Репетиторские услуги и помощь студентам!
Помощь в написании студенческих учебных работ любого уровня сложности

Тема: Планирование развития МО

  • Вид работы:
    Другое по теме: Планирование развития МО
  • Предмет:
    Основы права
  • Когда добавили:
    31.01.2017 16:52:45
  • Тип файлов:
    MS WORD
  • Проверка на вирусы:
    Проверено - Антивирус Касперского

Другие экслюзивные материалы по теме

  • Полный текст:

    Оглавление


    Введение4

    1 Стратегическое планирование развития муниципального образования6

    1.1 Роль и место стратегического планирования в процессе управления муниципальным хозяйством6

    1.2 Стратегическое планирование развития муниципального образования как средство достижения целей9

    1.3 Учет интересов населения при определении стратегических приоритетов развития муниципального образования12

    2 Сравнительный анализ социально-экономического развития муниципального образования Пограничного района16

    2.1 Анализ социально-экономической ситуации муниципального образования Пограничного района16

    2.2 SWOT-анализ социально-экономического и инвестиционного развития23

    2.3 Изменение имиджа муниципального образования по Филиппу Котлеру26

    2.4 Муниципальные программы развития и их эффективность29

    3 Программа развития муниципального образования Пограничный район32

    Заключение38

    Список использованных источников40

    Приложения41









    Введение


    Актуальность данной работы обусловлена тем, что в последнее время особое место в реализации функции планирования на муниципальном уровне отводится стратегическому планированию.

    Данная работа посвящена изучению системы муниципального управления на современном этапе; социально-экономическом развитии; особенностям организации стратегического планирования.

    Целью работы является выявление места стратегического планирования развития муниципального образования.

    Задачи:

    охарактеризовать роль и место стратегического планирования в процессе управления муниципальным хозяйством ;

    выявить учет интересов населения при определении стратегических приоритетов развития муниципального образования;

    провести сравнительный анализ социально-экономического развития муниципального образования Пограничного района.

    рассмотреть программу развития муниципального образования Пограничный район

    Данная тема интересна, прежде всего, тем, что позволяет найти грамотный и четкий подход при принятии важных управленческих решений в области социально-экономического развития и сформировать собственную линию поведения на национальном рынке с целью обретения максимальной социально-политической устойчивости.

    Актуальность решения вопросов стратегического планирования развития муниципального образования Пограничного района обусловлена преобразованиями экономического уклада жизни страны, произошедшими в последнее десятилетие. Основными из них были и остаются экономическая децентрализация, расширение прав регионов и муниципальных образований, их экономических возможностей и, в значительной степени, отсутствие эффективной методики управления социально-экономическими процессами на местном уровне.

    Сегодня каждое муниципальное образование во многом самостоятельно несет ответственность за свое комплексное социально-экономическое состояние, имидж и перспективы развития.

    Изменение содержания местного самоуправления в связи с принятием 6 октября 2003 года Федерального закона №131-ФЗ «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации», закрепляющего возможность под свою ответственность решения населением соответствующей территории местных вопросов, стало основанием для самостоятельной разработки и реализации муниципальной стратегии.

    Следовательно, сегодня подотчетные населению органы местного самоуправления получили право формулировать долгосрочные и среднесрочные цели местного развития и определять способы их достижения.

    Принятие этого закона дало возможность привлекать наиболее активные слои населения к решению местных проблем, что порождает у людей заинтересованность в судьбе своей малой родины, в развитии местного хозяйства, использовании природных, интеллектуальных, управленческих и других ресурсов. Это позволяет через организацию и развитие местного самоуправления населению самому подключиться к поиску средств для решения социальных вопросов, создания современной инфраструктуры муниципального образования, улучшения окружающей среды. Долгосрочным ориентиром в этой работе должны стать стратегические планы социально-экономического развития муниципальных образований.

    Объектом исследования является МО Пограничного района.

    Предметом исследования - социально-экономическое положение данного МО.

    1 Стратегическое планирование развития муниципального образования


    1.1 Роль и место стратегического планирования в процессе управления муниципальным хозяйством

    В понятие “планирование” входит определение целей и путей их достижения. Планирование необходимо для достижения следующих целей:

    1. повышение контролируемой доли рынка
    2. предвидение требований потребителя
    3. выпуск продукции более высокого качества
    4. обеспечение согласованных сроков поставок
    5. установление уровня цен с учетом условий конкуренции
    6. поддержание репутации у потребителей.

    Задачи планирования определяются каждым муниципальным образованием самостоятельно в зависимости от деятельности, которой она занимается. В целом же задачи стратегического планирования сводятся к следующему:

    Планирование развития муниципального образования.

    Планирование собственной линии поведения на национальном рынке.

    Улучшение социальной политики.

    Таким образом, основной задачей планирования является формирование максимальной социально-политической устойчивости.

    Местное самоуправление представляет собой средство регулирования воспроизводственного процесса в интересах населения, проживающего на данной территории. Оно выступает необходимым условием для обеспечения соответствия интересам жителей решений, принимаемых органами власти и управления. Последние должны способствовать устойчивому социально-экономическому развитию территории, созданию действенной социальной защиты населения и стабилизации уровня его потребления. В этом смысле местное самоуправление есть форма и способ развития разнообразных способностей населения, создания стимулов к труду, в том числе мотивации выполнения управленческих функций.

    Как уже было отмечено в предыдущих главах, муниципальное хозяйство, В силу двойственности своей природы действует в двух различных по своей сути средах, испытывает на себе различия влияния, которые должны учитываться при Организации управления муниципальным хозяйством[6].

    Являясь властным институтом, органы местного самоуправления действуют в рамках определенной социальной среды, которая оказывает влияние на цели, предмет деятельности, а также на выбор методов управления.

    Как самостоятельный субъект хозяйственной деятельности органы местного самоуправления вынуждены учитывать и влиять на всю совокупность производственных отношений и хозяйственных интересов на территории муниципального образования.

    Таким образом, муниципальное хозяйство испытывает на себе воздействие как по вертикали, так и по горизонтали. Данная система отношений показана на рис.3 приложения.

    В организации управления муниципальным образованием все указанные выше интересы пересекаются. Следовательно, при формировании стратегической цели развития необходим детальный анализ и учет данных влияний на каждом этапе планирования.

    С точки зрения вертикальных воздействий, которые изображены на схеме, принципиально важно определить пределы компетенции органов местного Самоуправления. Именно в пределах собственных полномочий и предметов ведения органы местного Самоуправления могут строить свои планы и перспективы. По этому составление любого стратегического плана начинается с четкого определения предметов ведения и полномочий, закреп ленных за данным уровнем власти.

    Не менее важно на этапе определения Стратегических приоритетов развития детально изучить и составить перечень всех региональных и федеральных программ, реализуемых на территории муниципального образования.

    На основе данного анализа можно определить роль и место органов местного самоуправления в иерархии интересов, определить, какие нагрузки по развитию территории берут на себя органы власти и управления иного иерархического уровня.

    Таким образом, орган местного самоуправления определяет коридор, в границах которого стратегические цели и задачи его деятельности будут дополнять, а не противоречить общим стратегическим установкам государства. Тем самым достигается иерархия целей и задач и взаимная согласованность стратегических задач всей системы государственного управления.

    На втором этапе проводится углубленный анализ горизонтальных интересов, т.е. интересов субъектов деятельности на территории муниципального образования. Его основу составляет анализ интересов населения и хозяйствующих субъектов. Он, как правило, оформляется в виде социального и экономического пас портов муниципального образования.

    Данный этап позволяет не просто выделить стратегические приоритеты в рамках обозначенного выше «коридора», но и определить впоследствии методы реализации стратегических планов развития территории, сделать эти стратегические планы общественно значимыми.

    Анализ стратегий и деятельности хозяйствующих субъектов позволяет произвести инвентаризацию, и сопоставить интересы местного сообщества с интересами действующих на территории муниципального образования хозяйствующих субъектов.

    На третьем этапе производится оценка ресурсов территории, поскольку наличие или отсутствие определенного вида ресурсов могут также ограничить сферу, в рамках которой должны лежать приоритеты развития муниципального образования. Важно, чтобы ресурсная составляющая рассматривалась не как ограничитель развития, а как граница выбора[7].




    1.2 Стратегическое планирование развития муниципального образования как средство достижения целей


    Планирование в схеме развития территориального образования предполагает разработку последовательности выполнения намеченных целей и задач, ориентированных на поддержание жизненного уровня населения, условий его проживания, совершенствования и развития.

    С точки зрения сроков планирования финансовой деятельности территориальных образований традиционно выделяют три вида планов: краткосрочный (1 год), среднесрочный (3 года) и долгосрочный (свыше 5 лет).

    Планирование является исходной функцией в муниципальном менеджменте и призвано заложить основные ориентиры в функционировании и развитии территориального образования на определенный срок. На основе планов разработки программы развития территориального образования устанавливаются приоритеты и ценностные предпочтения. Благодаря функции планирования территориальное образование не только определяет для себя перспективы собственного развития, но и устанавливает связь между органами управления и населением, проживающим на территории. Открытость и взвешенность планов является гарантией их исполнения и обеспеченности ресурсами[6].

    Основу планирования составляет набор документов, призванных упорядочить механизм пропорционального развития территории на среднесрочную и долгосрочную перспективу. Прежде всего, это концепция социально-экономического развития территории, охватывающая все стороны ее жизни и базирующаяся на тщательно отработанной версии корпоративной миссии и геополитического потенциала территории. Целью экономической концепции, по словам Р.И. Шнипера, является «заблаговременное рассмотрение отраслевых и общетерриториальных проблем, с которыми регион сталкивается в далекой перспективе и по которым должна быть начата подготовка решений».

    В качестве некоторых направлений в разработке такой концепции новосибирский ученый выделяет следующие: достигнутый в регионе уровень развития производительных сил и накопления богатства; место в территориальном разделении труда; монопольное положение в отношении уникальных, остродефицитных или конкурентоспособных ресурсов; величину ресурсов и необходимый уровень концентрации производства для их эффективного использования; характер использования преимуществ в территориальном разделении труда; интересы сопредельных регионов и государств и пр.

    Разработанная концепция должна подкрепляться экономической стратегией, содержание которой составляет анализ и оценка перспектив развития ключевых отраслей региональной экономики, сформировавшихся вокруг ведущих производственных центров. Экономические стратегии трансформированы в набор соответствующих программ (проектов) с наличными ресурсами и сложившейся организационной моделью управления.

    И, наконец, низший слой в перечне планов территориального образования составляют рабочие планы мероприятий по претворению в жизнь принятых проектов. Это могут быть также планы по определенным направлениям, рассматриваемым в качестве точек потенциального роста (план финансовой поддержки). Данные планы имеют текущий характер и выполняются с учетом дополнительных обстоятельств и требований конкретных ситуаций[8].

    Объектом планирования выступает производственная система, значение которой заключается в ее способности опережающего отражения сложившихся тенденций развития и состояния объекта. В основу плана закладывается совокупность приоритетов территориального образования, опирающегося на ресурсную базу и финансовые источники.

    В рамках осуществления функции планирования ответственное лицо реализует, как правило, одну из нижеперечисленных задач:

    общее руководство реализацией планов и программ на территории;

    увязка реализуемых планов с приоритетными задачами в развитии национального хозяйства;

    • разработка межотраслевых балансов и расчет финансового и материального обеспечения избранных приоритетов;
    • составление оперативных экономических планов и текущий контроль над их исполнением;
    • планирование фискальной политики администрации региона, и разработка предложений по нефискальным методам привлечения средств на развитие территории;
    • разработка долгосрочных и среднесрочных планов развития территории.

    Составление планов становится возможным благодаря соблюдению ряда принципов:

    1. Эквифинальности, т. е. свойства планируемой системы определять свой рост не из собственных предпосылок, а от текущего состояния системы, вызванного ее реальным положением в среде.

    2. Мозаичности, т. е. выделения в структуре плана равноправных субъектов планирования.

    3. Комплексности - учета в содержании плана полноты и разнообразия имеющихся в обществе проблем и интересов, выраженных во взаимосвязи и согласованности друг с другом, а также с обеспечивающими их ресурсами.

    4. Пропорциональности - функции плана, связанной с требованием выравнивания и учета при распределении целей и ресурсов между территориальными образованиями в соответствии с местом данной территории в системе национального разделения труда и приоритетами социально-экономического развития.

    5. Экологичности - формообразующей роли среды в обеспечении целостности планируемой системы.

    6. Экономичности - необходимости минимизации расходов по всем направлениям плана[6].



    1.3 Учет интересов населения при определении стратегических приоритетов развития муниципального образования


    Учет стратегических ориентиров населения является наиболее важным и значимым в определении стратегических целей и задач, поскольку именно социальное благополучие населения, обслуживание его интересов является целью деятельности муниципального хозяйства.

    Однако выделение этих интересов и ориентиров представляет определенную сложность, так как население не является однородным и группируется по различным признакам. Особенно важным в данном случае для нас является социальное самочувствие раз личных слоев общества, поскольку вопросы социальной защиты населения и услуги в данной области занимают примерно две трети расходных полномочий органов местного самоуправления.

    В результате реформирования экономики в нашей стране, как известно, сложилась новая социальная структура общества. для того чтобы определить методы, с помощью которых возможно самоуправление населения, необходимо провести социальный анализ сформировавшихся групп[7].

    Прежде всего, отметим глубокую поляризацию общества: сверхбогатые и неимущие. Разрыв в доходах между ними превышает даже принятые в странах с развитой экономикой стандарты. Вот почему не осуществлять в этих условиях социального анализа структуры общества, не учитывать противоречии между различными слоями - значит ориентировать самоуправление на не коего абстрактного усредненного жителя муниципального образования. И тем самым обрекать разрабатываемые документы и комплексы мероприятий изначально на неудачу, так как они мо гут оказаться невостребованными конкретными участниками общественного процесса, конкретными социальными слоями и группами.

    Отметим, что реально денежные доходы населения существенно ниже дореформенного уровня, хотя углубляется дифференциация населения по доходам и их материальной обеспеченности. Усиление дифференциации населения по доходам приводит к образованию социальных групп, по-разному решающих вопросы удовлетворения своих социальных потребностей.

    Условно можно выделить три социальных слоя.

    Первый - наиболее обеспеченные слои населения. Подход этой группы к решению социальных проблем реализуется в основном за счет повышения качества получаемых социальных благ: строительство жилья в наиболее престижных районах, загородных дач-вилл и коттеджей, обучение детей в платных колледжах и вузах со стажировками за границей, платные услуги здравоохранения в наиболее оснащенных клиниках, отказ от услуг общественного транспорта и т. д. В целом наблюдается ориентация на максимальное развитие частной собственности на объекты социальной сферы и максимальное повышение качества получаемых социальных благ и услуг. Для этого слоя не работают усредненные научно обоснованные нормативы предоставления услуг социальной сферы. Все нормативы ими уже значительно превышены и не являются социальным ориентиром для членов этой социальной группы.

    Второй социальный слой - наименее обеспеченное население. Здесь доходы настолько низки, что решается только одна задача - выживание. Получаемые денежные средства идут только на питание. Все самостоятельные расходы на улучшение условий проживания либо платные услуги предприятий социальной сферы полностью исключены. Соответственно используемый минимальный спектр услуг предприятий социальной сферы и городского хозяйства представляет собой в основном те услуги, которые можно получать бесплатно: образование, здравоохранение, бесплатный проезд на общественном транспорте для определенного круга лиц. Состав этого социального слоя неоднороден. Здесь есть лица, относящиеся к нему временно: безработные, работающие, но длительное время не получающие заработную штату, временно нетрудоспособные. И есть круг лиц, которые длительное время будут нуждаться в социальной защите со стороны общества: одинокие пенсионеры, лица без определенных занятий, лишившиеся жилья или не имеющие семьи. Соответственно и формы социальной помощи должны учитывать эту неоднородность.

    Третий социальный слой обычно называют средним, поскольку сюда относятся те группы граждан, которые имеют средний уровень доходов. Это работающая часть населения и члены их семей. Спецификой современной России является то, что для подавляющей части населения заработная плата не позволяет решать задачи улучшения условий проживания или приобретения личного транспорта в приемлемые сроки, как это делают представители среднего слоя в странах с развитой экономикой. Однако значительную часть услуг социальной сферы и предприятий городского хозяйства представители среднего слоя получают на штатной основе: они основные получатели платных услуг общественного транспорта, системы газо-, водо- и теплоснабжения жилья. Этот слой использует услуги торговых предприятий, предприятий общественного питания, платных детских дошкольных учреждений и т.д. Хотя внешней формой таких услуг является платность, по существу, значительная часть из них имеет смешанную форму оплаты: и непосредственно гражданами, и организациями из государственного бюджета. Это относится и к предприятиям общественного транспорта, предприятиям коммунального хозяйства, к оплате жилья, услуг детских дошкольных учреждений. Зачастую вышеуказанное можно отнести и к организации общественного питания на предприятиях, если они участвуют в частичном финансировании соответствующих учреждений (прямо или косвенно). Таким образом, для среднего социального слоя определяющим является комбинированное финансирование услуг социальной сферы: частично за счет прямых собственных затрат, частично за счет финансирования из бюджета[6].

    Стратегический выбор приоритетов развития территории муниципального образования, безусловно, должен опираться на анализ социальных ожиданий населения. Однако мы должны учитывать, что социальное благополучие выступает лишь целью, которую призваны реализовать органы местного самоуправления. Само население при осуществлении стратегического выбора выступает и как важнейший ресурс, который будет использоваться в ходе реализации основных направлений деятельности муниципального образования.

    С этой точки зрения при определении главных ориентиров мы должны иметь достаточно полный анализ характеристик местного населения, поскольку в противном случае ориентиры органов местного самоуправления могут не совпасть с интересами проживающих на территории муниципального образования граждан.



    2 Сравнительный анализ социально-экономического развития муниципального образования Пограничного района


    2.1 Анализ социально-экономической ситуации муниципального образования Пограничного района

    Пограничный район Приморского края включает: городских поселений 1, сельских поселений 2:

    • п.г.т.Пограничное
    • с. Жариковское
    • с. Сергеевское

    Краткая справка Пограничного района:

    • Статус - муниципальный район
    • Административный центр - Поселок городского типа Пограничный
    • Субъект РФ - Приморский край
    • Федеральный округ - Дальневосточный
    • Экономический район - Дальневосточный экономический район
    • Состав - 4 муниципальных образований
    • Дата образования - 4 января 1926 г.

    Район расположен на юго-западе края. С запада и севера граничит сКитайской Народной Республикой, на востоке- с ХанкайскимиХорольскимрайонами, на юге- сОктябрьским райономПриморского края. Общая площадь- 2730км².

    С особенностями геологического строения района связано наличие различныхполезных ископаемых. Имеются месторождениежелезныхруд,золота,бурогоикаменногоуглей[9].

    Демографическая характеристика МО Пограничного района

    В Пограничном районе 18 населённых пунктов в составе 1 городского и 2 сельских поселений (таблица 1):



    Таблица 1 Структура МО Пограничного района

    №Городское и сельские поселенияАдминистративный центрКоличество
    населённых
    пунктов1Пограничное городское поселениепгтПограничный82Жариковское сельское поселениеселоЖариково63Сергеевское сельское поселениеселоСергеевка4#"justify">Население - это важнейшая функциональная подсистема муниципального образования. Анализ демографических показателей необходим для понимания процессов, происходящих с населением МО и, соответственно, для разработки мероприятий, направленных на улучшение демографической ситуации. Численность постоянного населения МО Пограничного района представлена в таблице 1 и рисунке 1.

    Исходя из имеющихся данных, можно сказать, что численность населения постепенно уменьшается, и с 2011 по 2015 год уменьшение составило 593 человек (таблица 2, рис. 1).


    Таблица 2 - Численность постоянного населения МО Пограничного района

    20112012201320142015Пограничный муниципальный район2315323047228852273322560Пограничное Городское поселение1389413849137651364113459пгт. Пограничный1018710156101691010310092Жариковское сельское поселение31643127299629412936Сергеевское сельское поселение60956071612461516165#"justify">Социально-экономическое развитие МО Пограничного района представлено в приложении А, таблицы А1.

    Из таблицы А1 в разделе экономического развития видно, что особое внимание в районе уделяется развитию малого и среднего предпринимательства. Малый бизнес оказывает существенное влияние на экономическое и социальное развитие района.


    #"center">Рисунок 1 - Численность постоянного населения МО Пограничного района


    В Пограничном муниципальном районе малое предпринимательство охватывает все виды экономической деятельности. В сфере малого бизнеса занято 47,5 % от всех работающих на предприятиях и в организациях района. Субъектами малого и среднего бизнеса произведено товаров, выполнено работ, оказано услуг по основным видам экономической деятельности на сумму 1,9 млрд. рублей, что составляет 60 % в общем объеме валового продукта района.

    Число зарегистрированных субъектов малого и среднего предпринимательства в 2015 году составило 495 субъекта или 72 % от общей численности хозяйствующих субъектов и по сравнению с 2013 годом составило 101 %. Количество субъектов малого бизнеса по сравнению с 2013 годом увеличилось на 3 единицы. К 2017 году планируется увеличение количества малых предприятий на 3 % (510 субъектов малого предпринимательства). За 2014 год в развитие экономики и социальной сферы района за счет всех источников финансирования вложено инвестиций на сумму 187,4 млн. руб. или 115 % к уровню прошлого года в сопоставимых ценах.

    Объем инвестиций по крупным и средним предприятиям составил 52 % от общей суммы инвестиций, по малым предприятиям 8 %, на неформальную экономику приходится 16 %, на индивидуальное жилищное строительство 24 %[9].

    Общая площадь района составляет 375003 га, в том числе земли, не облагаемые земельным налогом 257400 га, земли, облагаемые земельным налогом - 117603 га. Доля площади земельных участков, являющихся объектами налогообложения, в 2011 году составила 24,9 %, в 2012 году - 25,2 %, в 2013 году- 33,9 %. в 2014 году 34,821 %. До 2017 года показатель планир увеличится до 35,075 % за счет дальнейшего оформления земельных участков, предоставленных гражданам в коллективно-долевую собственность из земель сельскохозяйственного назначения в собственность и оформления в собственность гражданами земельных участков, на которых находятся объекты недвижимости.

    Агропромышленному комплексу принадлежит ведущая роль в экономике района. Хозяйствами всех категорий в 2014 году было произведено сельскохозяйственной продукции на сумму 1100,9 млн. руб., что выше уровня 2013 года на 244,9 млн. руб. или на 29 % в действующих ценах и на 20 % в сопоставимых. Доля прибыльных сельскохозяйственных организаций в общем их числе в 2015 году составила 100 %.

    Среднемесячная номинальная заработная плата работников крупных и средних предприятий и некоммерческих организаций Пограничного муниципального района в 2014 году составила 25892,6 руб. (2013 год 24514,8 руб. - увеличение на 5,6 %). К 2017 году прогнозируется рост заработной платы к 2014 году на 33 % (34450,0 руб.). Администрация Пограничного муниципального района уделяет должное внимание обеспечению доступности дошкольного образования. В 2014 году увеличилось количество воспитанников в детских садах поселка Пограничный, с. Нестеровка, с. Бойкое, с. Барано-Оренбургское.

    Численность детей, нуждающихся в устройстве в детские сады района, составила 320 человека. Направление в детский сад в 2014 году получили 259 человека.

    В районе в 2014 году ликвидирована очередь для детей от 3-х до 7 лет в результате открытия двух групп на 45 мест.

    Так как в Пограничном муниципальном районе в 2016-2017 годах планируется открытие дополнительной группы на 25 мест в с. Бойкое и строительство детского сада на 190 мест в с. Сергеевка, доля детей, стоящих на учете для определения в муниципальные дошкольные образовательные учреждения, в общей численности детей в возрасте 1 - 6 лет снизится с 15,6 % в 2015 году до 7,197 % в 2017 году.

