источники тоталитаризма. -М.: Центр Ком, 1996. С. 89
2.
Безыменский Л.
Разгаданные загадки Третьего рейха. М.: Издательство Агентства печати и
новости, 1984, кн.1.
3.
Буллок А. Гитлер и Сталин. Жизнь и власть. - Смоленск: Русич, 1994, т.1,
2. С. 70
4.
Бухарин Н.
Экономика переходного периода. Часть I. Общая теория трансформационного процесса М., 1920 г, стр 146.
5.
Журнал “Наука и
жизнь” 1989 №1, с.в5
6.
Илья Пригожин,
Изабелла Стенирс. Указ. Соч., с.386.
7.
Лисичкин Т. Мифы
и реальность-Новый мир, 1988, №11, с.160.
8.
О культе личности и его последствиях. Доклад Первого секретаря ЦК КПСС
товарища Хрущева Н. С. ХХ съезду КПСС 25 февраля 1956 года.
9.
Опиту Р. Фашизм и неофашизм. - М.:Мысль,1988. С. 174
10. Тоффлер О., Наука и изменение. – В
кн.: Илья Пригожин, Изабелла Стенирс. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с
природой. М., 1986, с. 16.
11. Троцкий Л. Сталинизм и большевизм –
Бюллетень оппозиции, 1937г., №58-59 стр. 11,13.
12. Хевеши. М.А Толпа,
массы, политика. – М.,
2004.
13. Цинко А. Истоки сталинизма. -Новый
мир, 1988, №11-12; 1989 №1-2.
14. Robert C. Tucker. Lenin`s
Bolshevism asa Culture in the Making – In: A. Gleason P. Kener, R. Stites
(eds.). Bolshevik Culture. Experiement and Order in Russian Revolution. Bloomington (Indiana), 1985, р, 11.