    Основной задачей администрации района в области образования была и остается задача обеспечения доступного и качественного образования на территории муниципального района. Образовательная сеть Пограничного муниципального района представлена 12 муниципальными образовательными учреждениями, в том числе 5 общеобразовательными учреждениями (имеющие 2 отделения и 3 филиала), в которых обучаются 2 228 учащихся; 5 дошкольными учреждениями, 2 учреждениями дополнительного образования детей, в кружках и секциях которого занимаются 1407 учащихся и воспитанников ДОУ. Кроме того, на территории района функционируют 1 государственное дошкольное образовательное учреждение (76 воспитанников) и 1 государственное специальное (коррекционное) образовательное учреждение (98 учащихся) [9].

    Пограничный муниципальный район занимает 22 место в крае в рейтинге результатов сдачи единого государственного экзамена в 2015 году.

    55 % муниципальных общеобразовательных учреждений соответствуют современным требованиям обучения.

    Сфера культуры Пограничного муниципального района в 2015 году насчитывает 7 учреждений, имеющих статус юридического лица: 5 - клубного типа, 1 межпоселенческая библиотека и детская школа искусств, которые подразделяются на 3 учреждения районного подчинения и 4 учреждения находятся в ведомстве городского и сельских поселений.

    В 2015 году на территории района прошли 36 районных фестивалей, конкурсов, смотров. Уровень фактической обеспеченности клубами и учреждениями клубного типа в Пограничном муниципальном районе превышает нормативную потребность населения района.

    Уровень фактической обеспеченности населения Пограничного муниципального района библиотеками составляет 100 % от потребности. В 2014 году общая площадь жилых помещений, приходящаяся в среднем на 1 жителя района, выросла на 1 % (с 16,1 кв. метров до 16,2 кв. метров). В 2015 году площадь жилых помещений, приходящаяся в среднем на 1 жителя района и введенная в действие за год, выросла на 4,8 % (с 0,21 кв. метров до 0,22 кв. метров) в связи с увеличением в районе индивидуального жилищного строительства и вводом в эксплуатацию 60 - квартирного жилого дома[9]. В 2014 году площадь земельных участков, предоставленная для индивидуального жилищного строительства, составила 2,25 га. В 2015 году предоставлено земельных участков под индивидуальное жилищное строительство площадью 0,750 га в связи с малым количеством обращений по выделению земельных участков. Планируется предоставление земельного участка под строительство 2-х 45-ти квартирных жилых домов площадью 3300 кв.м.


    Жилищно-коммунальная сфера является главным фактором жизнеобеспечения района, от ее стабильной работы зависит социальный комфорт его жителей и в немалой степени показатель эффективности работы администраций района и поселений.

    В 2015 году доля многоквартирных домов, в которых собственники помещений выбрали и реализуют один из способов управления многоквартирными домами, в общем числе многоквартирных домов, составила 6,5 % в связи с тем, что жильцы 2-х квартирных домов не активно участвуют в выборе способа управления своими домами. На территории муниципального района осуществляют деятельность 13 организаций коммунального комплекса, из них 4 МУПа, 1 КГУП и 8 коммерческих организаций.

    В 2015 году осуществлен государственный кадастровый учет в отношении 1424 многоквартирных домов, расположенных на земельных участках. Доля налоговых и неналоговых доходов местного бюджета в общем объеме собственных доходов Пограничного муниципального района в 2014 году составила 35,42 %, в 2013 году 36,26 %. Снижение доли налоговых и неналоговых доходов связано с изменением норматива зачисления налога на доходы физических лиц в бюджет муниципального образования с 10 % до 5 % (норматив установлен Бюджетным кодексом Российской Федерации с 2014 года) [2].

    В 2015 году произошло увеличение поступлений собственных доходов в местный бюджет в связи с перераспределением отдельных налоговых и неналоговых источников доходов с бюджетов сельских поселений в бюджет муниципального образования (НДФЛ, поступления от передачи в аренду и продажи земельных участков, государственная собственность на которые не разграничена и которые расположены в границах территории сельских поселений). В Пограничном муниципальном районе нет организаций муниципальной формы собственности, находящихся в процедуре банкротства, нет кредиторской задолженности по оплате труда работников муниципальных учреждений. Расходы бюджета на содержание работников органов местного самоуправления в 2014 году составили 25336,6 тыс. руб., в расчете на одного жителя муниципального района расходы составили 1110,8 рублей; в 2013 году 21807,9 тыс. руб., в расчете на одного жителя 949,6 рублей, рост показателя на 116% к уровню прошлого года связан с приведением расходов на содержание органов местного самоуправления к нормативу. Так же на территории муниципального района разработана и действует муниципальная программа «Энергосбережение и повышение энергетической эффективности территории Пограничного муниципального района». В рамках реализации данной программы устанавливаются счѐтчики учѐта энергоресурсов в муниципальных учреждениях[9].

    2.2 SWOT-анализ социально-экономического и инвестиционного развития


    На основе оценки исходной социально-экономической ситуации муниципального образования для обеспечения всестороннего учета местной специфики, анализа внутренних и внешних факторов, определения конкурентных преимуществ и проблем и негативных моментов и тенденций, тормозящих прогрессивное движение, проведен SWOT-анализ социально-экономического развития муниципального образования Пограничный район (таблица 3).

    Приведенные в таблице сильные и слабые стороны, а также возможности развития района, необходимо учитывать и опираться на них при разработке программ реализации стратегии.


    Таблица 3 - Сильные, слабые стороны, возможности и угрозы, определяющие направление развития МО Пограничный район на период 2011-2015гг

    ФакторыСильные стороны (S)Слабые стороны (W)Природные ресурсы1. Наличие больших площадей плодородных земель, пригодных для сельскохозяйственного производства.1. Недостаток влаги и отсутствие необходимых водных ресурсов для орошения земель.

    Продолжение таблицы 3

    Население1. Достаточно высокий образовательный и культурный уровень населения.1.Ежегодное сокращение численности населения.

    2. Старение населения: уменьшение числа жителей моложе трудоспособного возраста и увеличение количества населения пенсионного возраста.Агропромышленный комплекс

    1. Наличие плодородных земель способствующих интенсивному развитию сельскохозяйственного производства.
    2. Возможность подготовки и переподготовки кадров для сельского хозяйства
    3. Наличие неиспользуемых производственных мощностей (животноводческие фермы).

    1. Недостаточно эффективное использование сельскохозяйственных угодий.

    2. Свыше 50 % физически и морально устаревшей сельскохозяйственной техники и оборудования.

    3. Отсутствие у большинства сельхозпредприятий и крестьянско-фермерских хозяйств финансовых возможностей для ускоренного обновления техники и модернизации производства.

    4.Неравномерность развития сельхозпредприятий.Предпринимательство и малый бизнес1. Административная и финансовая поддержка предпринимательства со стороны органов власти района, в т.ч. наличие среднесрочных муниципальных программ развития малого бизнеса.1. Незначительное число малых предприятий, ориентированных на оказание бытовых и других услуг населению в сельской местности.

    2. Отсутствие районного залогового фонда для субъектов малого бизнеса.Инвестиции1. Наличие участков, пригодных для инвестиций, промышленной, деловой и жилой застройки.

    2. Разработка генеральных планов поселений.1. Необходимость перевода земель сельскохозяйственного назначения в другие категории земель.

    2. Отсутствие полностью сформированных инвестиционных площадок для предложения потенциальным инвесторам.

    3. Необходимость прокладки дополнительных коммуникаций к возможным промышленным зонам.

    4. Отсутствие практики привлечения внешних инвесторов.Бюджет1. Не использованы резервы по увеличению налоговых поступлений за счет:

    - создания новых рабочих мест;

    - строительства новых предприятий и технического перевооружения и обновления основных фондов действующих предприятий;

    - увеличения количества рентабельных сельскохозяйственных предприятий и массы прибыли в связи с модернизацией сельскохозяйственного производства и внедрения малозатратных технологий;

    - развития малого и среднего бизнеса.1. Значительная дифференциация поселений по уровню социально-экономического развития и получению собственных бюджетных доходов.

    2. Моноструктура экономики в сельской местности.

    Уровень и качество жизни населенияФинансирование социальной сферы1. Значительный ежегодный рост бюджетных расходов социальной направленности - на образование, медицину, физкультуру и спорт, благоустройство населенных пунктов.1. Недостаточный для развития уровень бюджетного финансирования образования, здравоохранения, культуры, спорта.

    2. Дефицит медицинских кадров.Уровень доходов населения-

    1. Высокая стоимость жизни, особенно плата за жилье и услуги ЖКХ, в связи с изношенностью и затратностью содержания инженерной инфраструктуры.
    2.Значительная дифференциация в уровне оплаты труда между отраслями экономики.

    3. Отсутствие достаточного количества рабочих мест, особенно в селах, главным образом для женщин и молодежи.

    5. Большая доля трудоспособного населения, вынуждена заниматься личным подсобным хозяйством и работать за пределами района.Окончание таблицы 3

    Уровень и качество жизни населенияСфера услуг1. В районе оказываются все базовые услуги на которые имеется спрос

    2. Развивается межпоселковое автобусное сообщение1. В большинстве населенных пунктов отсутствуют предприятия бытового обслуживания, магазины по продаже промышленных и хозяйственных товаров, строительных материалов и бытовой техники.Здравоохранение и продолжительность жизни1. Увеличение сети медучреждений за счет строительства и ремонта помещений медицинских пунктов.

    2. Оснащенность центральной районной больницы современным оборудованием.1. В среднем продолжительность жизни у жителей района ниже, чем по области.

    2. Низкая обеспеченность медицинских учреждений врачами.Обеспеченность жильем1. Наличие программ поддержи молодых семей.

    1. Низкая обеспеченность жильем.
    2. Высокий процент обеспеченности домохозяйств газом и теплом
    3. Малые объемы строительства жилья.
    4. Отсутствие крупных специализированных организаций по строительству жилья и крупных инвесторов для организации комплексной застройки территорий.
    5. Высокий процент износа электросетей и водопровода.ФакторыВозможности (О)Угрозы (Т)Демография
    6. и социальные процессы1. Принимаемые государством меры по улучшению демографической ситуации в стране.
    2. Государственная поддержка социально незащищенных слоев населения.

    4. Возможность управления качеством миграционных потоков, предоставляя земельные участки для строительства жилья определенным категориям. 1. Инфляция и рост тарифов на ЖКХ из-за увеличения цен на энергоресурсы, потребляемые населением.

    2. Недоступность многих видов специализированной медицинской помощи

    3. Ухудшение экологической обстановки из-за загрязнения окружающей среды.

    5. Отсутствие достойных стимулов к деторождению.Агропромышленный комплекс1. Имеются не использованные резервы повышения урожайности и валовых сборов в растениеводстве.

    2. Наличие неиспользуемых земельных участков

    3. Формирование отрасли племенного мясного скотоводства на базе действующих организаций

    1. Усиление глобальной и межрегиональной конкуренции на агропродовольственном рынке.
    2. Рост цен и тарифов на энергоносители, усиление диспаритета цен.
    3. Недостаточный объем средств господдержки из регионального и федерального бюджета.
    4. Ускоряющиеся темпы деградации земель сельскохозяйственного назначения.
    5. Усиление оттока квалифицированных кадров из аграрной сферы, старение рабочих кадров, обострение социальных проблем на селе.
    6. Потеря контроля над ситуацией в животноводстве, 80 % продукции которого сосредоточено в секторе малых форм хозяйствования.Обеспечение жильем1. Имеются резервы обеспечения нуждающихся в жилье за счет освобождаемых мигрантами. 1. Очередь на получение жилья.#"justify">2.3 Изменение имиджа муниципального образования по Филиппу Котлеру


      В современном глобализованном, информационном мире понятие бренда стремительно изменяется, становится более всеобъемлющим и используется применительно не только к терминам «продукт» и «услуга» в классическом их понимании, но и к более масштабным ресурсам - территории или месту (городу, региону, стране). Более того, феномен имиджа и популярности территории уже давно сформулирован экспертами и воспринимается ими как ценный ресурс.

      На сегодняшний день формирование глобального рынка геопродуктов обусловливает растущий интерес к исследованию такого явления, как «бренд территории», влияющего на эффективность его продвижения в условиях растущей конкуренции. Именно поэтому вопросы влияния маркетинга на развитие потенциала территории становятся первоочередными для местных административных структур, в обязанности которых входит привлечение инвестиций на территорию, туристов и других потенциальных потребителей, обеспечивающих приток дополнительных ресурсов и повышение качества жизни местного населения. Отсюда формируется основная цель исследования: сформулировать и содержательно раскрыть главный фактор формирования благоприятного бренда территории на основе региональной идентичности.

      По своей сути процесс создания бренда территории признан направлением конкурентной борьбы, развернувшейся между территориями, за население, туристические потоки, инвестиции, бизнес и, в конечном счете, за сферы влияния. Однако вместе с таким пониманием ценности территории возник вопрос о формировании и поддержании этого показателя посредством определенных условий: природно-климатических особенностей региона, уникальных аспектов культуры, объема ВВП, политической системы и т.д. [5].

      Проблемы территориального маркетинга и брендинга мест изучались и продолжают изучаться многими иностранными и отечественными учеными, управляющими территориальными органами власти, маркетологами-практиками. Наиболее знаковыми считаются работы: Филиппа Котлера, Кристера Асплунда, Дональда Хайдера и Ирвинга Рейна [4], впервые четко обосновавших использование маркетинга в качестве механизма всестороннего продвижения территорий, вопросов специфики современного брендинга и роли страновых брендов в условиях глобализации. Из российских исследователей в вопросах изучения бренда выделяются: Панкрухин А. П., Сачук Т. В., Калюжнова Н. Я..

      В 1993 году вышло первое издание ставшей знаковой книги Филиппа Котлера, Дональда Хайдера и Ирвина Рейна «Маркетинг территорий: привлечение инвестиций, промышленности и туризма в города, штаты и страны». Эта работа впервые четко обосновала использование маркетинга в качестве механизма всестороннего продвижения территорий. В 90-е годы ХХ в. практика маркетинга мест стала общепринятой.

      Дело в том, что имидж территории нельзя искусственно построить или изобрести «на пустом месте», как многие полагают. Существует лишь несколько подходов, позволяющих территориальным образованиям ускорить, повысить эффективность и результативность действий, с помощью которых они улучшают свой существующий имидж. В этой связи бренд - это не просто торговый знак или территориальный символ. Это гармоничный симбиоз социально-культурной среды региона, его инфраструктуры, административного и бизнес звена, инвестиционной привлекательности, аутентичной этнической культуры, наконец, памятников истории, привлекающих туристические потоки.

      Однако такая комплексность функционирования всех сфер деятельности одновременно невозможна без основополагающего связующего звена. Культурные контрасты, в том числе между регионами, весьма существенны. В то же время внутри регионов наблюдается относительная культурная однородность. Такая структурированность пространства осознается населением и представлена региональными символами, культивированием традиций существования территорий в истории. Подобное определение соответствует понятию региональной идентичности. Это социально-культурное явление включает в себя аспекты собственно пространства и внутренней энергетики, «силы» идентичности, где уместен термин «местный патриотизм» [3]. В этом случае региональная идентичность связана с общими ценностями (например, региональная гордость) с акцентом на динамику влияния культуры на формирование регионального самосознания и политические действия и установки по отношению к своему месту проживания: качество жизни, инфраструктура, образование, здравоохранение, работа, участие в общественно-политической и культурной деятельности и т. д. [4].

      Региональная идентичность также определяется историей освоения культурного и социального регионального пространства, сопровождаемой анализом эмоционально-окрашенных и ценностных представлений (например, «первичная родина» («отечество»), «малая родина», территория проживания отдельного этноса или народа (часто коренного), а также коллективной истории и особенностей региональной культуры. На основе этого формируются представления об уникальности, самобытности региона, что и является ключом к успеху в процессе формирования благоприятного бренда территории[5].

      Значимость социально-пространственной (территориальной) идентификации в региональном аспекте определяется и тем, что в силу несравненно расширившихся возможностей (в том числе за счет научно-технического прогресса и других факторов) среда жизнедеятельности социально-территориальных общностей становится не просто неким данным условием их коллективной жизни, требующим лишь более или менее адекватной адаптации, а предметом социального проектирования, использования всего совокупного потенциала территории для повышения уровня и качества жизни. Следовательно, региональная идентичность связана и с различными региональными историями успеха (представлениями о будущем региона). Это могут быть истории об экономическом возрождении региона, о создании комфортных условий для жизни и работы в регионе. Формирование идентичности становится приоритетом региональной политики и социально-экономического развития, главными целями которых являются повышение капитализации региона, привлечение инвестиций в регион (реализация культурных, социальных, спортивных проектов) и, как следствие, укрепление позитивного бренда региона.

      В настоящее время муниципальное образование Пограничный район - как социальная общность находится в стадии своего формирования, что, связано с интенсивностью миграционных потоков, относительно слабой интегрированностью отдельных территорий субъекта, отсутствием однозначной и явно выраженной модели окружной идентичности в сознании населения, и, как следствие, не имеет четко выраженного, сформированного положительного бренда.

      Эти проблемы должны стать объектом пристального внимания властей МО. Хорошим примером в этом вопросе может послужить Югра, где был принят закон о Программе, суть которой - усиление региональной идентичности, формирование единой социо-культурной среды и мотивирование населения на решение общих задач округа[5].

      Благодаря реализации такой Программы может увеличится доля совершеннолетнего населения, произойдет укрепление региональной идентичности, повысится эффективность взаимодействия окружных органов власти и органов местного самоуправления муниципальных образований. Сплочение территориальной общности и укрепление региональной идентичности приведет к предполагаемому усилению бренда, который может принести вполне ощутимые преимущества, легко трансформирующиеся в экономические и социальные дивиденды.


      2.4 Муниципальные программы развития и их эффективность


      Критичными условиями для реализации Стратегии являются следующие положения.

      Привлечение в экономику муниципального образования необходимого объема внешних инвестиций направленных на создание новых рабочих мест в реальном секторе экономики. Также возможно участие в федеральных и региональных целевых программах и применение механизмов государственно-частного (муниципально-частного) партнерства, кооперации интеграции местных производителей, межмуниципальное сотрудничество.

      Конкурентоспособность района определяется не только наличием тех или иных промышленных предприятий, а наличием качественного человеческого потенциала и уровнем жизни. Поэтому улучшение качества человеческого потенциала одно из важнейших условий для достижения целей развития муниципального образования.

      Наравне с осуществлением мероприятий, связанных с развитием экономики и привлечением инвестиций, необходима разработка программ направленных на обеспечение привлекательных условий для жизни и труда в муниципальном образовании[8].

      Программы должны учитывать стимулирование демографического роста и создание условий для переселения в сельскую местность, модернизацию сельской экономики и расширение источников формирования доходов сельского населения, улучшение жилищных условий сельского населения, создание современной социальной, инженерной и транспортной инфраструктуры в сельской местности.

      При формировании муниципальных программ необходимо использовать программные документы, принятые органами власти Приморского края и в частности Пограничного района.

      Постановлением администрации Пограничного муниципального района разработаны ряд программ по социально-экономическому развитию МО:

      1. Муниципальная программа «Развитие муниципальной службы в Пограничном муниципальном районе»

      2. Муниципальная программа «Культура в пограничном муниципальном районе»

      3. Муниципальная программа «Создание многофункционального центра предоставления государственных и муниципальных услуг в Пограничном муниципальном районе»

      4. Муниципальная целевая программа «Социально экономическое развитие Пограничного муниципального района»

      5. Концепция социально - экономического развития Пограничного муниципального района на период до 2020 года[9].




      3 Программа развития муниципального образования Пограничный район


      Для фиксации достигнутого уровня и существенного улучшения качества жизни населения Пограничного района за счет выбора приоритетных направлений развития и осознанного продвижения к намеченным показателям была разработана Концепция социально-экономического развития до 2020 года. Основой развития Пограничного муниципального района является схема территориального планирования. Концепция (стратегия) включает не только вопросы градостроительства и инфраструктуры, но и все другие вопросы обустройства жизненного пространства и образа жизни населения.

      Основной задачей Концепции является создание полноценных условий для развития района и устойчивого развития поселений на новом качественном уровне. Целью разработки Концепции является создание совокупности благоприятных условий для жизни населения и деятельности хозяйствующих субъектов при радикальном комплексном улучшении социальной среды, экономики и мест проживания[9].

      Благоприятные условия для жизни населения это полноценная занятость, высокие и устойчивые доходы, доступность широкого спектра социальных услуг, комфортная среда проживания, безопасность существования, высокие экономические стандарты жизни, ощущение единства населения при участии в обустройстве жизненного пространства..
      Важнейшим условием эффективного развития экономики района должно стать рациональное использование имеющегося выгодного транспортно-географического положения, достигнутого материального и социально-демографического потенциала на базе новых технологий.
      Для эффективного выполнения функций Пограничный район должен иметь значительный собственный потенциал экономический, демографический, инфраструктурный, культурный и пр. Этот потенциал должен быть не ниже, чем у других районов Приморского края, имеющих схожее транспортно-географическое положение, а также природно-ресурсный, демографический потенциал и отраслевую структуру экономики. В противном случае он не сможет активизировать свою основную хозяйственную функцию (международные транспортно- транзитные услуги) и дополнить ее другими важными функциями, такими, например, как удовлетворение потребностей населения промышленных центров Приморского края в продукции агропромышленного производства и в непродовольственных товарах народного потребления.
      В Концепцию включены элементы стратегического планирования, которые представляют долгосрочное видение развития Пограничного муниципального района до 2020 года как составной части Приморского края и Российской Федерации. В ней консолидируется представление о целях и приоритетах развития Пограничного района как единого территориального образования и закладывается основа для средне- и краткосрочного планирования в дальнейшем[9].
      Экономику района нужно ориентировать на экспорт не только для получения дополнительных доходов, но и для создания конкурентоспособной базы. Необходимо понимать, что для полноценной разработки Концепции участие специализированной организации является обязательным, так как такими организациями накоплен большой опыт проведения такого рода работ и его нужно использовать. Период времени до 2020 года выбран, исходя из сроков действия Концепции долгосрочного социально-экономического развития Российской Федерации.

      Основные направления развития Пограничного муниципального района это:

      1. Развитие сельского хозяйства

      Специфику района определяет сельскохозяйственная отрасль. В районе развивается животноводство и растениеводство. Проблемы сельскохозяйственной отрасли в целом: недостаток квалифицированных кадров, диспаритет цен на сельскохозяйственную продукцию, физический и моральный износ материально- технической базы сельхозпроизводителей. Необходимо дальнейшее привлечение частного бизнеса в развитие таких направлений, как кролиководство, оленеводство, разведение птицы, свиноводство, молочное животноводство. В с. Садовое есть необходимые условия для возрождения садоводства (выращивание ягод и плодовых культур).
      Оценивая потенциальные возможности сельскохозяйственной деятельности в Пограничном районе, можно отметить, что первоочередной задачей в этом направлении должно стать восстановление докризисных объемов производства на основе восстановления поголовья животных и посевных площадей предыдущего периода. Только за счет восстановления дореформенных объемов производства возможно увеличение объемов сельскохозяйственной продукции растениеводства, и животноводства.
      2. Развитие промышленного производства

      Одним из важных индикаторов развития территории является уровень промышленного производства. В Пограничном муниципальном районе уровень производства остается низким и занимает всего 2 % от общего объема валового продукта района. Проблемы отрасли: высокий уровень производственных затрат, который связан с ростом тарифов на энергоносители, изношенность основных фондов, которая ведет к снижению конкурентоспособности производимой продукции, дефицит профессиональных квалифицированных рабочих. В районе недостаточное количество предприятий перерабатывающей промышленности. Поэтому основным направлением в развитии промышленности является создание предприятий по переработке сельскохозяйственной продукции (плодоовощной продукции, мяса, молока).

      3. Развитие торговли и услуг

      Основные направления развития торговли и сферы услуг:
      - строительство комплекса торговых, офисных, гостиничных и прочих инфраструктурных объектов, объектов отдыха и развлечений.
      - в населенных пунктах, где предполагается организация туристско-рекреационной деятельности (села Барабаш-Левада, Духовское и др.), необходимо создать несколько небольших современных, в т.ч. частных, предприятий сферы услуг;
      - крупные транспортно-логистические комплексы в районе пос. Пограничный - для обеспечения потребностей приграничной торговли Приморского края в складских помещениях.
      4. Развитие туризма

      Следует отметить, что в районе имеются также определенные рекреационные ресурсы, прежде всего ботанические памятники природы, отдельные привлекательные ландшафты и другие природные объекты отдыха и туризма. Кроме того, на территории Пограничного района известны 45 официально зарегистрированных памятников истории и культуры (в т.ч. 19 памятников истории, 17 - архитектуры и градостроительства, 9 - монументального искусства). В окрестностях с. Барабаш-Левада, с.Духовское можно создать небольшие гостиницы, закусочные и т. п. для туристов, интересующихся местными достопримечательностями, разработать программу отдыха для «экотуристов» - сбор грибов, ловля рыбы.

      5. Развитие культуры

      Одним из основных критериев оценки конкурентоспособности муниципального района как с точки зрения качества жизни, так и в плане экономической привлекательности является уровень развития культуры и искусства.
      Анализ деятельности сферы культуры показывает, что наряду с положительными моментами существуют проблемы:
      - необходимость содержать убыточные, но культурно-значимые объекты (библиотеки, центры досуга, дома культуры). Вследствие этого, с одной стороны, не раскрываются потенциальные возможности данных учреждений культуры, и с другой, функционирование на уровне дефицитного финансирования снижает социальный статус этих учреждений;
      - неравный доступ населения к услугам учреждений культуры, обусловленный диспропорциями в развитии сети культурных учреждений в районном центре и на селе;
      6. Развитие физической культуры и спорта
      Развитие физической культуры и спорта, пропаганда здорового образа жизни являются приоритетными задачами. Уровень развития физической культуры и спорта в районе не соответствует общим положительным социально-экономическим преобразованиям Российской Федерации. При этом расходы граждан на занятие физической культурой и спортом являются экономически эффективным вложением в развитие человеческого потенциала и улучшения качества жизни. Таким образом, перед сферой физической культуры и спорта стоят глобальные задачи, решение которых требует современных и своевременных подходов[9].
      7. Развитие системы образования

      Стратегической целью развития сферы образования в Пограничном муниципальном районе является формирование всесторонне гармонично развитой, социально активной, творческой, патриотичной, духовно-нравственной личности, способной к самореализации и адаптивности в условиях динамично изменяющегося мира.

      8. Инвестиционная политика

      Пограничный район обладает уникальным транспортно-географическим положением и в силу своего положения потенциальной инвестиционной привлекательностью.

      В настоящее время недостаточный приток инвестиций приводит к нехватке собственных средств. С учетом схемы территориального планирования Пограничного муниципального района необходимо провести зонирование территории и сформировать инвестиционные площадки.

      9. Развитие строительства

      Особое внимание следует уделить жилищному строительству, так как в связи с необходимостью повышения уровня обеспеченности жильем населения района, решение жилищной проблемы позволяет успешнее решать и другие социально-экономические проблемы:

      1. улучшает демографическую ситуацию;
      2. стимулирует жилищное и капитальное строительство;
      3. обеспечивает рост занятости населения.

      10. Развитие системы коммунальной инфраструктуры.

      Для обеспечения жителей п. Пограничный качественной питьевой водой необходимо провести реконструкцию системы водоснабжения п. Пограничный, строительство очистных сооружений.

      11. Развитие здравоохранения

      Здравоохранение в районе в настоящее время не способно серьезно противостоять негативным влияниям социально экономической ситуации на состояние здоровья населения.

      В качестве основных источников финансирования развития Пограничного района на перспективу могут рассматриваться:
      бюджеты: федеральный, краевой, муниципальный, участие района на принципах софинансирования в краевых и федеральных программах;
      средства внебюджетных фондов и аккумулированные финансовые ресурсы межрегиональных ассоциаций.
      При этом важным условием инвестирования, несомненно, является наличие в районе благоприятного инвестиционного климата, условий реализации крупномасштабных национальных, международных проектов при поддержке федеральных, краевых структур.





      Заключение


      Стратегическое планирование в современных условиях особый вид управленческой деятельности, состоящий в разработке стратегических решений, предусматривающих выдвижение таких целей и стратегий поведения объектов управления, реализация которых обеспечивает их эффективное функционирование в перспективе, быструю адаптацию к изменяющимся условиям внешней среды.

      Управление развитием муниципальных образований это формирование нормального уровня жизни населения как в экономическом плане (высокая заработная плата, низкий уровень безработицы), так и развитии социальной инфраструктуры (формирование условий для воспроизводства трудовых ресурсов посредством создания комфортных условий жизни населения).

      Решение проблемы эффективного управления развитием муниципальных образований напрямую зависит от разработки и реализации инструментов муниципального стратегирования. Условия и целевые ориентиры эффективного управления развитием муниципального образования включают:

      ‒ ориентацию на долгосрочный перспективный период развития при соблюдении согласованности социально-экономического развития муниципального образования с плановыми документами профильных министерств и ведомств федерального уровня;

      ‒ социальную доминантность;

      ‒ обеспечение паритета интересов муниципальной власти, бизнес-сообщества и населения.

      Основными документами стратегии социально-экономического развития любого муниципального образования являются концепция и разрабатываемая на ее основе комплексная программа (стратегический план) социально-экономического развития (или один совмещенный документ).

      Анализ реализации стратегии социально-экономического развития проведен на материалах Пограничного района.

      Разработка Концепции социально-экономического развития Пограничного муниципального района на период 2013-2020 годов продиктована необходимостью определения наиболее приоритетных и перспективных направлений социально-экономического развития муниципального района, а также решения существующих проблем.

      Основные направления работы администрации муниципального района:

      ‒ осуществление комплекса мер, направленных на достижение планируемых значений показателей эффективности деятельности органов местного самоуправления;

      ‒ осуществление мероприятий, направленных на реализацию муниципальных программ;

      ‒ обеспечение качественного исполнения бюджета района;

      ‒ повышение эффективности управления муниципальным имуществом;

      ‒ оказание содействия субъектам малого и среднего бизнеса для развития производства товаров, выполнения работ, оказания услуг для населения района;

      ‒ поддержка местных товаро- и сельхозпроизводителей;

      ‒ обеспечение доступности и качества образования;

      ‒ обеспечение общедоступности услуг в сфере культуры и спорта. Таким образом, решение проблемы эффективного управления развитием муниципальных образований напрямую зависит от качественной разработки и реализации инструментов муниципального стратегирования.

      Реализация стратегии социально-экономического развития Пограничного муниципального района опирается на формирование новой системы взаимоотношений заинтересованных сторон муниципального развития, в том числе власти, бизнеса и общества в целом, а также разработку механизмов

      принятия решений, учитывающих интересы этих сторон.Список используемой литературы


      1. ФЗ от 22.01.1998г. №2 «Об основах муниципальной службы РФ».
      2. Федеральный Закон от 06.10.2003г. №131-ФЗ «Об общих принципах организации местного самоуправления РФ»
      3. Указ Президента РФ от 11.06.1997г. №568 (с изм. И доп. От 24.11.2002г.) «Об основных направлениях реформы местного самоуправления в РФ».
      4. О Концепции долгосрочного социально-экономического развития Российской Федерации на период до 2020 года (вместе с «Концепцией долгосрочного социально-экономического развития Российской Федерации на период до 2020 года») (ред. от 08.08.2009): Распоряжение Правительства РФ от 17.11.2008 № 1662-р // СЗ РФ от 24.11.2008. № 47. Ст. 5489.
      5. Котлер Филип 300 ключевых вопросов маркетинга: отвечает Филип Котлер/Пер. с англ. М.: ЗАО «ОлимпБизнес», 2006. 224 с.
      6. Государственное и муниципальное управление; Юрайт - Москва, 2012. -625c.
      7. Василенко И. А. Государственное и муниципальное управление; Юрайт - Москва, 2013. - 496 c.
      8. Гимазова Ю. В. Государственное и муниципальное управление; Юрайт - Москва, 2014. - 464 c.
      9. Официальный сайт Администрации Пограничного муниципального района [Электронный ресурс]. Режим доступа: #"center">Приложение А

        Таблица А1 Показатели эффективности социально-экономического развития МО Пограничного района

        ПоказателиЕдиницы измеренияОтчетная информацияПлан201120122013201420152016Экономическое развитиеЧисло субъектов малого и среднего предпринимательства в расчете

        на 10 тыс. человек населенияед.200,927213,420214,230217,020219,212220,428Доля среднесписочной численности работников (без внешних совместителей) малых и средних предприятий в среднесписочной численности работников (без внешних совместителей) всех предприятий и организаций%44,67443,18845,94947,45547,57347,700Объем инвестиций в основной капитал

        (за исключением бюджетных средств)

        в расчете на 1 жителяруб.2211,100836,500596,500414,700427,100444,200Доля площади земельных участков, являющихся объектами налогообложения земельным налогом, в общей площади территории городского округа (муниципального района)%24,84925,18933,87934,82134,90634,991Доля прибыльных сельскохозяйственных организаций в общем их числе%100,000100,000100,000100,000100,000100,000Доля населения, проживающего в населенных пунктах, не имеющих регулярного автобусного и (или) железнодорожного сообщения с административным центром городского округа (муниципального района), в общей численности населения городского округа (муниципального района)%000000Среднемесячная номинальная начисленная заработная плата работниковкрупных и средних предприятий и некоммерческих организацийруб..17330,90021221,60024514,80025892,60027960,00030760,000муниципальных дошкольных образовательных учрежденийруб.7422,10010182,00016393,70019865,80020958,40022216,000муниципальных общеобразовательных учрежденийруб.11471,70019257,70024361,70025774,80026393,40029507,800учителей муниципальных общеобразовательных учрежденийруб.13481,00024413,10032194,00032589,70033784,80039025,000муниципальных учреждений культуры и искусстваруб.10936,20011198,40014458,10017339,60021327,70826019,803муниципальных учреждений физической культуры и спортаруб.12694,20012319,40024485,10026355,00028237,16029931,400Продолжение таблицы А1

        Дошкольное образованиеДоля детей в возрасте 1 - 6 лет, получающих дошкольную образовательную услугу и (или) услугу по их содержанию в муниципальных образовательных учреждениях в общей численности детей в возрасте 1 - 6 лет%45,00048,40048,20049,90053,20063,300Доля детей в возрасте 1 - 6 лет, стоящих на учете для определения в муниципальные дошкольные образовательные учреждения, в общей численности детей в возрасте 1 - 6 лет%20,00019,00016,10016,90015,6007,197Общее и дополнительное образованиеДоля выпускников муниципальных общеобразовательных учреждений, сдавших единый государственный экзамен по русскому языку и математике, в общей численности выпускников муниципальных общеобразовательных учреждений, сдававших единый государственный экзамен по данным предметам%93,70097,40088,630100,000100,000100,000Продолжение таблицы А1

        Доля выпускников муниципальных общеобразовательных учреждений, не получивших аттестат о среднем (полном) образовании, в общей численности выпускников муниципальных общеобразовательных учреждений%5,8330,98011,3600,0000,0000,000Доля муниципальных общеобразовательных учреждений, соответствующих современным требованиям обучения, в общем количестве муниципальных общеобразовательных учреждений%53,80050,00055,00055,00055,00055,000Доля детей первой и второй групп здоровья

        в общей численности обучающихся в муниципальных общеобразовательных учреждениях%75,85666,00061,81069,78469,78469,784Доля обучающихся в муниципальных общеобразовательных учреждениях, занимающихся во вторую (третью) смену, в общей численности обучающихся в муниципальных общеобразовательных учреждениях%23,53723,63624,43025,26325,26325,263Продолжение таблицы А1

        Расходы бюджета муниципального образования на общее образование в расчете на 1 обучающегося в муниципальных общеобразовательных учреждениях13,40015,30018,64621,26122,08915,023Доля детей в возрасте 5 - 18 лет,

        получающих услуги по дополнительному образованию в организациях различной организационно-правовой формы и формы собственности, в общей численности детей данной возрастной группы%64,92770,40981,00076,10078,70079,300КультураУровень фактической обеспеченности учреждениями культуры от нормативной потребности:клубами и учреждениями клубного типа%119,057119,923120,570121,270121,083120,802библиотеками%100,000100,000100,000100,000100,000100,000парками культуры и отдыха%000000Доля муниципальных учреждений культуры, здания которых находятся в аварийном состоянии или требуют капитального ремонта, в общем количестве муниципальных учреждений культуры%006,66613,33313,3336,666Доля объектов культурного наследия, находящихся в муниципальной собственности и требующих консервации или реставрации, в общем количестве объектов культурного наследия, находящихся в муниципальной собственности%49,12249,12249,12243,86017,54317,543Физическая культура и спортДоля населения, систематически занимающегося физической культурой и спортом%14,67013,28114,22513,48213,72013,771Жилищное строительство и обеспечение граждан жильемОбщая площадь жилых помещений, приходящаяся в среднем на одного жителя, - всегом215,60015,80016,10016,20016,30016,380в том числе

        введенная в действие за один годм20,0300,0600,2100,2200,1710,079Площадь земельных участков, предоставленных для строительства в расчете на 10 тыс. человек населения, - всегога9,9202,5401,3002,7201,9821,992в том числе

        земельных участков, предоставленных для жилищного строительства, индивидуального строительства и комплексного освоения в целях жилищного строительствага1,5901,4701,3002,2501,0801,100Продолжение таблицы А1

        объектов жилищного строительства -

        в течение 3 летм26300,0001000,0001000,0001000,0001000,0000иных объектов капитального строительства - в течение 5 летм252300,00015394,00014000,00010143,0006143,0005400,000Жилищно-коммунальное хозяйствоДоля многоквартирных домов, в которых собственники помещений выбрали и реализуют один из способов управления многоквартирными домами, в общем числе многоквартирных домов, в которых собственники помещений должны выбрать способ управления данными домами%6,0006,0006,0006,5007,0007,500Доля организаций коммунального комплекса, осуществляющих производство товаров, оказание услуг по водо-, тепло-, газо-, электроснабжению, водоотведению, очистке сточных вод, утилизации (захоронению) твердых бытовых отходов и использующих объекты коммунальной инфраструктуры на праве частной собственности, по договору аренды или концессии, участие субъекта Российской Федерации и (или) городского округа (муниципального района) в уставном капитале которых составляет не более 25 процентов, в общем числе организаций коммунального комплекса, осуществляющих свою деятельность на территории городского округа (муниципального района)%62,50061,53869,23161,53861,53861,538Доля многоквартирных домов, расположенных на земельных участках, в отношении которых осуществлен государственный кадастровый учет%87,78087,78088,60090,10091,50093,000Доля населения, получившего жилые помещения и улучшившего жилищные условия в отчетном году, в общей численности населения, состоящего на учете в качестве нуждающегося в жилых помещениях%9,9333,08615,7890,0009,09110,000Организация муниципального управленияДоля налоговых и неналоговых доходов местного бюджета (за исключением поступлений налоговых доходов по дополнительным нормативам отчислений) в общем объеме собственных доходов бюджета муниципального образования (без учета субвенций)%41,00035,91036,26335,41738,34742,925Доля основных фондов организаций муниципальной формы собственности, находящихся в стадии банкротства, в основных фондах организаций муниципальной формы собственности (на конец года по полной учетной стоимости)%000000Объем не завершенного в установленные сроки строительства, осуществляемого за счет средств бюджета городского округа (муниципального района)тыс. руб.000000Доля просроченной кредиторской задолженности по оплате труда (включая начисления на оплату труда) муниципальных учреждений в общем объеме расходов муниципального образования на оплату труда (включая начисления на оплату труда)%000000Расходы бюджета муниципального образования на содержание работников органов местного самоуправления в расчете на одного жителя муниципального образованияруб.1001,120914,146949,5741110,8171201,1051229,110Наличие в городском округе (муниципальном районе) утвержденного генерального плана городского округа (схемы территориального планирования муниципального района)да/нетнетнетнетдададаУдовлетворенность населения

        деятельностью органов местного самоуправления городского округа (муниципального района)% от числа опрошенных28,40049,00018,64051,000Среднегодовая численность постоянного населениятыс. человек23,29223,10022,96622,80922,85022,910Типологизация политико-правовой ментальности На основании вышеизложенных теоретико-методологических положений и принципов можно перейти к анализу основных проявлений и типов этом же контексте можно говорить и о ментальности классов - господствующего и эксплуатируемого, которые явно обладают весьма трудноуловимой в рефлексии матрицей типизаций и оценок, общей схемой смыслопостроений, определяющей характер (классового) правового и политического мышления, соответствующие поведенческие акты, привычный социальный «отклик» (реакцию представителей определенных классов на те или иные символические, деперсонифицированные образования - право, законы, власть, пенитенциарную систему и др.).При известном отходе от марксистских социальнофилософских постулатов и намеренном отвлечении от идеи о том, что каждый индивид в современном обществе так или иначе является носителем ментальности различных уровней (семьи, корпорации и т.д.), вполне уместно выделять и виды правовой ментальности относительно имеющих место различных социальных страт: «дворянская ментальность», «купеческая ментальность», «крестьянская ментальность » и др. В последние десятилетия все чаще спорят­ о профессиональном правовом менталитете - ментальности юристов (судейская, милицейская, адвокатская и т.д.), экономистов, врачей, учителей и т.п. Однако существенные черты, качества, принципиально отличающие лиц разных видов занятости и позволяющие в одном и том же социуме и государстве утверждать о действительном различии их мировидения «на профессиональной основе», не всегда удается выделить. С еще большей осторожностью следует утверждать о возможном выходе профессионального юридического менталитета за национальные границы, об объединении на этой основе лиц одной и той же профессии в разных странах. Вообще, к идее унификации правовой ментальности следует относиться максимально взвешенно, с известными теоретическими допущениями и методологическими «оглядками».Опираясь на известные труды зарубежных и отечественных историков, культурологов, политологов (М. Бахтина, М. Блока, Ф. Броделя, А. Гуревича, Л. фон Мизеса, Л. Фев- ра и др.), посвященные особенностям чувств и образа мыслей, «коллективной памяти» людей определенной эпохи (средних веков, Возрождения, Нового времени и др.)» выделяют так называемые историко-эпохальные типы правового менталитета,­ которые к тому же «привязаны» и к конкретному цивилизационному ареалу, например правовой менталитет европейского Средневековья или ренессансная западноевропейская ментальность и т.д. В явно немногочисленной современной отечественной специальной литературе, в которой встречаются рассуждения относительно природы и видов правовой ментальности, можно обнаружить подходы более высокой степени обобщения. В частности, авторы словаря по философии права В.А. Бачинин и В.П. Сальников предлагают различать ментальность «западного» и «восточного» типов и, видимо, впервые в нашей научной традиции явно формулируют их характерные признаки. В общем, пространство поиска оснований классификации неисчерпаемо, естественно, сопряжено с теми целями, которые исследователь перед собой ставит. Отсюда и стремление ряда авторов (например Г. Хофстеда) выделять «индивидуалистический» и «коллективистский» правовой менталитет, господствующие в «чистом» виде или каким-то образом сочетающиеся (в Японии) в конкретных странах современного мира, «мас- кулинистический» и «феминистический» типы, публичноправовую и частно-правовую ментальность­ и др.Возвращаясь к специфике отечественной политико-институциональной действительности и учитывая цель и задачи настоящего исследования, остановимся еще на одном основании классификации ­ неоднороден. Он явно имеет сегрегационную природу, в смысле исторически сложившегося разрыва между столичной и провинциальной ментальностью. « Для русского менталитета (в нашем случае правового менталитета. - А.М., В.П.) имеют огромное значение гигантские размеры страны. Благодаря громадным размерам государства, пространственной рассеянности населения, различных укладов, культур, возникает своеобразная историческая инерция, небезразличная к историческим судьбам России. Эта инерция является, если хотите, роком для нашей страны. Скажем, во Франции влияние Парижа на протяжении всей истории, особенно в Новое время, было решающим - страна шла туда, куда шел Париж (кроме, пожалуй, периода Парижской коммуны 1871 г.)». Замечание правомерно и теоретически оправданно. Устойчивый «регионализационный» характер российской политико-правовой культуры (от которого, конечно, в известной степени исследователь может и абстрагироваться) всегда находился в центре внимания знаменитых российских «централизаторов»: от Ивана Калиты до Иосифа Сталина. Однако великий парадокс заключается в том, что увеличение степени централизации власти оказывало обратное влияние на национальную юридическую и политическую ментальность. Хотя внешне усиление центра всегда приводило к единству территорий, но в ментальном измерении часто это оказывалось лишь квазиединством. В качестве примера достаточно вспомнить вечные противоречия между Москвой и регионами, во многом порожденные и (что удивительно!) поддерживаемые самим центром. Первичный источник, исторический «первотолчок» здесь-это ничем не ограниченная централизаторская политика Москвы, а затем ее особый статус в качестве политико-правового и культурного центра и, как следствие, столичная харизма. Более того, в плане народного юридико-государственного мировидения « в русской истории передача статуса столицы от Москвы Петербургу, как это ни парадоксально, - факт малопримечательный, маловыразительный и почти никак не отразившийся на ментальности Москвы (...) Отдельная и хорошо знакомая тема - «Москва - Третий Рим». Невозможно представить Петербург в тоге «Третьего Рима». Дело не в утерянном средневековье, а в менталитете, заявленном и явленном в его истории», - пишет М. Уваров.В итоге в едином национальном духовном пространстве сложилось два политических и юридических центра, два разновеликих ментальных полюса: столица - провинция.Данная бинарная конструкция оказа??ась настолько устойчивой, что спокойно пережила самые разные (часто трагические) повороты отечественной истории. Конечно же, можно выделить множество причин и предпосылок, определяющих и сохраняющих такое положение дел, например, сосредоточение в столице огромных интеллектуальных, информационных (центральные СМИ, архивы, библиотеки) и материальных ресурсов, уникальная возможность незначительной части московского электората оказывать прямое давление на высшие государственные органы страны, создавая важный для тех или иных тенденций политический фон, и т.д. Эти факторы действительно имеют место и, что называется, «лежат на поверхности», но есть и глубинные, скрытые основания для столично-провинциальной дифференциации и идентификации российского менталитета и правового самосознания. Это, прежде всего, принципиально различная правовая и политическая динамика носителей менталитета, разные степени «уязвимости» от радикальных политических (часто популистских) идей и­ настроений, отличающийся уровень «открытости» (мобильности) юридической культуры и всей правовой инфраструктуры для политико-правовых инноваций, заимствований, «продвижения иностранного правового миссионерства».«Разрыв» столицы и провинции в России становится еще более ощутим и, наверное, более социально значим в периоды общенациональных политико-правовых преобразований, потрясений, кризисов. Так, традиционный исход населения в Сибирь в XVI-XVIII вв. был своеобразной формой протеста против «искоренения древних навыков» и «унижения россиян в собственном их сердце» со стороны центральной власти, представлялся необходимым условием сохранения духовной и этнической самости определенных групп населения. Яркий пример тому - старообрядцы.В ходе исторического развития страны произошла своеобразная селекция, в результате которой в Центральной России, как правило, оставались наиболее лояльные к государственной власти, а в Сибирь, на Дон, Волгу уходили те, кто стремился к различным формам (подробнее об этом в гл. 4) противостояния центру. Уже в силу этих обстоятельств политико-правовой менталитет населения Центральной России, и прежде всего столицы,­ и юридическая ментальность Сибири (как, впрочем, и иных окраин) формировались различным образом.Эта дифференциация особенно проявляется в условиях так называемого «реформаторско-правового» развития страны: инерционность ментальной системы провинций, здоровый «крестьянский» консерватизм, прагматичность, недоверие к тому, что предлагается центральной властью, - все то, что «отсеивает» крайние и нежизнеспособные юридические и политические варианты развития государства.Несомненно, что все вышеназванное (как, впрочем, и еще многое другое) влияет на содержание структур национального политико-правового менталитета, а следовательно, его «субментальное расчленение» и методологически, и теоретически оправдано. Поэтому говорить о едином российском юридическом менталитете можно, но лишь с известной степенью условности, абстрагируясь для решения определенных исследовательских задач от его дифференциации по вертикали.«­ Русский народ, как и все другие, имеет свои особенности. Одной из них является психическое восприятие * государственной власти, государственно-правовых институтов, отношение к их возникновению, смене и развитию. Современные русские люди, проживающие в столице и впровинции, оценивают их по-разному». В этой связи очевидна и общеизвестна роль обычаев, традиций, устоев жизни какой-либо местности, накладывающих отпечаток на нравственное состояние постоянно проживающих там людей, во многом обусловливающих их поведение, иерархию ценностей, определяющих реакции индивидов в определенных, часто нестандартных ситуациях.В рамках политико-юридического дискурса последнее неизбежно воплощается в различных вариантах правового поведения: например, преобладание законопослушных (конформистских или маргинальных) граждан в российской провинции или, наоборот, в столице, правовой нигилизм как массовое столичное явление либо показатель деформированного правосознания провинциалов. Очевидно, что при подобном рассмотрении, при исследовании данных вопросов неизбежен выход за узкие рамки позитивистской теории правосознания в принципиально иное концептуальное поле - национальную юридическую ментальность, а в итоге - создание юридико-антропологического «портрета» российского общества.В этом случае радикальная смена методологических и теоретических позиций - явление положительное и эвристически необходимое, так как взгляд на развитие многихчасто влияет на их оценку, дает возможность для всестороннего,­ комплексного и адекватного понимания причин и результатов.Например, известные отечественные события августа 1991 г. показали, что только небольшая часть граждан, причем преимущественно в Москве и Санкт-Петербурге, пошла за реформаторами, большая же часть населения страны, в основном жители провинции, колебались и выжидали, пассивно наблюдая за ходом борьбы, остававшейся чуждой их политическому и правовому сознанию, «ментальному» настроению. Поэтому «власть попала в руки реформаторов не благодаря всенародной борьбе за свободу, она упала к их ногам, а реформаторы были вынуждены ее поднять». Наверное, на материале подобных кризисных общественно-политических ситуаций как нельзя лучше эксплицируется столично-провинциальная дифференциация российского юридического менталитета.Очевидно, что для регионов характерна иная ментальность (хотя и не выходящая за рамки российского правового менталитета), и это проявляется в позициях, ценностных ориентациях, стиле юридического и политического мышления, мотивациях, образцах правового поведения людей. Региональное г��сударственно-юридическое самосознание - это не только отождествление граждан с определенной территориальной общностью­ и ее правовыми и политическими устоями, но и в известной степени противопоставление себя членам столичной общности.В немногочисленной современной политологической и юридической литературе, посвященной рассмотрению подобных проблем, делаются попытки выделения характерных особенностей и атрибутов провинциальной и столичной правовой ментальности, что, с одной стороны, позволяет говорить о научном характере вертикального деления национального ментального пространства, а с другой - способствует пониманию ряда ключевых проблем национальной правовой системы, имплицирует методологически важные для решения многих прикладных вопросов современной отечественной правовой науки положения. Тем более что ментальный «плюрализм» недостаточно учитывается и в современном управлении и самоуправлении, формировании системы национальных политических институтов и структур в постсоветском пространстве, а мотивационный потенциал регионального правосознания часто во- рбще игнорируется как законодателем, так и правоприменителем, причем не только в столице, но и на местах.В.Н. Синюков, развивая идею о специфике Москвы как современного культурно-политического центра российской правовой системы, формулирует­ несколько основных постулатов, раскрывающих сущность и специфику столичной (мегаполисной) ментальности:- в настоящий период Москва занимает в правовой жизни страны положение, намного перекрывающее значимость для развития национального права других субъектов политического процесса (юридически и политически «избыточный» статус столицы. - А.М., В.П.);- столичное население более, чем в других регионах, предрасположено к экзальтации, эпатажу, податливости к ситуативной реакции, зависимости от иностранного юридического и идеологического воздействия (повышенная восприимчивость к радикальным, причем самого разного происхождения и направленности, часто популистским идеям и действиям, умение сравнительно быстро адаптироваться к новым государственно-правовым реалиям. - А.М., В.П.);- столичный электорат имеет особый политический вес, так как именно его относительное социальное благополучие является условием «выживания» правительства и в конечном счете определяет (столичную?!) легитимность государственной власти (тем более, если последняя не пользуется очевидной и явной поддержкой большинства населения страны!). Поэтому, например, незначительная часть московского­ электората (и это самим электоратом осознается и влияет на типич??ые черты его правового поведения, политические и юридические ценности и установки) имеет уникальные возможности оказывать прямое давление на высшие государственные органы страны, создавая важный для тех или иных тенденций социальный фон.Вполне уместными в контексте данной работы являются замечания И.А. Иванникова, который хотя и уделяет внимание, прежде всего, особенностям провинциальной правовой ментальности, тем не менее формулирует рядположений относительно политико-правового менталитета столицы.Так, «­ столичный человек в моральном отношении более раскрепощен, безответственен, чем провинциал. В силу ряда объективных причин, столичное население России в своей массе всегда было более образованным (в том числе и юридически образованным. - А.М., В.П.), информированным, чем провинциальное». И с этим трудно спорить! « Провинциалы, проживающие в небольших населенных пунктах, с возрастом осознают свое место в этом социуме, предвидят последствия своих действий... Моральная ответственность пронизывает отношения между людьми в провинции очень глубоко, способствуя формированию законопослушных граждан, у которых хорошо развито чувство долга». Действительно, в расширение сказанного можно отметить «склонность» правового поведения провинциалов к правомерному конформистскому и привычному поведению (хотя определенный процент маргиналов и здесь дает о себе знать, особенно в период кризисов, приводя к резким скачкам уровня криминогенности в регионах).Можно согласиться и с тем, что русское провинциальное государственно-правовое сознание направлено на поиск приемлемых (идеальных) государственно-правовых форм и институтов не «на стороне», а в собственном прошлом, историческом опыте русского народа, его государственности. Отечественная история знает немало примеров, когда признаки, ярко выраженные в провинциальной политико-правовой ментальности - соборность, патриотизм, традиционализм и др. - выступали необходимой духовной основой движения различных слоев населения, подвижничества отдельных личностей по спасению государства Российского в периоды острейших цивилизационных кризисов (от Смуты до реформаторского лихолетья концаХХв.). «Малые», «простые» люди, жители Нижнего Новгорода, Костромы, Ярославля, донских казачьих станиц и др. в эпохи потрясений и преобразований становятся «заботниками»­ о судьбах государства.Сквозное, вертикальное различение отечественной правовой ментальности имплицирует необходимую в этом случае дифференциацию содержания основных компонентов национального юридического мира, предполагает «столично-региональную» поправку, учет ментальной специфики провинциальных и столичных ее носителей при анализе сущности и значения многочисленных институтов, стандартизирующих юридическую ментальность (СМИ, правоохранительные органы, адвокатская и судебная практика, юридическая наука и т.д.).Нельзя обойти вниманием и развитие региональных элит, во многом влияющих на поддержание ментальной дифференциации. Региональная элита стремится обозначить себя не только политически и организационно (институционально), но и по правовым, идеологическим и мировоззренческим основаниям, обнаружить и закрепить на уровне массового сознания населения данного региона собственные, оригинальные исторические и интеллектуальные традиции, которые обычно старательно «изыскиваются» в прошлом данной территориальной единицы. И это неизбежно, так как процесс самоорганизации, становления данной группы всегда сопровождается и ее мировоззренческой самоидентификацией.­ Ясно, что политические и правовые ритуалы (обряды), ценности и символы как способы выражения политико-правовой ментальности наличествуют и в провинциальной, и в столичной ментальности, однако смысловое и содержательное наполнение, направленность и, вероятно, динамика их все-таки будут отличаться.Учитывая, что данная проблема это, несомненно, предмет отдельного исследования, тем не менее сформулируем ряд положений важных, по мнению автора, для подробного изучения специфики правового поведения и правосознания этих больших групп населения.1. Следует определить значение и специфику законов и подзаконных нормативных актов, актов реализации, правовых отношений, иных правовых средств (стимулов, ограничений, дозволений, запретов, поощрений) в плане регулирования многообразия общественных отношений с позиций столичного и провинциального государственноправового сознания, а соответственно выйти на актуальнейшую проблему отечественного политико-правового познания - правовой режим, т.е. установленный законодательством особый порядок регулирования, представленный специфическим комплексом правовых средств, который при помощи оптимального сочетания стимулирующих и ограничивающих элементов создает­ конкретную степень благоприятности либо неблагоприятности для беспрепятственной реализации субъектами права своих интересов. В этом контексте стоит проанализировать особенности правовых режимов в столице и российских регионах, выявить степень эффективности действия правовых норм, арсенал средств «продавливания»'различных юридических регуляторов в общественные отношения данных субкультур, характерные черты регионального правотворчества и сложившейся правоприменительной практики.2. Рассмотреть соотношение писаных (юридических) и «неписаных» (обычных) норм поведения в механизме регулирования общественных отношений в столице и провинции.3. Создать необходимые теоретические и методологические основания для решения ряда прикладных вопросов, в частности определения природы и влияния на поведение населения правозначимых установлений, действующих по типу правовых аксиом и презумпций, которые во многом есть продукт политического и юридического опыта сто-1/2 6 Зак 007личных и провинциальных групп; или выявления типичных реакций (юридических и неюридических) на определенные варианты поведения на периферии и в столице (например, сложившийся традиционный уровень «privacy»­ - уважение частной жизни индивидов, признание правовой «экстерриториальности» личности, необходимости защиты внутреннего мира (субъекта, семьи и д��.) от вторжения различных «других», а также неформальные и неписаные индивидуальные представления о должном и нормальном поведении).4. Следует изучить социально-психологические и историко-культурные (архетипические) причины устойчивости (или неустойчивости) в столичном или провинциальном государственно-правовом менталитете «образа» определенной формы правления, государственного устройства и политического режима, тех или иных политических структур и институтов, ценностной иерархии (например, место и значение патриотизма, вестернизации или русофобии; анархизма и этатизма; консерватизма или реформизма и т.д.), а также возможные политико-юридические и социальные последствия деформации или вовсе разрушения привычных (цивилизационных, национальных) схем, стереотипов и институтов.5. Очевидный интерес представляет рассмотрение влияния этнических и религиозных установлений на право- понимание и правореализацию, поведение субъектов в правовой сфере в центре и российских провинциях.6. Вероятно, следует рассмотреть­ склонность той или иной группы населения к оценке различных общественно- политических событий, соотношение правовых чувств и элементарных политических и правовых знаний, юридических стереотипов, привычек, разного рода «автоматизмов» как на обыденном, массовом, так и на профессиональном и даже (что уже отмечалось выше) научно-теоретическом уровне в столице и в провинции (последнее особенно проявляется в расстановке методологических акцентов в правовой литературе последних лет: увлечение западными, либеральными (немарксистскими) доктринами, в основном характерное для столичных научных кругов, и, правда, пока еще немногочисленные попытки провинциальных юристов и философов провести культурно-историческую идентификацию российской правовой системы).Конечно, природа законов не проста. Сложность ее в том, что в любом государстве закон должен быть функциональным, выполнимым, результативным и одновременно в своем национально-культурном аспекте, по своему содержанию опираться на исторически сложившиеся представления членов общества, отвечать их интересам и нравственным ожиданиям.Заметим, что фундаментальные отечественные работы, посвященные данной проблематике, практически­ отсутствуют. Хотя с позиций современного политического реформирования, в контексте развития отечественного федерализма и актуальных интенций российской юридической науки элиминация ментальных различий этих больших групп населения страны, игнорирование ментальной неоднородности российского общества часто привод??т к недопустимым идеализациям и абстрактным, оторванным от национальной конкретики юридическим построениям, что в результате оказывает негативное, вполне ощутимое воздействие и на реальные политико-правовые процессы в современной России. В этом плане следует согласиться с мнением ряда авторов, рассматривающих различные аспекты регионального законодательства в современной России и считающих, что «­ спонтанно начавшийся процесс регионального законотворчества получил столь же спонтанное развитие. Это во многом объясняется отсутствием глубокой общетеоретической проработки серьезных проблем регионализма... вопросов законотворческого процесса на субъектном уровне... других проблем, без решения которых невозможно обеспечить эффективную нормотворческую деятельность органов государственной власти субъектов Федерации». Вполне очевидно, что появление феномена регионального законодательства актуализировало многие темы общей теории права и государства, в том числе вызвало необходимость прояснения духовного смысла провинциального юридического и социально-политического уклада, его специфики, естественно, находящих свое отражение в целом комплексе правовых проблем российского регионализма (вопросах об источниках права, системе законодательства, иерархии нормативных правовых актов и др.), осложненных к тому же многонациональным (полирелигиозным) составом населения страны.Сам факт возникновения и наличия столичной и провинциальной юридических ментальностей, этих во многом отличающихся политико-правовых «миров», говорит о том, что в России (и это отчасти уже было показано выше и будет выявляться в дальнейшем) были и есть для этого определенные условия, что представления граждан о границах допустимого поведения, приемлемых политических институтах, механизмах правового регулирования (начиная с Конституции и заканчивая подзаконными нормативно-правовыми актами и деловыми обыкновениями) часто обусловлены их отнесенностью к столичному или провинциальному социуму. Поэтому «актуальным направлением развития­ правовой системы в XXI столетии должно стать воссоздание местной правовой культуры. Этот проект для России поистине достоин века».Глава 3РОССИЙСКИЙ НАЦИОНАЛЬНОГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПРАВОМЕНТАЛЬНЫЙ ТИП3.1. Генезис и особенности российской правоментальностиИсследуя национальную политико-правовую ментальность и политическое мировидение, начинаешь ясно осознавать связь времен и эпох, событий, великих государственных деяний и не менее великих национальных крушений. «Мертвый хватает живого», ничто в истории народов не проходит бесследно и не возникает беспричинно, историческое бытие непрерывно и целостно; это вечное становление национального самосознания как незыблемой основы, начала всех социальных сфер. «­ Генезис - это история становления и развития явления, представляющая собой органическое единство количественно или качественно различных исторических состояний (этапов)...». Человеческое измерение государственно-правовых процессов всегда исторично и культурно, оно не может быть измерением вообще, универсальным, глобальным, схематичным (подобно Марксовым формациям), юридический мир всегда национален и цивилизационен, формируется и существует только в определенном временном и геополитическом (геоюридическом)процессов в развитии страны, в частности специфика генезиса национального права, не только тормозили генерацию собственных либеральных идей, их институциализацию, но и отторгали любые заимствования последних.Отсюда и три идейно неравновесных направления либерализма в России, и быстрый переход многих либералов (или псевдолибералов) либо на анархистско-революционные позиции, либо в лагерь сторонников безраздельно господствующего в стране охранительно-консервативного (нацонально-патриотического) направления. На теоретическом уровне это выразилось, например, в сложной судьбе доктрины естественного права в России, этой неизбежной спутницы процессов либерализации. «Отвергнув естественное право, мы лишили себя всякого критерия для оценки действующего права», - предупреждал Е.Н. Трубецкой.Доминирование различных видов позитивистской идеологии (в основном­ в ­ этатистском ее прочтении) и в то же время наличие различного рода анархо-революционных настроений как естественной реакции на позитивацию политической и правовой мысли в стране, амбивалентное юридико-государственное пространство Российской империи просто не могло вместить либеральные ценности и установки: они отрицались и «слева», и «справа», какими бы притягательными и заманчивыми ни казались и какими бы блестящими теоретиками ни разрабатывались. Однако ясно и другое: разноименные заряды всегда притягиваются, и в итоге в конце XIX - начале ХХ в. консервативный синдром массового сознания в плане присущих ему ориентиров на внеюридические средства и методы действительно сближается со своим антиподом - революционным синдромом (синдромом «слома», жесткой, радикальной и быстрой модернизации страны). Духовной основой для этого сближения стал все тот же одинаковый набор общераспространенных рациональных и подсознательных, логических и чувственных представлений и установок, выражающих характер и способ группового правового и политического мышления, следствие одинакового, устойчивого отношения к праву как средству решения национальных проблем. В этой связи несомненно­ прав А. Балицкий - ­еще с начала 60-х годов XIX в., утверждал: «.. .русское государство заболело манией самоубийства».Сравните. « Видел, как задумали они увенчать всю эту сеть венцом Французской Конституции... Я не мог утерпеть и восстал всей душою против их плана... Я в 1881 г. помешал Конституции», - описывает свою роль в переходе страны от периода реформ 60-70-х годов к известным контрреформам 80-90-х «духовный наставник» отечественного консерватизма, подлинный творец эпохи Александра III К.П. Победоносцев. С откровениями радикала Г.В. Плеханова, который, выступая на II съезде РСДРП, подобно своему «непримиримому» идейному оппоненту отмечает «относительность» существующих на Западе правовых предписаний и принципов, а в конечном счете и «сомнительную пользу» для революционного Отечества ряда демократических институтов западного образца: « Если в порыве революционного энтузиазма народ выбрал очень хороший парламент... то нам следовало бы стараться сделать его долгим парламентом; а если бы выборы оказались неудачными, то нам нужно было бы стараться разогнать его не через два года, а если можно, то через две недели». « Плох тот революционер, который в момент острой борьбы останавливается перед незыблемостью закона», - подытоживает В.И. Ленин. « Вот почему анархисты, начиная с Годвина, всегда отрицали все писаные законы, хотя каждый анархист, более чем все законодатели взятые вместе, стремится к справедливости...», - не менее откровенно («постскриптум») утверждает князь Петр Кропоткин. Эти краткие афористические формулы, своеобразные эпиграфы к политико-юридическому укладу российского общества отражают правовой вакуум, характерный для доктринального уровня национальной правовой системы, несомненно, представляют собой результат предшествующего развития отечественной государственной инварианты, образа отечественного юридического мышления. В этой связи ментальности.Явное преобладание традиционного правопонимания и, как следствие, развитие основных направлений (за редким исключением!) национальной мысли по схеме «философии крайностей», поляризация политического самосознания отечественной интеллигенции явились предпосылками для быстрого усвоения обществом гиперрадикального, революционного (в различных антиправовых его модификациях: от анархизма до большевизма) правосознания. Как это ни парадоксально, но в первой четверти ХХ в. марксизм (по содержанию и форме - западное учение), правда, в весьма утилитарной, ленинской интерпретации, «превратился на российской почве в форму решения национальных задач, стоящих перед Россией в начале ХХ века», выступил формой подспудных процессов, идущих из глубин (нео- трефлексированных, подсознательных слоев) восточнославянской цивилизации.Именно в этот знаменательный для последующего развития страны период в российском политико-правовом менталитете окончательно возобладал, получил свое полное воплощение определенный взгляд на отечественную юридическую действительность: правовая система России всецело детерминирована причинно-функциональными связями с организацией отечественного государства,­ национального политико-институционального пространства.Заметим (и еще раз обратим на это внимание), что подобные представления в середине - конце XIX в. уже были характерны как для «малой» народной традиции, так и для «великой» письменной, цивилизационной. В контексте традиционной отечественной правовой культуры единения, на фоне разрушенной реально, но явно сохраняющейся (об этом будет сказано далее) на архетипическом уровне представлений населения соборной модели организации властных отношений (« сила власти » Царя и « сила мнения » Земли) и «молчащее большинство» соотечественников, и адепты «великих письменных текстов» удивительным образом «укладываются» (за редким исключением) в общую парадигму государственно-правового видения: вера в разумные мероприятия власти, логическая последовательность которых - от «базовых», социально-экономических до государственно-правовых - способна переустроить в соответствии с неким рациональным замыслом всю правовую систему России, соседствует с то и дело вырывающимися наружу нигилистическими настроениями и антиэтатистскими установками, тотальным разочарованием­ властью. Государственно-правовой идеализм на грани своего антипода.Подобные взгляды, всегда существовавшие в национальном политическом и юридическом мировиде- нии, в ситуации пореформенного периода второй половины XIX в. окончательно утверждают государство в качестве самоценности, абсолюта отечественной правовой жизни, а с другой стороны, нередко предполагают рассмотрение его как первопричины, основного виновника различных социальных потрясений. По сути, в своем явном виде формируется хорошо известное сейчас социологическое понятие государства, основной чертой которого «­ являет- с я отрицание юридической природы государства, рассмотрение в качестве основы государства не формально-юридических, а фактических социальных явлений, а именно явлений властвования». Все субъективные права в таком государстве считаются «жалованными», октроированными властью, не связанной никакими дозаконотворчески- ми и внезаконотворческими правами подвластных. Причем в отечественной политической мысли конца XIX - начала ХХ в. (у авторов, придерживающихся определенных мировоззренческих установок) еще прослеживается уверенность (вероятно, во многом порожденная западными рационалистическими позициями XVII-XVIII вв.) о возможности некого «просвещенного самоограничения» государственной власти в России. Однако это вовсе не противоречит социологическому представлению о сущности государства, которое, если конечно пожелает, может в любой момент само ограничить себя системой законодательных предписаний, а может (также, произвольно) и отказаться от такого «самоограничения» (жеста доброй воли). Государственная власть при таком понимании может (если, конечно, пожелает) трансформироваться в государство законности, но никогда так и не «дойти» до правового государства.Авторитет (культовый образ) государственной власти в России, огромное внимание к действиям государственного аппарата и в то же время наделение его ответственностью абсолютно­ за все происходящее в обществе (включая даже частную жизнь граждан) вело к созданию, следуя западным политико-правовым теориям и оценкам, тоталитарной государственной машины, исключало частно-правовые начала в социальных отношениях. Практически это означало признание за государством возможности делать все, что оно считает необходимым, обосновывало вторичность общества, лишение его права устанавливать какие- либо ограничения для этого Левиафана, патернализм и иждивенчество, социальную безответственность и расчетливый некритицизм официальной политики и т.д. «Как медицина заведует трупом, так и государство заведует мертвым телом социума».Так, Г.Ф. Шершеневич недвусмысленно заявлял: «­ Гипотетически государственная власть может установить законом социалистический строй или восстановить крепостное право; издать акт о национализации всей земли; взять половину всех имеющихся у граждан средств; обратить всех живущих в стране иудеев в христианство; запретить все церкви; отказаться от своих долговых обязательств; ввести всеобщее обязательное обучение или запретить всякое обучение; уничтожить брак и т.п. » Правда, автору этих строк подобные примеры казались граничащими с абсурдом, утопическими вследствие их практической неосуществимости из-за противодействия того «социального материала», с которым имеет дело государство. Однако с тех пор известные события в России, Европе и мире убедительно показали, что в условиях кризиса (российской, европейской и др.) правовой и политической идентичности, очевидно, обострившегося во второй половине XIX - начале ХХ в., нет ничего более реального, чем безраздельное господство государства (и юридическое, и фактическое) при изощренной системе социально-идеологического оправдания, сакрализации его функционального бытия, когда все слои общества превращаются в «великое молчащее большинство». В дальнейшем именно на этом фоне формируется послеоктябрьское правопонимание и соответствующая ему юридическая практика.Таким образом, аккумуляция российского правового и политического опыта, его выражение и обоснование в отечественном (парадоксальном) «двуполярном», этатистско- анархистском (самодержавно-бунтарском) политикоюридическом дискурсе закономерно привели не только к событиям Великого Октября, но и во многом определили «окраску»­ послереволюционной истории. И в этом смысле действительно можно согласиться с рядом современных отечественных исследователей, эксплицировавших особую роль событий 1917 г. в развитии национальной государственно-правовой ментальности. «­ Октябрь 1917 года стал закономерным и даже необходимым России: он соединил, через оппозицию к себе, допетровскую и петровскую Русь; снял идеологические споры о путях развития России в их постановке XIX века, практически устранил теоретические конфликты монархистов и конституционалистов, либералов и социалистов»133. Видимо, большевики остановили российский интеллектуально-идеологический «маятник» на подлинно национальной «отметке».Снова возвращаясь к генезису политико-правовой традиции Запада и осторожно проводя некоторые аналогии, можно также вспомнить мощные перевороты, повторяющиеся через определенные временные периоды - от знаменитой григорианской реформы и протестантской Реформации до не менее значимых Английской, Французской и Америка??ской революций - и обеспечивающие свержение ранее существовавших политических, правовых, экономических, религиозных, культурных и иных общественных отношений в пользу установления новых институтов, убеждений и ценностей. Эти « великие революции политической, экономической и социальной истории Запада представляют собой взрывы, происшедшие в тот момент, когда правовая система оказалась слишком неподатливой и не смогла ассимилировать новые условия»134. Они были фундаментальными превращениями, в историческом смысле стремительными, прерывными, часто насильственными переменами, от которых «лопался по швам» сложившийся в стране политико-правовой уклад. « Свержение существующего закона как порядка оправдывалось восстановлением более фундаментального закона как справедливости. Именно убеждение, что закон предал высшую цель и миссию, приводило к каждой из великих революций», - утверждает в этой связи Г. Дж. Берман130. Каждая революция представляла собой отказ от старой правовой системы, заменяла или радикально изменяла ее. В этом смысле это были тотальные революции, устанавливающие не только новые формы правления, юридические институты, структуры экономических и общественных отношений, но и новые взгляды на общество, воззрения на справедливость и свободу, прошлое и будущее, новые системы универсальных ценностей и установок. Разумеется, это происходило не сразу. Значительная часть старого мира, прежнего социально-правового и политического уклада, сохранялась, а через какое-то время даже увеличивалась, но в каждой революции основа политического и правового развития страны - юридическая парадигма (аксиомы правосознания и др.) как наиболее значимый элемент национального менталитета - подвергалась вполне ощутимым изменениям.В данном контексте неизбежно возникает вопрос о корректности подобных характеристик относительно Российской революции 1917 г. Все тот же Г.Дж. Берман спешит приблизить смысл и значение «русской» революции к пяти великим революциям, изменившим, по его мнению, западную традицию права в ходе ее развития. Но предлагаемый в исследовании­ подробный анализ отечественной истории как истории национальной политико-правовой ментальности явно не подтверждает подобной позиции: не только в ходе революции, но и за долгие годы последующего социалистического развития фактически (подчеркиваю, фактически) так и не были созданы иные, ранее совсем незнакомые обывателю государственные структуры, социально-экономические отношения, взаимоотношения между церковью и государством, нормативно-правовые предписания и, уж тем более, принципиально отличающиеся по сути и направленности от империи петербургского стиля или «Московии» господствующие (отечественные либерально-западнические концепции широкие слои населения (за редким исключением), оказались нетронутыми, выдержали под напором революционных бурь. Правовые (и поведенческие предправовые) установки и ценности, мифологемы, шаблоны и стереотипы, иные элементы (юридические артефакты) жира повседневности, определяющие российское юридико-политическое поле, не только не утратили свою нормативно-регулятивную силу и даже (как показала советская история) не ослабли. Российская ситуация 1917 г. по природе своей и последствиям (истокам и смыслу) стала подлинно национальным, народным или,­ используя термин П. Сорокина, культуроосновным событием. Более убедительной (по сравнению с бермановской) представляется позиция Н.А. Бердяева, который, по-видимому, был одним из первых отечественных мыслителей, обративших внимание на странное (?!) совпадение многих нормативов традиционного русского стереотипа с условиями реализации коммунистического идеала. «­ Он (коммунистический идеал. -А.М., В.П.) воспользовался русскими традициями деспотического управления сверху и, вместо непривычнойдемократии, для которой не было навыков, провозгласил диктатуру более схожую со старым царизмом. Он воспользовался свойствами русской души ... ее догматизмом и максимализмом, ее исканием социальной правды и царства Божьего на земле, ее способностью к жертвам и терпеливому несению страданий, но также к проявлению грубости и жестокости, воспользовался русским мессианизмом, всегда остающимся, хотя бы в бессознательной форме, русской верой в особые пути России». Коррелятивно развивается и социалистическая (коммунистическая) политико-правовая мысль.Следуя представлениям о ненаучном характере предшествующих юридических идей, пришедшие к власти большевики-ортодоксы заняли откровенно нигилистические позиции в отношении права и государства. Хорошо известные в отечественной истории архетипические феномены «воли» и «общинной правды» явились аттракторами, конституирующими советскую интеллектуальную среду в данной области. «Основным мотивом для трактовки права у нас остается мотив похоронного марша», - констатировал П.И. Стучка. « Всякий сознательный пролетарий знает... что религия - это опиум для народа. Но редко, кто... осознает, что право есть еще более отравляющий и дурманящий опиум для того же народа», - вполне серьезно писал А.Г. Гойхбарг. Утверждение революционного правосознания в качестве источника права вполне соответствовало вековым представлениям русского народа о «суде скором, правом и равном», о «народной воле» и народной же «правде». Последние коннотировались в декретах 1917-1918 гг., в каждом из которых так или иначе проходила тема революционного правосознания. Так, в ст. 5 Декрета о суде № 1(1917 г.) говорилось о «революционной совести» и о «революционном правосознании» как о синонимах. В ст. 36 Д??крета о суде № 2 (1918 г.) упоминается уже «социалистическое правосознание», а в ст. 22 Декрета о суде № 3 (1918 г.) - «социалистическая совесть». В этот период «высветились», получили свое весьма ощутимое выражение основы отечественного правового мировосприятия: формальность и процедурность были отданы на откуп (квазиюридической?!) стихии, установки и стереотипы национальной ментальности продуцировали и «революционную законность», и «революционную целесообразность», отождествляя (по крайней мере, слабо различая) последние. Революционная целесообразность - это, прежде всего, деятельность­ карательных органов и отказ от суда. «Для нас нет никакой принципиальной разницы между судом и расправой. Либеральная болтовня, либеральная глупость говорить, что расправа - это одно, а суд - это другое», - утверждал Н. Крыленко.Конечно, В.И. Ленин, руководствуясь здравым смыслом и соображениями политической целесообразности, вполне объяснимым (для фактического главы государства) стремлением преодолеть в государственном строительстве известный анархизм и неорганизованность первых лет, смягчает жесткость антиправовых, точнее, антинорматив- ных (читай, антигосударственных) установок. Вполне очевидно, что, начиная с 20-го года, непревзойденный тактик революции пытается пройти по самому краю национального государственно-правового духа, совместить устоявшиеся нормативы русского мировидения со стандартными (идеологическими) марксистскими схемами: культ государства и порядка, патриархальность и веру в «крепкого» правителя с требованиями построения идеального бесклассового общества, отсутствие уважения к закону и свободе личности, «врожденный» деспотизм и догматизм в личных и общественных отношениях с требованиями завоевания пролетариатом своей политической­ диктатуры, коллективизм с жестким централизмом и единомыслием и т.д. Марксистским теоретикам хорошо известны «шатания» и явная неоднозначность последних ленинских работ.Национальная юридическая и политическая мысль постепенно возвращалась на «круги своя»: признается необходимость сохранения права, хотя бы в качестве формы, из марксизма в его сугубо национальном прочтении «исчезают» положения, отталкивающие от него профессиональных юристов и вышедших из юридической среды философов и социологов.Тем не менее, октябрьский переворот дал полный выход (выхлоп!) стихии отечественного мироощущения, выражающего образ и способ группового юридического мышления, породил соответствующие народному видению социальноправовой и политической реальности властные органы, заполнил их соответствующим «человеческим материалом». Так, в 1922 г. участники Московского губернского съезда деятелей юстиции сделали вывод, что за четыре года они «создали целую школу и тысячи своих пролетарских правоведов, доселе не имевших понятия о юридических науках и даже малограмотных». Эти представители ранее «молчавшего большинства» великолепно продолжили многие­ традиции своих «интеллектуальных» предшественников, представителей свергнутого (как тогда казалось) режима. Ранее же знакомое отношение к человеку и праву видно из многих выступлений. Например, по мнению А. Сольца, «­ есть законы плохие и есть законы хорошие... Хороший закон надо исполнять, а плохой... не исполнять... Горжусь тем, что в этом вопросе никто не может упрекнуть ни прокурорский надзор, ни судебные органы - в том, что они берут на себя смелость исправлять законы или берут на себя смелость истолковывать их по-своему. Они делают то, что им приказал рабочий класс и партия, и больше от них требовать нельзя... И поменьше юристов». Национальное (теперь советское!) правопонимание приобретает партийно-классовое обоснование. « Советское социалистическое право есть совокупность правил поведения (норм), установленных или санкционированных социалистическим государством и выражающих волю рабочего класса и всех трудящихся, правил поведения, применение которых обеспечивается принудительной силой социалистического государства...», - подытоживает А.Я. Вышинский и, тем самым, надолго ставит точку в изрядно поднадоевших в 20-е годы спорах о сущности и природе права. Однако вряд ли можно согласиться, например, с Г.В. Мальцевым, утверждающим, что « таким образом в 1938 г. в советской юридической науке произошла смена правовой парадигмы, что стало возможным в условиях особой политической ситуации того времени, в силу жесткой диктатуры всевластия Сталина». Эта «новая» парадигма, элиминирующая индивидуалистический подход как способ объяснения феномена общественного роста, а с другой стороны, инициирующая многие начинания и определяющая судьбу многих «начинателей», сопутствовала (и скорее всего не исчезла и сейчас) всей (а особенно имперской) отечественной истории. По большому счету (несмотря на многочисленные попытки инородных влияний, разнообразные заимствования и идеологические маневры власти), российский политико-правовой дискурс всегда остается замкнутым в структурах и содержании национального менталитета.Закрытая (в данном случае политико-правовая), само- изолированная система оказывается неспособной (следуя принципу положительной обратной связи) усваивать какие-либо внешние воздействия, будь то марксизм в своем первозданном виде или ведущий свою «родословную» отstatus libertatis, принципа неподопечности индивида, примата индивидуальности над любыми [13]политическими и социальными институтами либерализм. Подобные системы не могут находиться в постоянном изменении: флуктуации, случайные отклонения значений величин от их средних показателей (показатель хаоса в системе) не бывают настолько сильными, чтобы­ привести к так называемому необратимому развитию всей системы, когда прежняя конструкция либо качественно изменяется, либо вообще разрушается. Даже такой переломный момент в социально-государственной жизни, каким по определению и должна быть подлинная революция, в итоге не порождает характеризующуюся принципиальной непредсказуемостью зону бифуркации в развитии отечественных политических и правовых учений. Возникает, как известно, лишь весьма кратковременный период «разброда и шатаний», завершающийся полной и окончательной победой по-настоящему национальных доктрин.Здесь уместно вспомнить хорошо известные замечания Карла Поппера об обществах «закрытого» типа. Критикуя идеальное государство Платона, античную утопическую традицию (которую Поппер завершает марксизмом), он на самом деле стремится досконально рассмотреть сущность и природу любого тоталитаризма (представляющего «закрытый» социальный порядок). «...­ Сила и древних, и новых тоталитарных движений - как бы плохо мы ни относились к ним - основана на том, что они пытаются ответить на вполне реальную социальную потребность». Не только в свое время Платон, но и российские деятели конца XIX-начала ХХ в. - от гуманистически мыслящих представителей многострадальной intelligentsia до крайних радикалов всех «мастей», включая, естественно, и пришедших к власти большевиков - «с глубочайшим социологическим прозрением обнаружил(и), что его современники страдали от жесточайшего социального напряжения...».На доктринальном уровне (а впрочем, и не только на нем) советские правоведы уже к началу 30-х годов отлично «снимают» это напряжение: теоретический монизм, сулящий национальному режиму «божественное благо» покоя и процветания, окончательно укореняется в отечественной политической и правовой жизни, сменяя чуждый отечественному миру критический рационализм, позволяющий осуществлять «контроль разума» за принятием политических и иных решений.Видение реальности сквозь призму закономерностей ее самоорганизации позволяет проследить и отметить определенную содержательную связь, логику преемственности и в то же время момент развития в организации собственного социально-правового пространства, правоотношений, юридической и государственной идеологии, в осмыслении идеалов свободы­ и справедливости. Национальная мироорганизация по неписаным, сгруппированным и выраженным в архетипических социокультурных символах основам миропорядка обеспечивает возможность самоидентификации событий отечественной правовой истории, позволяет распознавать в спонтанном разнообразии повседневности общие универсальные алгоритмы саморазвития, самоструктурирования, предполагающие соответствующую смысловую окраску, содержание и характер проявлений «национального правового и политического гения», В рамках подобного понимания ничто из действительно отмеченного нашей «печатью» не возникает ниоткуда и не исчезает в никуда, но проявляется в новых (часто причудливых) формах бытия. Так, точно подметил Я. Грей: «Признав Россию своей страной, Сталин вобрал в себя взгляды и обычаи москвичей ...».Непредвзятое исследование специфики отечественных правовых доктрин демонстрирует явную склонность (именно склонность) российской, в целом евразийской социокультурной модели к ментальности восточного типа, характеризующейся традиционализмом, слабой восприимчивостью и сильной настороженностью (до последнего времени) к заимствованному опыту, чуждостью к безграничному рационализму­ и т.д. Данные признаки отличают досоветское, советское (возможно, время покажет, что и постсоветское) развитие российской правовой науки. Справедливости ради, конечно, следует отметить, что начиная с середины 50-х годов в теории советского права делается попытка развернуть полемику между приверженцами официального правопонимания и сторонниками его расширения или пересмотра. Однако эти «дискуссии обходили самое главное национальные основы правопонимания, дело сводилось к столкновению между «узким», «норма- тивистским» и «широким» подходом к праву».Вполне закономерно и то, что дискуссия о понятии права в советской юридической литературе практически не выходила за рамки позитивистского дискурса. Юридическая мысль как всегда вращалась в привычном круге идей, в целом отражающих миропонимание отечественной интеллектуальной элиты. Так, уже в 1971 г. профессор С.С. Алексеев, отстаивая концепцию государства социалистической законности против буржуазной теории правового государства, защищал традиционное для российского дискурса правопонимание. «­ В научном отношении эта теория несостоятельна потому, что право по своей природе таково, что не может стоять над государством. К тому же совершенно необъяснимы по природе и неопределенны по содержанию те «абсолютные правовые принципы и начала»... которые якобы должны стоять над государством, связывать его... Буржуазная теория «правового государства» - лживая и фальшивая теория». Единство политико-правового логоса (поддерживаемое целенаправленной государственной политикой) и стремление к упрощенным, весьма ограниченным по своему теоретико-методологическому потенциалу трактовкам сущности права и государства, отсутствие подлинной научной конкуренции способствовали консервации, сохранению национального стиля юридического мышления, а в итоге - исторически обусловленной правовой и политической парадигмы. Таким образом, проблема поиска новых определений и подходов в условиях безраздельного влияния застоявшихся до «привычности» рациональных и чувственных воззрений, умонастроений интеллектуального меньшинства, к тому же и напрочь лишенного права на самоопределение концептуальных и идеологических ориентиров и направлений в собственных исследованиях (все так же обремененного ранее отмеченной культурой единения), еще к началу 90-х годов остается открытой.Однако именно в это время «дает о себе знать» достаточно известный в развивающейся последние два десятилетия ХХ в. (преимущественно в западной науке) теории социальной энтропии парадокс: последовательная и успешная борьба со всякого рода случайностями, отклонениями (флуктуациями) действительно приводит­ (и в этом мы убедились на собственном опыте) к закрытию, изоляции системы и, как следствие, к росту устойчивости и равновесности, но, с другой стороны, наблюдается и обратная закономерность (законосообразность) - чем более успешна борьба с энтропией, тем быстрее система приближается к энтропийному финалу; чем жестче порядок, тем ближе хаос, распад системы. Последнее прекрасно просматривается с 1991 г., когда СССР прекратил существовать как «геополитическая реальность», а Россия стояла на пороге очередной в ее долгой истории вестернизации и либерального реформирования.Общая ситуация естественным образом повлияла и на развитие отечественных политико-правовых учений. Хаос реформаторских лет оказался весьма конструктивным, так как выступил подлинным носителем информационных новаций, проводником внешних воздействий и «провокатором» невиданных советским правоведением ино-родных (-странных) заимствований. Российская юридическая и политическая наука начинает развиваться в условиях постсоветской действительности. Период, названный большинством отечественных обществоведов переходным, характеризуется нестабильной правовой ситуацией, то и дело меняющимися курсами государственного­ и общественного развития: от смешанной советско- президентской республики к «чистым» формам президентского авторитаризма, от шоковой экономической и политической терапии, быстро породивших олигархическийкапитализм, к капитализму бюрократическому (образца2000 г.).Юридическое (интеллектуальное) сообщество, на какое-то время вдруг оказавшееся предоставленным самому себе (редкий для страны случай), начинает осваивать российское посткоммунистическое пространство - «идейную и институциональную смесь» между более чем реальным прошлым и настоящим и весьма иллюзорным будущим. В истории национальных политико-правовых идей в начале 90-х наступает поисковый этап развития, характеризующийся противоречивым смешением токов, идущих от разных юридических парадигм, разнополярных стилей правового мышления. Скорее всего, именно этим была обусловлена возникшая за короткий срок необычайная для российской гуманитарии разнородность политико-правовых знаний, их релятивизация, иногда даже доходящая до крайних форм методологического и гносеологического анархизма. Конечно, нельзя не отметить, что сложившаяся ситуация, попытка общего «сдвига» отечественного менталитета­ (правового, политического, экономического и др.) в сторону позитивного восприятия постиндустриальной либерализации, глобализации и рынка, обнажает колоссальные проблемы, в том числе и в области государственного строительства, является чрезвычайно благоприятной для новационного методологического поиска, прекрасно стимулирует последний. Современное состояние юриспруденции характеризуется не просто освоением широкого спектра современных правовых теорий, но и стремлением к созданию максимально приближенных, во-первых, к собственной, российской социокультурной специфике, а во-вторых, к конкретным особенностям текущего момента развития страны объяснительным моделям и концепциям. «Золотым веком юриспруденции» назвал настоящий момент развития правовой науки академик В.Н. К��дрявцев102. Последние десять лет (и это просматривается хотя бы по тематике работ, посвященных вопросам общей теории права и государства) идет работа по созданию особого мировоззренческого и методологического синтеза, базирующегося на выработке общих принципов понимания национальной юридико-политической реальности, а также на осмыслении соотношения, соизмеримости и взаимодополни- тельности различных методологических­ и общетеоретических подходов к исследованию последней.Магистральное направление постсоциалистического (реформаторского) правового дискурса в обнаружении смыслов российского правового бытия проходит через область господства все тех же проблем политической и правовой рефлексии, в конечном счете, как и прежде, связанных со столкновением Нашего и Другого государственноюридического опыта. Эвристическая значимость переноса основных концепций и направлений российской юриспруденции в плоскость диалога культур в общеметодологическом плане прекрасно обоснована еще М. Бахтиным: «­ Мы ставим чужой культуре вопросы, каких она сама себе не ставила, мы ищем в ней ответа на эти наши вопросы, и чужая культура отвечает нам, открывая перед нами новые свои стороны, новые смысловые глубины. Без своих вопросов нельзя творчески понять ничего другого и чужого (но, конечно, вопросов серьезных, подлинных). При такой диалогической встрече двух культур они не сливаются и не смешиваются, каждая сохраняет свое единство и открытую целостность, но они взаимно обогащаются». Сравнительный анализ здесь подобен дыханию: естественен и незаметен, но только лишь до малейшей его остановки. И в этом плане вряд ли можно согласиться, например, с В.М. Сырых, утверждающим, что хотя « вариационный характер общей теории права некоторыми российскими правоведами оценивается как благо, как реальная возможность расширить и углубить имеющиеся представления о праве, его закономерностях», но « в действительности многообразие теорий права, плюрализм в понимании и оценке российскими правоведами ее предмета, системы закономерностей возникновения и функ??ионирования права имеет больше негативных, чем позитивных сторон. В отличие от Януса, истина не может быть многоликой. Ее постижение сложный, диалектически противоречивый акт познания, допускающий существование не только плодоносных теорий, но и пустоцветов. Поэтому наблюдаемое ныне многообразие теорий права есть объективный факт, свидетельствующий о сравнительно невысоком уровне теоретических представлений российских правоведов о праве, его закономерностях...». Как все-таки нам дорог, близок и понятен «спасительный» монизм!Скорее, на этом пути современное отечественное правоведение подстерегает другая опасность. Так, А.И. Овчинников безусловно прав, когда утверждает, чтоОднако на рубеже ХХ и XXI вв. в работах многих западных исследователей « говорится и о необходимости преодоления индивидуализма, о недостаточности «правовой справедливости», об ограничении свободы индивида интересами общества и государства. Да и само «гражданское общество» (а этот термин употребляется все реже) понимается зачастую не совсем так, как в России. Может быть, стоит обратить на все это внимание сторонникам либертарно-индивидуалистических идей». В современном юридическом научном дискурсе обнаруживаются (и это, несомненно, позитивный показатель развития отечественной гуманитарной мысли) различные констатации, оценки и подходы. Так, стремясь уравновесить одностороннюю, как бы ото??ванную от национальных ментально-правовых оснований позицию С.С. Алексеева, который в условиях самобытной российской социально-правовой реальности явно гипертрофирует значение индивидуалистических политико-правовых ценностей, соответственно, гиперболизирует роль и значение частного права в регулировании общественных отношений и делает весьма поспешный вывод о необходимости отказа от таких, например фундаментальных принципов построения правовой системы, как ведущая роль конституционного (публичного) права, о придании Гражданскому кодексу функции своего рода конституции гражданского общества, Ю.А. Тихомиров пишет, что в нынешних условиях «[31] предстоит по-новому осмыслить понятие публичности в обществе, не сводя его к обеспечению государственных интересов. Это - общие интересы людей как разного рода сообществ, объединений (политических, профессиональных и др.), это - объективированные условия нормального существования и деятельности людей, их организаций, предприятий, общества в целом, это - коллективная самоорганизация и саморегулирование, самоуправление». Панораму воззрений и идей, вызванных освоением современным отечественным политико-юридическим сознанием вечной дилеммы общее частное, можно, конечно, продолжать бесконечно долго, тем более что проблема, в общем, упирается в сквозные для истории страны мотивы общинности, соборности в сочетании с якобы (по этому вопросу единого мнения нет) постоянно нарастающей (от эпохи к эпохе) этатизацией национального социально- экономического пространства, она суть проблема ментальная и поэтому имеет конкретный смысл только в культурно-историческом, нравственном измерениях общества.Однако российский политико-правовой дискурс в конечном счете решение любых актуальных проблем маркирует тем или иным типом правопонимания. Вне зависимости от сформулированных позиций и подходов, вызванных правовой рефлексией представителей юридического сообщества, сторонников различных направлений современного правоведения, их интеллектуальные изыскания основаны на представлении права в качестве предельного основания всей юридической реальности. Не вступая в полемику с адептами созвучных или принципиально противоположных концепций, можно эксплицировать общее состояние практики обсуждения и обоснования природы и существования­ (осуществления) права.Многообразие определений и подходов на самом деле кажущееся, а группируются они вокруг двух, явно различимых как в теории, так и в истории правовых учений позиций - известных (но не единственных!) аттракторов саморазвития (мировых) философско-правовых традиций - юридической (естественноправовое, либертарное направление) и легистской (позитивистское направление). Каждое направление, несомненно, выверено столетиями, верифицируемо и фальсифицируемо, открыто для критики, является своевременным продуктом нелинейного (флук- туационного) развития многих рациональных и иррациональных элементов цивилизации как самовоспроизводя- гцейся системы, зафиксировано в механизме долговременной памяти Интеллектуального меньшинства (что прекрасно «вычитывается» из гуманитарного наследия предков) и нашло достаточное (скрытое или открыто декларируемое) отражение в политико-правовом опыте, юридической практике в разные исторические периоды и у различных народов. Трансляция естественноправовых и позитивистских теорий, конечно, не сводится к примитивной, механической передаче базовых концептов от поколения к поколению, но, сохраняя фундаментальные положения, тем не менее­ обнаруживает постоянную склонность к модернизации как реакцию на культурные формообразования политического, религиозного, экономического характера. Так, существенно развивающая и обогащающая естественно-правовую традицию либертарная теория права в настоящее время идет по пути создания собственной юридической догматики, так как только развернутая до уровня догматики философия права приобретает качество законченной теории. При этом либертарная доктрина не может «­ просто заимствовать позитивистскую догматику, ибо последняя есть эмпирическая интерпретация принципиально иного понятия... либертарный подход развивается наряду с достаточно устойчивыми в отечественном правовом дискурсе альтернативными позициями». Например, рассуждая о «жизни» закона в современном обществе, Ю.А. Тихомиров недвусмысленно замечает, В свете поиска оптимальных моделей развития российской государственности в XXI в. в общий поисковый контекст хорошо вписывается концепция В.Н. Синюкова, пытающегося представить некоторую «третью силу» и тем самым указать выход из уже порядком поднадоевшей читателю либертарно-позитивистской коллизии. Возрождая, по сути, философию почвенничества в постсоветской юридической науке, В.Н. Синюков неизбежно лавирует между критикой данных «вестернизированных» доктрин. «Нарастает глубокий раскол позитивного права и жизни. Наше право все более вырождается в наукообразное законодательство - замкнутое и не понятное обществу». «На пороге XXI столетия соревнование естественно-правовой и позитивистской школ не может выступать в качестве главного источника фундаментальной правовой методологии. Это обстоятельство не учитывают авторы, стремящиеся «преодолеть недостатки» классических теорий, синтезировать их, «развить дальше».Очевидно, что с точки зрения общего развития отечественного правового дискурса создалась действительно уникальная ситуация: сформировавшаяся «идеальнаяре- чевая ситуация» (Ю. Хабермас) обеспечивает относительную свободу­ субъектов коммуникации от внешних, внена- учных воздействий, когда аргументы и контраргументы в концептуальном отношении уравновешивают друг друга, а отмеченный выше межкультурный (внешний) дискурсивно-практический диалог, в свою очередь, неизбежно инициирует диалог носителей разных теоретико-методологических (программных) установок в рамках одной юридической реальности. Последний мыслится и как основное средство соорганизации имеющих место разнонаправленных и, соответственно, отличающихся по ценностным приоритетам взглядов, и как единственное приемлемое (в духе искомой на рубеже тысячелетий толерантности) средство современной правовой и политической деятельности, надежное «лекарство» против застарелой болезни идеократии.В подобном ракурсе можно ­ точно так же, как и пределы развития тех или иных общественных и государственных институтов, форм и систем. « Опыт любого момента имеет свой горизонт... К опыту каждого человека может быть добавлен опыт других людей, живущих в его время или живших прежде, и таким образом общий мир опыта, больший, чем мир собственных наблюдений одного человека, может быть пережит каждым человеком. Однако каким бы обширным ни был общий мир, у него также есть свой горизонт; и на этом горизонте всегда появляется новый опыт...». Вероятно, в данном направлении, по пути выявления цивилизационных пределов собственного государственно-правового опыта, впрочем, как и устойчивых мнемонических структур российского юридико-политического дискурса, предстоит двигаться отечественной гуманитарии.Пока же основные тенденции развития политико-правового дискурса на рубеже веков могут быть представлены достаточно схематично:Во второй половине 90-х годов в результате перехода от идеократической модели национальной юридической науки к ее поли(амби-)валентному бытию устанавливается дискурсивный консенсус, основанный на относительной неустойчивости, открытости системы взглядов, концепций, теорий. Идеологическая ангажированность и политические фобии постепенно уступают м��сто согласованию позиций, основанному на профессиональной компетентности, толерантности и интеллектуальной честности. « Свободным является общество, в котором все традиции имеют равные права и равный доступ к центрам власти... установить равноправие традиций не только справедливо, но и в высшей степени полезно», - удачно заметил Пол Фейер- абенд в работе с весьма характерным названием «Наука в свободном обществе».Межкультурный диалог, столкновение традиций, сложная игра правовых и политических заимствований и «преемственностей», отсутствие единой доктрины развития отечественного государства и права в XXI в., очевидно, поддерживают «дуэль» аргументов, являющихся скорее продуктом саморазвития (самовоспроизводства) российской цивилизации, чем неким результатом «чистого» правового мышления исследователей. Постепенное преодоление ограниченности юридической науки, компилятивности и изолированности ведет к обретению теоретической самости нашего государственно-правового знания, инициирует неподдельный интерес фундаментального правоведения к философским, методологическим и научным достижениям ХХ в.Затянувшаяся « акинезия » (нарушение двигательной функции) и заидеологизированные ориентиры отечественной юридической науки привели ее к утрате смысловых связей с национальными политическими и правовыми практиками, спецификой социального уклада и, как следствие, значительно подорвали необходимый для дальнейшего значимого развития методологический ресурс. Поэтому­ в современной познавательной ситуации поиск методологий, позволяющих действительно обновить концептуальный аппарат и методы политико-правовых исследований соразмерно целям и задачам развития страны в условиях кризиса законности и правопорядка, в итоге и задает перспективы, определяет наметившийся парадигмалъный сдвиг российской юриспруденции.Развитие правовой науки инициирует процесс ассимиляции в ней новых эмпирических объектов и знаний, формирующихся в ходе постоянного развития национальной государственно-правовой действительности, что и предполагает не только методологическое обновление юридического познания, но и необходимое ему предшествующее совершенствование (пересмотр) самих оснований данной научной деятельности. Речь идет о теоретических процедурах, правилах, с помощью которых в науку вводятся новые теоретические знания. Именно в основании правовой науки формируются критерии оценки получаемых результатов, определяются предметы и объекты изучения, задается юридическая онтология.В современном отечественном политико-правовом дискурсе следует отметить и положительные, с точки зрения сохранения фундаментальности правовых исследований, явления. Многие работы последних лет (С.С.­ Алексеева, П.П. Баранова, В.А. Бачинина, Л.А. Лукашевой, Л.С. Мамута, В.С. Нерсесянца, А.И. Овчинникова, В.П. Сальникова, В.Н. Синюкова, В.М. Сырых и др.) не ограничиваются анализом тех или иных феноменов из области социально-правового опыта, т.е. не сводят онтологические представления о явлениях до класссического натуралистического вопроса: «Что же это на самом деле?», но стремятся к распредмечиванию соответствующих представлений и понятий, в которых эти феномены фиксируются и тем самым отвечают на другой вопрос: «Как следует это мыслить?». Это особенно показательно и значимо в контексте уже отмеченного выше компаративистского (диалогического) пространства, учитывая, «­ что формулировка опыта, содержащегося в пределах интеллектуального горизонта эпохи и общества, определяется не столько событиями и желаниями людей, сколько базовыми понятиями, которыми они располагают для анализа и описания своих переживаний ради собственного понимания... Каждое общество встречает новую идею, располагая своими собственными понятиями, своим собственным молчаливо подразумеваемым, фундаментальным способом видения; другими словами, своими собственными вопросами, своим особым любопытством». Разворачивание теоретического слоя в государственно-правовой сфере, таким образом, пробуждает далеко не праздный интерес к проблеме правового мышления, свойственного отечественному дискурсивному пространству (юридической науке и практике).Развитие российской политико-правовой мысли 90-х годов, несомненно, переживает период становления «малопонятного» для данного типа традиционных цивилизаций и, в принципе, крайне редко в них встречаемого открытого «дискурсивного сообщества» (М. Фуко), по природе своей свободного от всякого рода предрассудков и корпоративных ангажементов (насколько это вообще возможно для коммуникативной практики обсуждения и обоснования таких социальных абсолютов, каковыми являются право и государство). Наверное, методолог М. Фуко назвал бы подобную стадию антидоктриналъной, так как, по его мнению, именно доктрина, стремление к утверждению которой все-таки характерно (по национальной инерции) для некоторых современных исследователей, « связывает индивидов с некоторыми вполне определенными типами высказываний и тем самым накладывает запрет на все остальные, стремится к распространению, и отдельные индивиды, число которых может быть сколь угодно большим, определяют свою сопричастность как раз через обобществление одного и того же корпуса дискурсов». определенном типе цивилизаций эти архаические образы и идеи оказывали различное влияние на поведенческую сферу и характер народа, переживались по-разному (быстро или медленно), были подвержены изменениям с той или иной степенью интенсивности и в результате привели к разным государственно-правовым последствиям. Причин этому, конечно, много: от географического и даже климатического положения социума (Ш. Л. Монтескье) до уровня его участия, характера и роли в мировом коммуникационном пространстве.Например, в древнерусской традиции одним из приоритетных источников, оказавших впоследствии огромное влияние на устойчивость и трансляцию национального политического и социально-правового опыта, была языческая религия. Еще в рамках дохристианских верований, ценностей и ритуалов возникает достаточно стихийно (интуитивно) свойственный российской правовой действительности, конкретизирующийся в ее дальнейшем развитии понятийный ряд: «Правда», «Кривда», «суд», «ряд», «Правь» и др. Причем «Правь» - это одна из трех (Явь, Навь) древнерусских субстанций мира, означающая истину или законы (заметьте, какая синонимия!) и управляющая именно реальным­ миром (Явью, а не Навью - миром потусторонним).Надо сказать, что религиозной жизни древних русов как уникальному этнокультурному феномену и источнику национальной (в том числе и государственно-правовой) самобытности не было уделено достаточного внимания в отечественной юридической литературе (исключение составляют работы по мифологии А.П. Семитко и некоторых других авторов), а ведь религия в жизни древних славян значила много, и оставлять ее в тени - значит обрекать себя на непонимание существенных черт отечественного архаического менталитета. Более того, это значит не понимать многого и в настоящем, ибо даже современные юридические тексты довольно часто несут отпечаток этих « примитивных» (с позиций современного человека) представлений.В отличие от греков и римлян, традиционно считающихся (в западном мире) носителями высокой правовой культуры, древние русы не наделяли своих богов антропоморфными качествами. Они не переносили на них своих человеческих черт: боги не женились, не совершали преступлений, не судились, не хитрили и т.п. Славянские божества были скорее символами явлений природы, мифология носила в основном аграрно-природный характер. Отсюда и кажущаяся социальная­ инфантильность древнерусского человека, который действительно оказался напрочь лишенным конкретно-нормативных мифологических моделей, в некотором роде «предправовых (мифических) прецедентов», свойственных, например, древнегреческому архаическому сознанию. Отождествление же истины и закона в образе «Прави» (устойчивом архетипе отечественной правовой культуры), естественно, исключала из русской мифологии весы - важный и необходимый символ предправа, характерный для ранней мифологии большинства западноевропейских народов и способствующий внедрению в жизнь «гибких» регулятивных начал, через осознание индивидами ­ Следует остановиться и еще на одной важной особенности, характеризующей языческую Русь: русы не считали себя «изделиями» Бога, его вещами, но мыслили себя его потомками. Поэтому характер взаимоотношений между древними славянами и богами был совсем иной: они не унижались перед своим пращуром, а, осознавая явное родство, мыслили себя единым целым. Это была особая «жизненная тотальность» (чем, видимо, отчасти и объясняется отмеченная выше нормативно-социальная «размытость», свойственная жизненному миру древнерусского человека: способ упорядоченности и регуляции отношений был принципиально иным, чем в западных этносах, а именно, через стремление к единению, «собору» социальных, кровнородственных, природных и потусторонних сил, норм, ценностей и т.п.). И это еще одна важная черта отечественного догосудар- ственного менталитета - оформленность (уже на достаточно ранней стадии развития этнического самосознания) и устойчивость патриархально-соборных основ восприятия, понимания и оценки окружающей действительности.Обратимся к государственному периоду. Здесь следует выделить две позиции, а именно мнения С.М. Соловьева и Л.Н. Гумилева.Так, Соловьев рассматривает­ развитие Российского государства как единый исторический процесс, который можно и нужно дробить на множество эпох: все периоды отечественной истории сохраняют преемственность, и никакие, даже самые важные исторические события не смогли прервать «естественную нить событий, приведших к возникновению Российского государства», которое, судя по приведенной историком периодизации, возникло не ранее XIV в.В отличие от С.М. Соловьева, Л.Н. Гумилев в своей работе «От Руси до России» проводит мысль о том, что Древне-русское и Российское государство - это два разных политических образования, хотя территория, на которой они существовали, во многом совпадает. Но в этой связи самым интересным и важным (в контексте нашей работы) будет следующее утверждение: государство Древняя Русь - это неудавшееся Российское государство.Не вдаваясь в подробности данной научной дискуссии, отметим только, что Л.Н. Гумилев полагает, что в результате нашествия степных племен Древняя Русь, как уникальное образование, обладающее неповторимыми юридико-политическими и социальными характеристиками, разрушилась. На ее месте позднее возникло Российское (Московское) государство.Эта точка зрения­ (по многим причинам) нашла поддержку только у некоторых отечественных исследователей. Однако достаточно обстоятельно рассматривалась западными историками государства и права. Например, Э. Аннерс утверждает, что «­ русское государственное устройство, которое стало развиваться сначала со времен Великого Киевского княжества... однако, было прервано в эпоху позднего Средневековья завоеванием, а затем установившимся более чем на два века (1240-1480) игом татар». Более того, по мнению шведского ученого, « это событие привело к серьезной дезорганизации общества; кроме всего прочего, оно отразилось на распаде правовой системы страны... Татары уничтожили систему правового регулирования социального порядка». Заметим, что хотя подобное мнение по многим своим параметрам является далеко не бесспорным (в частности по отношению к уместности использования термина «иго» для обозначения монгольского влияния на Русь в рассматриваемый период), однако с позиций нашего исследования достаточно полезным. Последнее наглядно проявляется в ответе на вопрос: действительно ли исчезла древнерусская система правового регулирования или все же ее основные, базовые элементы сохранились и были «встроены» в ткань новой государственной формы Московского царства?Рассмотрение данного вопроса явно коррелирует с проблемой признания устойчивости национального правового мировидения, сохранения основ российского юридического менталитета, его проявлений и структурных элементов даже в условиях упадка, разрушения Древнерусского государства. Однако говорить об абсолютном «стирании», исчезновении сформировавшихся (естественно) политического мира, системы правового регулированияДанное положение (повторимся) имеет огромную теоретико-познавательную ценность, так как позволяет обосновать единение политически и идеологически разъединенных (часто явно искусственно) и нередко противопоставлявшихся этапов­ правовой истории России, ее источников, институтов и механизмов.Самодержавие, т.е. формирование сильного и достаточно авторитетного, обладающего «силой власти» центра, стоящего часто вне («мелочной») политической борьбы, считающегося легальным, легитимным и (на уровне коллективных представлений) неприкосновенным, является главной характерной особенностью политического и правового менталитета Московского государства.В отечественной истории вообще и в истории государства и права в частности исследователи традиционно фокусировали свое внимание на эпохе петровских и некоторых допетровских преобразований, достаточно часто и необоснованно оставляя в тени важные предшествующие этапы. Такой акцент как теоретически, так и методологически обеднял, даже искажал представления современников о российском правопонимании и правочувствовании, так как именно богатый событиями допетровский период раскрывает истоки собственно национального политико-правового потенциала, эксплицирует отечественные государственные и юридические ценности, установки и аттитюды, стереотипы в «чистом» виде, лишенном каких-либо (грубых) заимствований. Это естественно сложившийся, уникальный и­ оригинальный национальный юридический мир, с собственной символикой и структурой регулятивной системы, специфическим сочетанием нормативных и ненормативных регуляторов и имманентными формами выражения.Именно в это внешне очень спокойное время на самом деле идет напряженная работа национального духа, формируется (возможно, пока еще схематично) собственная правовая система, которая, как неосознанная, до конца не отрефлексированная юридическая традиция, по мнению автора, оказывает на современность гораздо большее влияние, чем многие последующие экономико-правовые преобразования.В этой связи сформулируем следующие положения:- ­Однако Г.В. Швеков писал, что влияние византийских законов на отечественное право все же происходило, но не в порядке прямого восприятия, а главным образом через посредство древнерусских церковных законов - Номоканона, Кормчей Книги. Заимствуемые правовые акты содержательно перерабатывались и приспосабливались к русскому обычному, а затем и княжескому праву.Следует отметить и еще один исторический источник формирования отечественного юридического менталитета: развитие, наполнение содержанием и смыслом основных структур российской правовой ментальности происходило в условиях отсутствия должной политической и юридической коммуникации (духовной после падения Константинополя замкнутости), что также способствовало возникновению и консервации множества патриархально-патерналистских и мессианских начал (традиций, установок, институтов) в правовой культуре российского общества.Только в полной мере учитывая вышеназванные (впрочем, как и иные) обстоятельства, можно подойти к адекватному пониманию всего комплекса причин и предпосылок, позволяющих объяснить природу национальной правовой системы, примерно с XV-XVI вв. Так, западные историки утверждают о неком радикальном повороте в генезисе отечественного­ права, когда «уровень права Древнерусского государства в целом соответствовал уровню правового развития Англии и Скандинавии того времени» (по утверждению все того же Аннерса), а «­ правовая система России в XIV- XV вв. уже представляет собой разительный контраст с государственным законодательством Западной Европы... Даже когда царь Алексей Михайлович издал в 1649 году свое Уложение, стало ясно, насколько значительно русская техника законодательства отставала от западноевропейской ». Подобные выводы представляются, мягко говоря, недостаточно обоснованными, более того, противоречащими фактам из истории западноевропейской философско- правовой мысли. Авторитетные европейские ученые XVIII и XIX вв. признавали, что Соборное Уложение именно по уровню законодательной техники превосходило многие западноевропейские кодификации. Оно было издано на немецком, французском, латинском и датском языках. « В 1777 г. Вольтер пишет, что получил немецкий перевод российского Свода Законов и начал переводить его на язык «варваров-французов». Французскую юриспруденцию Вольтер оценивал как «смешную» и «варварскую», построенную на декреталиях папы и церковных нормах. Вольтер и его коллега даже внесли по 50 луидоров в пользу того, кто составит уголовный код??кс, близкий к русским законам и наиболее пригодный для его страны». Воистину противоречивость эпох, событий, явлений в истории отечественного права и государства неизбежно порождают не менее противоречивые оценки их результатов.Памятуя об оговоренных выше охранительно-консервативных функциях правового менталитета, определяющих самобытное развитие национальной правовой культуры, вряд ли можно серьезно утверждать о безусловном влиянии пусть даже самых значимых в истории страны, внешних обстоятельств (войн, нашествий и т.д.). Наверное, более продуктивным будет поиск ответа через особую национальную рефлексию, обращение к духовному вектору развития российского правопорядка и государственности. Следуя данной исследовательской позиции, обратимся к роли центральной (государственной) власти, ее «архетипической» природе и значимости в процессе формирования юридического менталитета России.Многие парадоксы национальной истории, ее неожиданные повороты не раз демонстрировали следующее: душит» еще в зачаточном состоянии.Именно этот архетипический, по своей сути, фактор является важным методологическим ключом к пониманию и экзегезе многих событий, явлений, феноменов и парадоксов, в той или иной мере связанных с политической историей страны, развитием и функционированием ее правовой и экономической систем.Причины такого не по-гегелевски «простого» снятия гражданского общества в России обычно ищут в традиционно выделяемых исследователями, в целом придерживающимися позиции об изначальном правовом и политическом отставании страны, некой исторической ушербности ее развития, в особенностях генезиса отечественной государственности. Справедливости ради заметим, что их рассуждения не лишены некоторой (вполне соответствующей их сравнительно-европоцентристской методологической позиции) логики и смысла, несомненно, представляют интерес для предмета данной работы:- национальные государства Западной Европы зарождались и развивались при существовании самых разнообразных форм государственно-политического и социального устройства: графства, герцогства, епископии, республики разных видов (города-республики и др.), города-коммуны, «вольные» территории и т.д. Все­ они находились в разной степени соподчиненности, и население их было связано со своими правителями разной степенью прав и обязанностей. В отечественной же истории со времен Киевской Руси наблюдается явная унификация форм государственного устройства: по сути дела, существует только одна форма - княжества, в каждом из которых главой является князь со своими старшими дружинниками - боярами;- ­ отдельным лицам либо целым социальным группам. Еще В.О. Ключевский отмечал, что « пространство Московского княжества считалось вотчиной его князей, а не государственной территорией: державные права их, составляющие содержание верховной власти, дробились и отчуждались вместе с вотчиной, наравне с хозяйственными статьями». Так, в 1302 г. произошло знаковое событие, важное для утверждения взгляда на землю-удел (государство) как на свою частную собственность: переяславский князь Иван Дмитриевич завещал город Переяславль и волость вместе со всем населением, оброками и ловлями как свое частное владение, «как сундук с добром и платьем» Даниле Московскому. Очевидно здесь то, что значима была не только и не столько земля, города и другие ценности материального порядка, но произошло совершенно другое - задолго до установления «самодержавия и абсолютизма» создаются и постепенно закрепляются в реальной государственной практике, отражаются в массовом политико-правовом сознании прецеденты приватизации отдельными лицами, семьями или родами самой государственной власти. Последняя же, по нашему мнению, неизбежно сопровождается и персонификацией ответственности (перед Богом и потомками своими) за «судьбы Отчизны и простого, «мизинного» люда». Вообще, московские князья уже в XIV-XVI вв. довольно «просто» распоряжались вотчинами бояр, «перебирали» их земли, лишали их отдельных привилегий, отбирали в казну и т.д. Более того, Судебник Ивана III (1497 г.), Ивана­ Грозного (1550 г.) и даже Соборное Уложение 1649 г. не содержат четкого юридического (легального) определения «поместья» и «вотчины». На ментальном уровне отечественного политико-правового бытия подобная ситуация неизбежно «откликается» возникновением соответствующих юридических ценностей и установок, стереотипов, символов и ритуалов, что, несомненно, сопровождается формированием адекватного ситуации стиля правового мышления как на уровне городского, «интеллектуального» меньшинства (после всего сказанного будет вряд ли корректно называть его политической элитой), так и в рамках народной традиции, представленной «молчаливым большинством» (термин А.Я. Гуревича) соотечественников. И в этом смысле абсолютно точно, «что для российского менталитета власть - это дьявольская сила»39;* Макаренко В.П. Российский политический менталитет // Вопросы философии. 1994. № 1. С. 39.- закономерным финалом, апофеозом и апогеем одновременно стал следующий этап взаимоотношений российского общества и государственной (самодержавной) власти, начавшийся в 1547 г., когда торжественно совершился ритуально-символический по форме, но ментальный по сути­ и значению «чин венчания» Государя всея Руси Ивана IV на царствие. «­ Смысл церемонии заключался в том, что Иван IV «венчался» на царствие не сам по себе, а на «брак» со святой «невестой» Русью. Утверждалась следующая иерархия духовно-светского подчинения народа: наверху сам Бог, затем святая пара Иван Васильевич и Русь, которые являются «отцом и матерью» для своих детей-подданных (напомним, по «правде» равных перед ними)». А кто же между ними? Где национальная политическая, экономическая или военная аристократия, «рыцари» и «третье сословие»? Думается, что такой «средней», праводостойной и правосознающей, «скрепляющей» (по выражению Н. Эйдельмана) силы, роль которой на Западе играло, например третье сословие, в России не было, хотя бы уже потому, что она просто не вписывалась в систему координат традиционного российского юридического и политического миропонимания и мирочувствования, не отвечала социально-психологическим установкам большинства россиян. Благодаря же слабой структурированности социума, известной его социально-политической инерции, правовой «размытости» индивида в общинной среде, интересы, «помыслы» целого в России всегда представляла и представляет верховная власть - зовется ли она царской, партийной, президентской или какой-либо еще. В определенный исторический период в России сформировалось весьма специфическое (по сравнениюс имеющимися европейскими аналогами) деспотическое самодержавие, которое в тех или иных формах продержалось вплоть до 1917 г., а если говорить о государственно-правовом режиме, то, возможно, и значительно дольше.­ И вновь возникает мысль о преемственности государственного устройства через сохранение национального юридико-политического типа на глубинном архетипическом уровне, идентичность которого настолько устойчива, что не может быть «стерта» даже в ходе самых, казалось бы, радикальных преобразований. В итоге, следуя вышеизложенным положениям, российский юридический менталитет еще в допетровскую эпоху и задолго до «прихода» большевиков развивается в условиях господства этатистского принципа отечественной политико-правовой культуры: сильное государство - слабое («негражданское») общество,, Здесь можно вспомнить и такую банальную мысль (политический трюизм), как: положение высших классов, элиты общества всегда является следствием и показателем общего состояния народа.Известное же теоретико-методологическое положение о возможности сопоставления правовой системы с другими, столь же широкими системами - экономической, политической - с целью выявления их специфики и форм взаимодействия как однопорядковых по своему уровню явлений, в рамках традиций генезиса российского государства обосновывается просто и в полной мере.«Общее крепостное состояние сословий»­ (по замечанию известного юриста, либерала Б.Н. Чичерина) продолжалось, по крайней мере «де-юре», до известного указа императора Петра III от 18 февраля 1762 г. о дворянской вольности. Отечественная политико-правовая история подобного акта еще не знала, хотя содержание его, как хорошо известно, довольно незамысловатое: дворяне были освобождены от обязательной государственной службы. Для России этот документ и последующие за ним екатерининские акты 70- 80-х годов XVIII в., например Жалованная грамота императрицы дворянству, в которой, опять же впервые, были предоставлены правовые гарантии собственности, правда, на свои же земельные владения, по значению своему были Magna Charta Libertatum - ожиданием новой эпохи.Появление первого (даже по весьма жестким вестернизированным юридическим меркам) свободного сословия, субъектов права, с точки зрения западного юридического опыта, европейской правовой и политической традиции, 09 Нерсесянц В.С. Философия права. М., 1997. С. 357.должно было неизбежно вести к дальнейшему освобождению иных слоев российского населения. И с этих позиций Россия стояла на пороге великого «коперниканского» поворота всего политико-правового уклада­ - установления формально-правового равенства через преодоление вековой юридической деперсонификации индивида, соборного состояния общества (на фоне традиционной для страны фактической и юридической приватизации и персонификации власти). Подобное признание абсолютной и безусловной ценности права, которое, по мысли реформаторов, необходимо «поднимается» над имущественно-сословными, национально-религиозными качествами личности, признавая тем самым ее самодостаточность в качестве субъекта правовых отношений, в российской истории трудно было бы переоценить, но...Попытка (достаточно успешная в странах западной Европы и США) изменения отечественной юридической и политической систем практически провалилась: дворяне, все же получив ряд «дарованных» привилегий и свобод, тем не менее, так и не превратились в праводостойное (по западным канонам) сословие, поэтому эпоха просвещенного абсолютизма быстро сменяется периодом «антилиберальной реакции», павловским реформаторством (по-другому, обычным наведением порядка в практически разоренной, «распущенной» былыми, часто доведенными до абсурда дворянскими вольностями стране) и николаевской цензурой. С позиций­ данного исследования важно другое - традиционный российский правовой менталитет «выстоял», проявил неожиданную (для реформаторов) устойчивость, вновь воспроизвел и сохранил содержание своих основных структур.Причина? Скорее всего, их несколько. Во-первых, общементальный фон (фонд), его основные характеристики (устойчивость, фиксация, трансляция и т.д.); во-вторых, сохранение, незыблемость основных инстит??тов, стандартизирующих политико-юридический менталитет. По поводу последнего, активный деятель третьей Государственной Думы и Временного правительства Александр Гучков замечал: «­ Историческая драма российских реформаторов состояла в том, что они были вынуждены отстаивать монархию против монарха, церковь против церковной иерархии, армию против ее вождей, авторитет правительственной власти против носителя этой власти». Его вывод можно воспринимать и как обозначение важной проблемы воссоздания и реализации в отечественной политико-правовой реальности подлинных ценностей, которым надлежит заменить собой реализацию ценностей мнимых, осуществляемую под видом подлинных. В-третьих, наличие особой «питательной среды»: «апробированного» самой отечественной историей стиля юридического мышления; основных носителей (субъектов) национальных юридических ценностей, установок, символов и ритуалов. К последним, прежде всего, следует отнести российское крестьянство.приобрести необходимые атрибуты гражданского общества и, тем самым, перейти в принципиально иное качественное состояние.Право, понимаемое сторонниками радикального изменения отечественной государственно-юридической жизни исключительно в рамках западной версии, в этом «вестернизационном» процессе было призвано стать значимым элементом культур-национального бытия и прекратить свое существование, как им казалось, в качестве атрибута власти (приказов суверена). В условиях самобытной юридической реальности оно должно было стать нормативной формой выражения свободы посредством принципа формального равенства людей в общественных отношениях. И [38] это в стране, где термин «право» получает признание (и то на уровне властных элит) только в петровскую эпоху, а до этого момента его прекрасно «заменяет» более емкое понятие «правды», включавшее в себя субъективное и объективное право, характерные для уголовного и гражданского права нормы (и представления) справедливости, религиозно-нравственные каноны и т.д. Именно «правда» веками определяла специфику регулирования общественных отношений, идейное содержание государственной власти в России. Например, весьма показательна обязанность царя «держать совет» с Думой, Земскими Соборами, которая должна была исполняться не как результат борьбы населения за ограничение верховной власти, а «во имя обоюдной любви царя и народа»: ведь требование любви было не только давно известно, но и достаточно органично традиционному русскому праву (крестное Целование, договоры «о любви и правде» и др.). Поэтому «Соборы никогда не претендовали на власть (явление с европейской точки зрения совершенно непонятное), а Цари никогда не шли против «мнения Земли>> - явление тоже чисто русского порядка... и все это вместе взятое представляло­ собою монолит, который нельзя было расколоть никаким цареубийством». Видимо, следует говорить о не- ком специфическом качестве, которое приобрел классический для общей теории государства и права вопрос о взаимной ответственности общества (личности) и государства в отечественном правоментальном пространстве. Известный русский историк права С.В. Пахман писал: «Внимательный глаз открыл бы в нашем обычном праве, быть может, и такие начала, которые свойственны самому развитому юридическому быту».И все же кардинальное изменение, которое совершила (или должна была совершить) правовая реформа в сознании народа, заключалось в том, что право, прежде отождествляемое с божественной волей (олицетворяемой в царской власти) и имеющее сакральный характер «общинной правды» постепенно (возможно, очень медленно) теряло образ «сверхъестественного руководства» и на глубинном уровне умственного и духовного строя народа трансформировалось (или трансформировалось бы) в привычный для населения способ регулирования наиболее важных социальных отношений.Таким образом, правовые и политические реформы даже в своем половинчатом виде, «проектном состоянии» служили­ источником известной в XIX - начале ХХ в. вестернизации русского права, проводником принадлежащих западной правовой традиции ценностей, стереотипов, установок (аттитюдов) и представлений в недра отечественного юридического менталитета.Однако в России во второй половине XIX - начале ХХ в., в отличие, например, от Франции и Великобритании, сформировалась принципиально иная духовная ситуация: не произошла десакрализация верховной персонифицированной власти, такая, чтобы население видело в ней только гражданский (политический) институт, не были устранены нигилистические настроения большинства населения, изжиты практически повсеместное неверие в закон (в возможность законности и правового порядка в стране), органическая боязнь хаоса при утрате «сильной руки» (свобода в массовом сознании - это стихия, воля). Учитывая жесткую детерминацию российской пр��вовой системы, наличие явных функциональных связей с организацией отечественного государства либеральный идеал правопони- мания и правоприменения пореформенного периода в сознании большинства россиян так и не был сформирован.В итоге альтернативный путь развития страны, связанный с ассимиляцией западных политико-юридических форм­ и институтов, а следовательно, с сотрясением основ российской правовой культуры и радикальным изменением духовно-этических принципов и аксиом национального правосознания, ломкой отечественного юридического менталитета, уже к 1907-1910 гг. показал свою полную несостоятельность и в итоге был свернут, прекратил свое существование как культурная тенденция, по сути, подтолкнув общество к господству революционной стихии в его стремлении обрести некую исконную почву национального права и государства, дать им собственное «прочтение», интерпретацию цели и задач в свете стремления к размежеванию с западным социально-юридическим дискурсом.Вскрывая проблемы отечественной правовой рефлексии начала ХХ в., следует остановиться и на особенностях российского конституционализма. В пределах отечественного ментального пространства, сложившихся типических инвариантных структур и стереотипов отечественного правового уклада потребность в писаной Конституции, т.е стремление к четким формально-правовым основаниямгосударственности, имела очень слабую укорененность в сознании большинства социальных слоев, и даже те силы, которые объективно подрывали царское самодержавие и способствовали продвижению­ к иным политическим формам, чаще всего руководствовались не формальными юридическими идеалами (что в полной мере свойственно западному правовому просвещению XVIII-XIX вв.), а материальным идеалом «народного блага»: по сути, им нужна была власть в том же объеме и с теми же способами осуществления, измениться должен был только ее вектор, власть должна была быть «перераспределена» в интересах других (периферийных по отношению к властному центру) общественных групп. Впрочем, это мнение разделяли и российские монархисты. И. Л. Солоневич пишет: «...­ Народно-Монархическое Движение в «восстановлении монархии» видит не только «восстановление монарха», но и восстановление целой «системы учреждений»... той «системы», где Царю принадлежала бы «сила власти», а народу «сила мнения». Это не может быть достигнуто никакими «писаными законами», никакой «конституцией», ибо и писаные законы, и конституции люди соблюдают только до тех пор, пока у них не хватает сил, что бы их не соблюдать». Таким образом, построение демократической государственности западно-европейского образца в России, характеризующейся в первую очередь адекватной ее принципам и целям правовой системой, всегда так или иначе сводилось к вопросу политического «продавливания», лозунга, увлеченного копирования и даже сиюминутных настроений различных «просвещенных» властителей, но ни в коем случае не увязывалось с эволюцией, особой логикой развития национальной юридической традиции и объективными факторами генезиса отечественного государства.В контексте представленного историко-правового дискурса такие переломные времена, как 90-е годы ХХ в., несомненно оказывают значительно более глубокое влия-ние на формирование юридической ментальности, чем периоды стагнации (застоя). Именно в эпоху реформирования, связанную (что более чем естественно) с разного рода энтропийными тенденциями, массированными инновациями, на различных этапах ломки устоявшихся государственно-правовых форм и институтов, привычных схем (моделей) социально-экономического общения появляются навязчивые иллюзии о возможности быстрого преодоления тянущих в прошлое исторических образцов, изменения долгосрочной памяти общества­ и формирование на этой основе нового юридического и политического генотипа. Подобные представления обусловлены, прежде всего, сущностью, природой происходящей в стране социальной трансформации: идет формирование новых социальных субъектов, якобы происходит (или ощущается?) распад социалистической правовой реальности, усиливаются тенденции очередной вестернизации национальной юридико-политической системы, а следовательно, должны изменяться основные акценты и ориентиры внутренней и внешней политики государства, намечаться новые принципы диалога человека и общества с властью и т.д.Однако чаще всего все это происходит на уровне публичного (активно декларируемого «реформаторской» властью) дискурса. Постепенно проходящая эйфория первых лет демократических изменений, довольно быстрое разрушение (казалось бы, весьма прочного) антибольшевистского консенсуса обнажают реальное положение дел - скрытый дискурс современного российского реформирования. Обращение к нему даст возможность объективной, всесторонней оценки начавшейся примерно с середины 90-х годов широкой правовой аннигиляции, когда иностранные правовые конструкции, оказавшиеся в чуждом им ментальном универсуме России, начинают­ весьма активно поглощаться, растворяются в его традиционных установлениях, приводят к различного рода юридическим и политическим мутациям и в итоге превращаются в квазиюридические (провоцирующие правовой нигилизм и скепсис, известное разочарование большинства населения) феномены. Искушение быстрой модернизацией национального мира, охватившее новые политические и юридические элиты начала 90-х, и, соответственно, стремление к такому же скорому практическому (минуя необходимое в подобных случаях всестороннее и непредвзятое теоретическое, научное осмысление) освоению «заемных» правовых и политических институтов, широкомасштабная ассимиляция иных юридических традиций, как показал опыт, не принесли ожидаемых результатов. В этих условиях отечественная политико-правовая сфера просто обречена на поиск предельных оснований собственного бытия, соотнесение последних с меняющимися в стране поколениями, динамичным миром, проблемами и перспективами общецивилизационного развития.3.2. Социокультурная легитимация институтов российской юридической ментальностиМентальность ­ человека создает особое мировидение, которое в свою очередь влияет и на творчество человека. «[28] Человек как разумное и эмоциональное существо не ведет себя автоматически, и все его поступки, от элементарно-бытовых до тончайших выражений в сфере творчества, от участия в социальных движениях до размышления наедине с собой, в огромной степени обусловливаются той системой мировидения, которая присуща данной культуре и стадии общественного развития». Хотя отмеченная ранее деревенская собственногопроцессов в развитии страны, в частности специфика генезиса национального права, не только тормозили генерацию собственных либеральных идей, их институциализацию, но и отторгали любые заимствования последних.Отсюда и три идейно неравновесных направления либерализма в России, и быстрый переход многих либералов (или псевдолибералов) либо на анархистско-революционные позиции, либо в лагерь сторонников безраздельно господствующего в стране охранительно-консервативного (нацонально-патриотического) направления. На теоретическом уровне это выразилось, например, в сложной судьбе доктрины естественного права в России, этой неизбежной спутницы процессов либерализации. «Отвергнув естественное право, мы лишили себя всякого критерия для оценки действующего права», - предупреждал Е.Н. Трубецкой.Доминирование различных видов позитивистской идеологии (в основном в этатистском ее прочтении) и в то же время наличие различного рода анархо-революционных настроений как естественной реакции на позитивацию политической и правовой мысли в стране, амбивалентное юридико-государственное пространство Российской империи просто не могло вместить либеральные ценности и установки: они отрицались­ и «слева», и «справа», какими бы притягательными и заманчивыми ни казались и какими бы блестящими теоретиками ни ра??рабатывались. Однако ясно и другое: разноименные заряды всегда притягиваются, и в итоге в конце XIX - начале ХХ в. консервативный синдром массового сознания в плане присущих ему ориентиров на внеюридические средства и методы действительно сближается со своим антиподом - революционным синдромом (синдромом «слома», жесткой, радикальной и быстрой модернизации страны). Духовной основой для этого сближения стал все тот же одинаковый набор общераспространенных рациональных и подсознательных, логических и чувственных представлений и установок, выражающих характер и способ группового правового и политического мышления, следствие одинакового, устойчивого отношения к праву как средству решения национальных проблем. В этой связи несомненно прав А. Балицкий - ­ментальности.Явное преобладание традиционного правопонимания и, как следствие, развитие основных направлений (за редким исключением!) национальной мысли по схеме «философии крайностей», поляризация политического самосознания отечественной интеллигенции явились предпосылками для быстрого усвоения обществом гиперрадикального, революционного (в различных антиправовых его модификациях: от анархизма до большевизма) правосознания. Как это ни парадоксально, но в первой четверти ХХ в. марксизм (по содержанию и форме - западное учение), правда, в весьма утилитарной, ленинской интерпретации, «превратился на российской почве в форму решения национальных задач, стоящих перед Россией в начале ХХ века», выступил формой подспудных процессов, идущих из глубин (нео- трефлексированных, подсознательных слоев) восточнославянской цивилизации.Именно в этот знаменательный для последующего развития страны период в российском политико-правовом менталитете окончательно возобладал, получил свое полное воплощение определенный взгляд на отечественную юридическую действительность: правовая система России всецело детерминирована причинно-функциональными связями с организацией отечественного государства,­ национального политико-институционального пространства.Заметим (и еще раз обратим на это внимание), что подобные представления в середине - конце XIX в. уже были характерны как для «малой» народной традиции, так и для «великой» письменной, цивилизационной. В контексте традиционной отечественной правовой культуры единения, на фоне разрушенной реально, но явно сохраняющейся (об этом будет сказано далее) на архетипическом уровне представлений населения соборной модели организации властных отношений (« сила власти » Царя и « сила мнения » Земли) и «молчащее большинство» соотечественников, и адепты «великих письменных текстов» удивительным образом «укладываются» (за редким исключением) в общую парадигму государственно-правового видения: вера в разумные мероприятия власти, логическая последовательность которых - от «базовых», социально-экономических до государственно-правовых - способна переустроить в соответствии с неким рациональным замыслом всю правовую систему России, соседствует с то и дело вырывающимися наружу нигилистическими настроениями и антиэтатистскими установками, тотальным разочарованием­ властью. Государственно-правовой идеализм на грани своего антипода.Подобные вз��ляды, всегда существовавшие в национальном политическом и юридическом мировиде- нии, в ситуации пореформенного периода второй половины XIX в. окончательно утверждают государство в качестве самоценности, абсолюта отечественной правовой жизни, а с другой стороны, нередко предполагают рассмотрение его как первопричины, основного виновника различных социальных потрясений. По сути, в своем явном виде формируется хорошо известное сейчас социологическое понятие государства, основной чертой которого «­ являет- с я отрицание юридической природы государства, рассмотрение в качестве основы государства не формально-юридических, а фактических социальных явлений, а именно явлений властвования». Все субъективные права в таком государстве считаются «жалованными», октроированными властью, не связанной никакими дозаконотворчески- ми и внезаконотворческими правами подвластных. Причем в отечественной политической мысли конца XIX - начала ХХ в. (у авторов, придерживающихся определенных мировоззренческих установок) еще прослеживается уверенность (вероятно, во многом порожденная западными рационалистическими позициями XVII-XVIII вв.) о возможности некого «просвещенного самоограничения» государственной власти в России. Однако это вовсе не противоречит социологическому представлению о сущности государства, которое, если конечно пожела??т, может в любой момент само ограничить себя системой законодательных предписаний, а может (также, произвольно) и отказаться от такого «самоограничения» (жеста доброй воли). Государственная власть при таком понимании может (если, конечно, пожелает) трансформироваться в государство законности, но никогда так и не «дойти» до правового государства.Авторитет (культовый образ) государственной власти в России, огромное внимание к действиям государственного аппарата и в то же время наделение его ответственностью абсолютно­ за все происходящее в обществе (включая даже частную жизнь граждан) вело к созданию, следуя западным политико-правовым теориям и оценкам, тоталитарной государственной машины, исключало частно-правовые начала в социальных отношениях. Практически это означало признание за государством возможности делать все, что оно считает необходимым, обосновывало вторичность общества, лишение его права устанавливать какие- либо ограничения для этого Левиафана, патернализм и иждивенчество, социальную безответственность и расчетливый некритицизм официальной политики и т.д. «Как медицина заведует трупом, так и государство заведует мертвым телом социума».Так, Г.Ф. Шершеневич недвусмысленно заявлял: «­ Гипотетически государственная власть может установить законом социалистический строй или восстановить крепостное право; издать акт о национализации всей земли; взять половину всех имеющихся у граждан средств; обратить всех живущих в стране иудеев в христианство; запретить все церкви; отказаться от своих долговых обязательств; ввести всеобщее обязательное обучение или запретить всякое обучение; уничтожить брак и т.п. » Правда, автору этих строк подобные примеры казались граничащими с абсурдом, утопическими вследствие их практической неосуществимости из-за противодействия того «социального материала», с которым имеет дело государство. Однако с тех пор известные события в России, Европе и мире убедительно показали, что в условиях кризиса (российской, европейской и др.) правовой и политической идентичности, очевидно, обострившегося во второй половине XIX - начале ХХ в., нет ничего более реального, чем безраздельное господство государства (и юридическое, и фактическое) при изощренной системе социально-идеологического оправдания, сакрализации его функционального бытия, когда все слои общества превращаются в «великое молчащее большинство». В дальнейшем именно на этом фоне формируется послеоктябрьское правопонимание и соответствующая ему юридическая практика.Таким образом, аккумуляция российского правового и политического опыта, его выражение и обоснование в отечественном (парадоксальном) «двуполярном», этатистско- анархистском (самодержавно-бунтарском) политикоюридическом дискурсе закономерно привели не только к событиям Великого Октября, но и во многом определили «окраску»­ послереволюционной истории. И в этом смысле действительно можно согласиться с рядом современных отечественных исследователей, эксплицировавших особую роль событий 1917 г. в развитии национальной государственно-правовой ментальности. «­ Октябрь 1917 года стал закономерным и даже необходимым России: он соединил, через оппозицию к себе, допетровскую и петровскую Русь; снял идеологические споры о путях развития России в их постановке XIX века, практически устранил теоретические конфликты монархистов и конституционалистов, либералов и социалистов»133. Видимо, большевики остановили российский интеллектуально-идеологический «маятник» на подлинно национальной «отметке».Снова возвращаясь к генезису политико-правовой традиции Запада и осторожно проводя некоторые аналогии, можно также вспомнить мощные перевороты, повторяющиеся через определенные временные периоды - от знаменитой григорианской реформы и протестантской Реформации до не менее значимых Английской, Французской и Американской революций - и обеспечивающие свержение ранее существовавших политических, правовых, экономических, религиозных, культурных и иных общественных отношений в пользу установления новых институтов, убеждений и ценностей. Эти « великие революции политической, экономической и социальной истории Запада представляют собой взрывы, происшедшие в тот момент, когда правовая система оказалась слишком неподатливой и не смогла ассимилировать новые условия»134. Они были фундаментальными превращениями, в историческом смысле стремительными, прерывными, часто насильственными переменами, от которых «лопался по швам» сложившийся в стране политико-правовой уклад. « Свержение существующего закона как порядка оправдывалось восстановлением более фундаментального закона как справедливости. Именно убеждение, что закон предал высшую цель и миссию, приводило к каждой из великих революций», - утверждает в этой связи Г. Дж. Берман130. Каждая революция представляла собой отказ от старой правовой системы, заменяла или радикально изменяла ее. В этом смысле это были тотальные революции, устанавливающие не только новые формы правления, юридические институты, структуры экономических и общественных отношений, но и новые взгляды на общество, воззрения на справедливость и свободу, прошлое и будущее, новые системы универсальных ценностей и установок. Разумеется, это происходило не сразу. Значительная часть старого мира, прежнего социально-правового и политического уклада, сохранялась, а через какое-то время даже увеличивалась, но в каждой революции основа политического и правового развития страны - юридическая парадигма (аксиомы правосознания и др.) как наиболее значимый элемент национального менталитета - подвергалась вполне ощутимым изменениям.В данном контексте неизбежно возникает вопрос о корректности подобных характеристик относительно Российской революции 1917 г. Все тот же Г.Дж. Берман спешит приблизить смысл и значение «русской» революции к пяти великим революциям, изменившим, по его мнению, западную традицию права в ходе ее развития. Но предлагаемый в исследовании­ подробный анализ отечественной истории как истории национальной политико-правовой ментальности явно не подтверждает подобной позиции: не только в ходе революции, но и за долгие годы последующего социалистического развития фактически (подчеркиваю, фактически) так и не были созданы иные, ранее совсем незнакомые обывателю государственные структуры, социально-экономические отношения, взаимоотношения между церковью и государством, нормативно-правовые предписания и, уж тем более, принципиально отличающиеся по сути и направленности от империи петербургского стиля или «Московии» господствующие (отечественные либерально-западнические концепции второй половины XIX - начала ХХ в. вряд ли можно [15]считать таковыми) политико-правовые доктрины, действительно отражающие общественные воззрения на государство, право, порядок, правосудие и т.д. Объяснение этому весьма банально: как на обыденном, так и на «высоком», доктринальном уровне правовое мышление принадлежит «миру повседневной жизни», явленному нам (в своих устойчивых структурах) в виде национальной ментальности. А. Шюц определяет последний как «­ интерсубъективный мир, который существовал задолго до нашего рождения и переживался и интерпретировался другими, нашими предшественниками, как мир организованный. Теперь он да�� нашему переживанию и интерпретации. Любая интерпретация этого мира базируется на запесе прежних его переживаний - как наших собственных, так и переданных нам нашими родителями и учителями, - и этот запас в форме «наличного знания» функционирует в качестве схемы соотнесения (выделено нами. - А.М., В.П.)». Таким образом, «жизненный мир» любого ученого, и в частности правоведа, определяемый Э. Гуссерлем как совокупность первичных, «фундирующих» интенций, является производным от менталитета, носителем которого он является. Это именно производностъ, не повторение или «калькирование»: исследователь, естественно, независим в своих суждениях, однако «жизненный мир» является «горизонтом» всех его целей, проектов, интересов независимо от их временных, пространственных и т.п. масштабов. Правовое мышление ученого (как, впрочем, и любого индивида) не только предметно, но и интенцио- нально, и стилистически определенно. Последнее же задает именно менталитет.В итоге (в самом начале еще просматриваются некоторые доктринальные «шатания») изменился стиль, «слог»,названия идейных течений, авторский корпу??, цитируемые источники, возможно, система аргументации, цензор, способ распространения (пропаганды) в массы, т.е. буква, а не дух. Однако « именно дух права должен быть в центре внимания, поскольку дух есть синоним естественной направленности или конечных целей, на которых основывается любая юридическая система». Изменения же внешних юридических форм государственной власти, способов ее публичного выражения не привели к действительным переменам в плане ее содержательной наполненности, истинного положения дел (пользуясь терминологией Мишеля Фуко, скрытого дискурса). В ходе, казалась бы, самых коренных изменений энтропийный процесс так и не охватил всю социальную систему и, соответственно, не привел к разрушению устоявшихся социокультурных структур.широкие слои населения (за редким исключением), оказались нетронутыми, выдержали под напором революционных бурь. Правовые (и поведенческие предправовые) установки и ценности, мифологемы, шаблоны и стереотипы, иные элементы (юридические артефакты) жира повседневности, определяющие российское юридико-политическое поле, не только не утратили свою нормативно-регулятивную силу и даже (как показала советская история) не ослабли. Российская ситуация 1917 г. по природе своей и последствиям (истокам и смыслу) стала подлинно национальным, народным или, используя термин П. Сорокина, культуроосновным событием. Более убедительной (по сравнению с бермановской) представляется позиция Н.А. Бердяева, который, по-видимому, был одним из первых отечественных мыслителей,­ обративших внимание на странное (?!) совпадение многих нормативов традиционного русского стереотипа с условиями реализации коммунистического идеала. «Он (коммунистический идеал. -А.М., В.П.) ­ Коррелятивно развивается и социалистическая (коммунистическая) политико-правовая мысль.Следуя представлениям о ненаучном характере предшествующих юридических идей, пришедшие к власти большевики-ортодоксы заняли откровенно нигилистические позиции в отношении права и государства. Хорошо известные в отечественной истории архетипические феномены «воли» и «общинной правды» явились аттракторами, конституирующими советскую интеллектуальную среду в данной области. «Основным мотивом для трактовки права у нас остается мотив похоронного марша», - констатировал П.И. Стучка. «Всякий сознательный пролетарий знает... что религия - это опиум для народа. Но редко, кто... осознает, что право есть еще более отравляющий и дурманящий опиум для того же народа», -вполне серьезно писал А.Г. Гойхбарг. Утверждение революционного правосознания в качестве источника права вполне соответствовало вековым представлениям русского народа о «суде скором, правом и равном», о «народной воле» и народной же «правде». Последние коннотировались в декретах 1917-1918 гг., в каждом из которых так или иначе проходила тема революционного правосознания. Так, в­ ст. 5 Декрета о суде № 1(1917 г.) говорилось о «революционной совести» и о «революционном правосознании» как о синонимах. В ст. 36 Декрета о суде № 2 (1918 г.) упоминается уже «социалистическое правосознание», а в ст. 22 Декрета о суде № 3 (1918 г.) - «социалистическая совесть». В этот период «высветились», получили свое весьма ощутимое выражение основы отечественного правового мировосприятия: формальность и процедурность были отданы на откуп (квазиюридической?!) стихии, установки и стереотипы национальной ментальности продуцировали и «революционную законность», и «революционную целесообразность», отождествляя (по крайней мере, слабо различая) последние. Революционная целесообразность - это, прежде всего, деятельность карательных органов и отказ от суда. «Для нас нет никакой принципиальной разницы между судом и расправой. Либеральная болтовня, либеральная глупость говорить, что расправа - это одно, а суд - это другое», - утверждал Н. Крыленко.Конечно, В.И. Ленин, руководствуясь здравым смыслом и соображениями политической целесообразности, вполне объяснимым (для фактического главы государства) стремлением­ преодолеть в государственном строительстве известный анархизм и неорганизованность первых лет, смягчает жесткость антиправовых, точнее, антинорматив- ных (читай, антигосударственных) установок. Вполне очевидно, что, начиная с 20-го года, непревзойденный тактик революции пытается пройти по самому краю национального государственно-правового духа, совместить устоявшиеся нормативы русского мировидения со стандартными (идеологическими) марксистскими схемами: культ государства и порядка, патриархальность и веру в «крепкого» правителя с требованиями построения идеального бесклассового общества, отсутствие уважения к закону и свободе личности, «врожденный» деспотизм и догматизм в личных и общественных отношениях с требованиями завоевания пролетариатом своей политической диктатуры, коллективизм с жестким централизмом и единомыслием и т.д. Марксистским теоретикам хорошо известны «шатания» и явная неоднозначность последних ленинских работ.Национальная юридическая и политическая мысль постепенно возвращалась на «круги своя»: признается необходимость сохранения права, хотя бы в качестве формы, из марксизма в его сугубо национальном прочтении «исчезают»­ положения, отталкивающие от него профессиональных юристов и вышедших из юридической среды философов и социологов.Тем не менее, октябрьский переворот дал полный выход (выхлоп!) стихии отечественного мироощущения, выражающего образ и способ группового юридического мышления, породил соответствующие народному видению социальноправовой и политической реальности властные органы, заполнил их соответствующим «человеческим материалом». Так, в 1922 г. участники Московского губернского съезда деятелей юстиции сделали вывод, что за четыре года они «создали целую школу и тысячи своих пролетарских правоведов, доселе не имевших понятия о юридических науках и даже малограмотных». Эти представители ранее «молчавшего большинства» великолепно продолжили многие традиции своих «интеллектуальных» предшественников, представителей свергнутого (как тогда казалось) режима. Ранее же знакомое отношение к человеку и праву видно из многих выступлений. Например, по мнению А. Сольца, «есть законы плохие и есть законы хорошие... Хороший закон надо исполнять, а плохой... не исполнять... Горжусь тем, что в этом вопросе ­ подытоживает А.Я. Вышинский и, тем самым, надолго ставит точку в изрядно поднадоевших в 20-е годы спорах о сущности и природе права. Однако вряд ли можно согласиться, например, с Г.В. Мальцевым, утверждающим, что «таким образом в 1938 г. в советской юридической науке произошла смена правовой парадигмы, что стало возможным в условиях особой политической ситуации того времени, в силу жесткой диктатуры всевластия Сталина».Эта «новая» парадигма, элиминирующая индивидуалистический подход как способ объяснения феномена общественного роста, а с другой стороны, инициирующая многие начинания и определяющая судьбу многих «начинателей», сопутствовала (и скорее всего не исчезла и сейчас) всей (а особенно имперской) отечественной истории. По большому счету (несмотря на многочисленные попытки инородных влияний, разнообразные заимствования и идеологические маневры власти), российский политико-правовой дискурс всегда остается замкнутым в структурах и содержании национального менталитета.Закрытая (в данном случае политико-правовая), само- изолированная система оказывается неспособной (следуя принципу положительной обратной связи) усваивать какие-либо внешние воздействия,­ будь то марксизм в своем первозданном виде или ведущий свою «родословную» отstatus libertatis, принципа неподопечности индивида, примата индивидуальности над любыми [22]политическими и социальными институтами либерализм. Подобные системы не могут находиться в постоянном изменении: флуктуации, случайные отклонения значений величин от их средних показателей (показатель хаоса в системе) не бывают настолько сильными, чтобы привести к так называемому необратимому развитию всей системы, когда прежняя конструкция либо качественно изменяется, либо вообще разрушается. Даже такой переломный момент в социально-государственной жизни, каким по определению и должна быть подлинная революция, в итоге не порождает характеризующуюся принципиальной непредсказуемостью зону бифуркации в развитии отечественных политических и правовых учений. Возникает, как известно, лишь весьма кратковременный период «разброда и шатаний», завершающийся полной и окончательной победой по-настоящему национальных доктрин.Здесь уместно вспомнить хорошо известные замечания Карла Поппера об обществах «закрытого» типа. Критикуя идеальное государство Платона, античную утопическую традицию (которую­ Поппер завершает марксизмом), он на самом деле стремится досконально рассмотреть сущность и природу любого тоталитаризма (представляющего «закрытый» социальный порядок). «...Сила и древних, и новых тоталитарных движений - как бы плохо мы ни относились к ним - основана на том, что они пытаются ответить на вполне реальную социальную потребность».Не только в свое время Платон, но и российские деятели конца XIX-начала ХХ в. - от гуманистически мыслящих представителей многострадальной intelligentsia до крайних радикалов всех «мастей», включая, естественно, и пришедших к власти большевиков - «с глубочайшим социологическим прозрением обнаружил(и), что его современники страдали от жесточайшего социального напряжения...».На доктринальном уровне (а впрочем, и не только на нем) советские правоведы уже к началу 30-х годов отлично «снимают» это напряжение: теоретический монизм, сулящий национальному режиму «божественное благо» покоя и процветания, окончательно укореняется в отечественной политической и правовой жизни, сменяя чуждый отечественному миру критический рационализм, позволяющий осуществлять «контроль разума» за принятием­ политических и иных решений.Видение реальности сквозь призму закономерностей ее самоорганизации позволяет проследить и отметить определенную содержательную связь, логику преемственности и в то же время момент развития в организации собственного социально-правового пространства, правоотношений, юридической и государственной идеологии, в осмыслении идеалов свободы и справедливости. Национальная мироорганизация по неписаным, сгруппированным и выраженным в архетипических социокультурных символах основам миропорядка обеспечивает возможность самоидентификации событий отечественной правовой истории, позволяет распознавать в спонтанном разнообразии повседневности общие универсальные алгоритмы саморазвития, самоструктурирования, предполагающие соответствующую смысловую окраску, содержание и характер проявлений «национального правового и политического гения», В рамках подобного понимания ничто из действительно отмеченного нашей «печатью» не возникает ниоткуда и не исчезает в никуда, но проявляется в новых (часто причудливых) формах бытия. Так, точно подметил Я. Грей: «Признав Россию своей страной, Сталин вобрал в себя взгляды и обычаи москвичей ...».Непредвзятое­ исследование специфики отечественных правовых доктрин демонстрирует явную склонность (именно склонность) российской, в целом евразийской социокультурной модели к ментальности восточного типа, характеризующейся традиционализмом, слабой восприимчивостью и сильной настороженностью (до последнего времени) к заимствованному опыту, чуждостью к безграничному рационализму и т.д. Данные признаки отличают досоветское, советское (возможно, время покажет, что и постсоветское) развитие российской правовой науки. Справедливости ради, конечно, следует отметить, что начиная с середины 50-х годов в теории советского права делается попытка развернуть полемику между приверженцами официального правопонимания и сторонниками его расширения или пересмотра. Однако эти «дискуссии обходили самое главное национальные основы правопонимания, дело сводилось к столкновению между «узким», «норма- тивистским» и «широким» подходом к праву».Вполне закономерно и то, что дискуссия о понятии права в советской юридической литературе практически не выходила за рамки позитивистского дискурса. Юридическая мысль как всегда вращалась в привычном круге идей, в целом отражающих­ миропонимание отечественной интеллектуальной элиты. Так, уже в 1971 г. профессор С.С. Алексеев, отстаивая концепцию государства социалистической законности против буржуазной теории правового государства, защищал традиционное для российского дискурса правопонимание. «В ­ упрощенным, весьма ограниченным по своему теоретико-методологическому потенциалу трактовкам сущности права и государства, отсутствие подлинной научной конкуренции способствовали консервации, сохранению национального стиля юридического мышления, а в итоге - исторически обусловленной правовой и политической парадигмы. Таким образом, проблема поиска новых определений и подходов в условиях безраздельного влияния застоявшихся до «привычности» рациональных и чувственных воззрений, умонастроений интеллектуального меньшинства, к тому же и напрочь лишенного права на самоопределение концептуальных и идеологических ориентиров и направлений в собственных исследованиях (все так же обремененного ранее отмеченной культурой единения), еще к началу 90-х годов остается открытой.Однако именно в это время «дает о себе знать» достаточно известный в развивающейся последние два десятилетия ХХ в. (преимущественно в западной науке) теории социальной энтропии парадокс: последовательная и успешная борьба со всякого рода случайностями, отклонениями (флуктуациями) действительно приводит (и в этом мы убедились на собственном опыте) к закрытию, изоляции системы и, как следствие, к росту устойчивости­ и равновесности, но, с другой стороны, наблюдается и обратная закономерность (законосообразность) - чем более успешна борьба с энтропией, тем быстрее система приближается к энтропийному финалу; чем жестче порядок, тем ближе хаос, распад системы. Последнее прекрасно просматривается с 1991 г., когда СССР прекратил существовать как «геополитическая реальность», а Россия стояла на пороге очередной в ее долгой истории вестернизации и либерального реформирования.Общая ситуация естественным образом повлияла и на развитие отечественных политико-правовых учений. Хаос реформаторских лет оказался весьма конструктивным, так как выступил подлинным носителем информационных новаций, проводником внешних воздействий и «провокатором» невиданных советским правоведением ино-родных (-странных) заимствований. Российская юридическая и политическая наука начинает развиваться в условиях постсоветской действительности. Период, названный большинством отечественных обществоведов переходным, характеризуется нестабильной правовой ситуацией, то и дело меняющимися курсами государственного и общественного развития: от смешанной советско- президентской республики к «чистым» формам­ президентского авторитаризма, от шоковой экономической и политической терапии, быстро породивших олигархическийкапитализм, к капитализму бюрократическому (образца2000 г.).Юридическое (интеллектуальное) сообщество, на какое-то время вдруг оказавшееся предоставленным самому себе (редкий для страны случай), начинает осваивать российское посткоммунистическое пространство - «идейную и институциональную смесь» между более чем реальным прошлым и настоящим и весьма иллюзорным будущим. В истории национальных политико-правовых идей в начале 90-х наступает поисковый этап развития, характеризующийся противоречивым смешением токов, идущих от разных юридических парадигм, разнополярных стилей правового мышления. Скорее всего, именно этим была обусловлена возникшая за короткий срок необычайная для российской гуманитарии разнородность политико-правовых знаний, их релятивизация, иногда даже доходящая до крайних форм методологического и гносеологического анархизма. Конечно, нельзя не отметить, что сложившаяся ситуация, попытка общего «сдвига» отечественного менталитета (правового, политического, экономического и др.) в сторону позитивного восприятия постиндустриальной либерализации,­ глобализации и рынка, обнажает колоссальные проблемы, в том числе и в области государственного строительства, является чрезвычайно благоприятной для новационного методологического поиска, прекрасно стимулирует последний. Современное состояние юриспруденции характеризуется не просто освоением широкого спектра современных правовых теорий, но и стремлением к созданию максимально приближенных, во-первых, к собственной, российской социокультурной специфике, а во-вторых, к конкретным особенностям текущего момента развития страны объяснительным моделям и концепциям. «Золотым веком юриспруденции» назвал настоящий момент развития правовой науки академик В.Н. Кудрявцев102. Последние десять лет (и это просматривается хотя бы по тематике работ, посвященных вопросам общей теории права и государства) идет работа по созданию особого мировоззренческого и методологического синтеза, базирующегося на выработке общих принципов понимания национальной юридико-политической реальности, а также на осмыслении соотношения, соизмеримости и взаимодополни- тельности различных методологических и общетеоретических подходов к исследованию последней.Магистральное направление постсоциалистического (реформаторского)­ правового дискурса в обнаружении смыслов российского правового бытия проходит через область господства все тех же проблем политической и правовой рефлексии, в конечном счете, как и прежде, связанных со столкновением Нашего и Другого государственноюридического опыта. Эвристическая значимость переноса основных концепций и направлений российской юриспруденции в плоскость диалога культур в общеметодологическом плане прекрасно обоснована еще М. Бахтиным: «­Сравнительный анализ здесь подобен дыханию: естественен и незаметен, но только лишь до малейшей его остановки. И в этом плане вряд ли можно согласиться, например, с В.М. Сырых, утверждающим, что хотя «вариационный характер общей теории права некоторыми российскими правоведами оценивается как благо, как реальная возможность расширить и углубить имеющиеся представления о праве, его закономерностях», но « в действительности многообразие теорий права, плюрализм в понимании и оценке российскими правоведами ее предмета, системы закономерностей возникновения и функционирования права имеет больше негативных, чем позитивных сторон. В отличие от Януса, истина не может быть многоликой. Ее постижение сложный, диалектически противоречивый акт познания, допускающий существование не только плодоносных теорий, но и пустоцветов. Поэтому наблюдаемое ныне многообразие теорий права есть объективный факт, свидетельствующий о сравнительно невысоком уровне теоретических представлений российских правоведов о праве, его закономерностях...».Как все-таки нам дорог, близок и понятен «спасительный» монизм!Скорее, на этом пути современное отечественное правоведение подстерегает другая­ опасность. Так, А.И. Овчинников безусловно прав, когда утверждает, что «важно... никогда не забывать того, что сравнивать те или иные ценностные позиции в ментальности различных народов с точки зрения одного из них эпистемологически так же абсурдно, как и сравнивать национальные языки, говоря лишь на одном из них... ­ Встречающиеся в работах наших юр��стов малообоснованные «пессимистические» суждения относительно якобы «недоразвитости»Однако на рубеже ХХ и XXI вв. в работах многих западных исследователей «говорится и о необходимости преодоления индивидуализма, о недостаточности «правовой справедливости», об ограничении свободы индивида интересами общества и государства. Да и само «гражданское общество» (а этот термин употребляется все реже) понимается зачастую не совсем так, как в России. Может быть, стоит обратить на все это внимание сторонникам либертарно-индивидуалистических идей».В современном юридическом научном дискурсе обнаруживаются (и это, несомненно, позитивный показатель развития отечественной гуманитарной мысли) различные констатации, оценки и подходы. Так, стремясь уравновесить одностороннюю, как бы оторванную от национальных ментально-правовых оснований позицию С.С. Алексеева, который в условиях самобытной российской социально-правовой реальности явно гипертрофирует значение индивидуалистических политико-правовых ценностей, соответственно, гиперболизирует роль и значение частного права в регулировании общественных отношений и делает весьма­ поспешный вывод о необходимости отказа от таких, например фундаментальных принципов построения правовой системы, как ведущая роль конституционного (публичного) права, о придании Гражданскому кодексу функции своего рода конституции гражданского общества, Ю.А. Тихомиров пишет, что в нынешних ­ Панораму воззрений и идей, вызванных освоением современным отечественным политико-юридическим сознанием вечной дилеммы общее частное, можно, конечно, продолжать бесконечно долго, тем более что проблема, в общем, упирается в сквозные для истории страны мотивы общинности, соборности в сочетании с якобы (по этому вопросу единого мнения нет) постоянно нарастающей (от эпохи к эпохе) этатизацией национального социально- экономического пространства, она суть проблема ментальная и поэтому имеет конкретный смысл только в культурно-историческом, нравственном измерениях общества.Однако российский политико-правовой дискурс в конечном счете решение любых актуальных проблем маркирует тем или иным типом правопонимания. Вне зависимости от сформулированных позиций и подходов, вызванных правовой рефлексией представителей юридического сообщества, сторонников различных направлений современного правоведения, их интеллектуальные изыскания основаны на представлении права в качестве предельного основания всей юридической реальности. Не вступая в полемику с адептами созвучных или принципиально противоположных концепций, можно эксплицировать общее состояние практики обсуждения и обоснования природы и существования­ (осуществления) права.Многообразие определений и подходов на самом деле кажущееся, а группируются они вокруг двух, явно различимых как в теории, так и в истории правовых учений позиций - известных (но не единственных!) аттракторов саморазвития (мировых) философско-правовых традиций - юридической (естественноправовое, либертарное направление) и легистской (позитивистское направление). Каждое направление, несомненно, выверено столетиями, верифицируемо и фальсифицируемо, открыто для критики, является своевременным продуктом нелинейного (флук- туационного) развития многих рациональных и иррациональных элементов цивилизации как самовоспроизводя- гцейся системы, зафиксировано в механизме долговременной памяти Интеллектуального меньшинства (что прекрасно «вычитывается» из гуманитарного наследия предков) и нашло достаточное (скрытое или открыто декларируемое) отражение в политико-правовом опыте, юридической практике в разные исторические периоды и у различных народов. Трансляция естественноправовых и позитивистских теорий, конечно, не сводится к примитивной, механической передаче базовых концептов от поколения к поколению, но, сохраняя фундаментальные положения, тем не менее­ обнаруживает постоянную склонность к модернизации как реакцию на культурные формообразования политического, религиозного, экономического характера. Так, существенно развивающая и обогащающая естественно-правовую традицию либертарная теория права в настоящее время идет по пути создания собственной юридической догматики, так как только развернутая до уровня догматики философия права приобретает качество законченной теории. При этом либертарная доктрина не может «просто заимствовать позитивистскую догматику, ибо последняя есть эмпирическая интерпретация принципиально иного понятия... либертарный подход развивается наряду с достаточно устойчивыми в отечественном правовом дискурсе альтернативными позициями».Например, рассуждая о «жизни» закона в современном обществе, Ю.А. Тихомиров недвусмысленно замечает, ­ нашей действительности».В свете поиска оптимальных моделей развития российской государственности в XXI в. в общий поисковый контекст хорошо вписывается концепция В.Н. Синюкова, пытающегося представить некоторую «третью силу» и тем самым указать выход из уже порядком поднадоевшей читателю либертарно-позитивистской коллизии. Возрождая, по сути, философию почвенничества в постсоветской юридической науке, В.Н. Синюков неизбежно лавирует между критикой данных «вестернизированных» доктрин. «Нарастает глубокий раскол позитивного права и жизни. Наше право все более вырождается в наукообразное законодательство - замкнутое и не понятное обществу». «На пороге XXI столетия соревнование естественно-правовой и позитивистской школ не может выступать в качестве главного источника фундаментальной правовой методологии. Это обстоятельство не учитывают авторы, стремящиеся «преодолеть недостатки» классических теорий, синтезировать их, «развить дальше».Очевидно, что с точки зрения общего развития отечественного правового дискурса создалась действительно уникальная ситуация: сформировавшаяся «идеальнаяре- чевая ситуация» (Ю. Хабермас) обеспечивает­ относительную свободу субъектов коммуникации от внешних, внена- учных воздействий, когда аргументы и контраргументы в концептуальном отношении уравновешивают друг друга, а отмеченный выше межкультурный (внешний) дискурсивно-практический диалог, в свою очередь, неизбежно инициирует диалог носителей разных теоретико-методологических (программных) установок в рамках одной юридической реальности. Последний мыслится и как основное средство соорганизации имеющих место разнонаправленных и, соответственно, отличающихся по ценностным приоритетам взглядов, и как единственное приемлемое (в духе искомой на рубеже тысячелетий толерантности) средство современной правовой и политической деятельности, надежное «лекарство» против застарелой болезни идеократии.В подобном ракурсе можно ­



Если Вас интересует помощь в НАПИСАНИИ ИМЕННО ВАШЕЙ РАБОТЫ, по индивидуальным требованиям - возможно заказать помощь в разработке по представленной теме - Планирование развития МО ... либо схожей. На наши услуги уже будут распространяться бесплатные доработки и сопровождение до защиты в ВУЗе. И само собой разумеется, ваша работа в обязательном порядке будет проверятся на плагиат и гарантированно раннее не публиковаться. Для заказа или оценки стоимости индивидуальной работы пройдите по ссылке и оформите бланк заказа.