Содержание:
Введение3
Глава 1. Понятие экологической преступности6
1.1. Понятие и современное состояние экологической преступности6
1.2. Объекты экологии, подлежащие правовой охране11
Глава 2. Криминолическая характеристика экологической преступности16
2.1 Причины экологической преступности16
2.2. Особенности борьбы с экологической преступностью22
Заключение27
Список используемых источников и литературы29
Введение
Актуальность темы исследования. Экологическая преступность сложная совокупность экологических преступлений, то есть общественно опасных, виновных, противоправных, причиняющих вред окружающей природной среде и здоровью человека деяний, запрещенных и наказуемых в соответствии с уголовным законом, посягающих на общественные отношения по охране окружающей человека природной среды и рациональному использованию природных ресурсов, включая обеспечение экологической безопасности личности, населения, общества, нации и устойчивого развития государства.
Экологические преступления являются одним из наиболее общественно опасных и распространенных видов противоправных деяний. В совокупности с другими экологическими правонарушениями по тяжести своих отрицательных последствий демографического, экологического, социального характера они представляют сегодня реальную угрозу национальной безопасности,
Наибольшее количество экологических преступлений выявляется обычно в виде браконьерства, незаконной рубки леса, загрязнения почв и растительного покрова. В условиях перехода к рыночным отношениям опасность последствий этих видов преступлений постоянно возрастает. В последнее время наблюдается значительный рост новых видов преступлений, вызывающих еще большие негативные последствия экологического характера: хищение и нелегальная разработка невозобновимых природных ресурсов; незаконное использование добытого минерального сырья, ресурсов континентального шельфа и исключительной экономической зоны России; самовольный захват земель; ввоз в Россию и захоронение особо опасных токсичных отходов, вредных для человека продуктов питания и других потребительских товаров; размещение на территории России зарубежных экологически вредных для природной среды технологий и производств; экологический терроризм и экоцид.
Особую социально-экологическую опасность для России и мирового сообщества представляет экологическая контрабанда. Основными ее видами являются незаконное трансграничное перемещение ядерных расщепляющихся материалов, радиоактивных веществ и отходов источников ионизирующего излучения; незаконный ввоз в Россию опасных отходов из зарубежных стран; незаконный экспорт и импорт озоно-разрушающих веществ и содержащей их продукции; незаконный вывоз из России редких и исчезающих видов дикой флоры и фауны.
Наиболее распространен в настоящее время незаконный вывоз стратегически важных сырьевых ресурсов, непосредственно вызывающий истощение и деградацию природной среды России.
Повышенную экологическую опасность представляет, хотя непосредственно и не относящийся к экологическим преступлениям, так называемый технологический терроризм незаконное использование ядерного, химического и бактериологического (биологического) оружия или его компонентов, ядерных, радиоактивных, высокотоксичных химических веществ, патогенных микроорганизмов, а также выведение из строя, разрушение или захват ядерных, химических или иных объектов, систем жизнеобеспечения городов и промышленных центров для достижения политических, экономических и иных целей.
Самым экологически опасным результатом совершения всех названных преступлений может быть уничтожение самой биологической основы жизни человека на Земле.
Целью работы является анализ понятия и особенностей экологической преступности.
Цель исследования обуславливает решение ряда задач:
дать определение понятию «криминологическое исследование»;
изучить виды криминологических исследований преступности;
определить функции, цели и задачи криминологических исследований;
исследовать содержательную сторону понятия методики криминологических исследований;
рассмотреть современную систему методов криминологических исследований преступности;
проанализировать организационный процесс криминологического исследования преступности и его стадии.
Объектом курсовой работы является преступность как социальное и уголовно-правовое понятие.
Экологическая преступность как особый род преступности являются предметом курсовой работы.
Так как, полнота и всесторонность изучения организации и методики криминологических исследований преступности влияют на результаты исследований, глубину проникновения в закономерности преступности как феномена и ее причины, то данная тема по-прежнему остается актуальной.
Методы исследования в работе использовался метод анализа, синтеза, системный, структурно-функциональный, формально-логический, формально-юридический, сравнительно-правовой.
Структура работы. Данная работа состоит из: введения, двух глав, заключения и списка используемых источников и литературы.
Глава 1. Понятие экологической преступности
1.1. Понятие и современное состояние экологической преступности
По ряду своих сущностных характеристик экологические преступления в значительной части являются одновременно и экономическими (противоправное использование природных ресурсов), насильственными (связанные с прямым нанесением вреда здоровью человека) либо корыстными (незаконная охота, рыбный промысел) преступлениями, но по своим негативным последствиям, причиняемому ущербу они почти всегда превосходят их.
По данным экологов, например, только в результате диоксинового загрязнения водоемов в России ежегодно погибает 20 тыс. человек. Почти такое же число граждан смертельно заболевает раком кожи в результате разрушения озонового слоя стратосферы.
Суммарно по экологическим причинам в стране гибнет ежегодно несколько сот тысяч человек и ухудшается здоровье многих миллионов.
Последствия ежегодного загрязнения земель и вод разливами нефти экспортно оцениваются в несколько миллиардов долларов. Стоимость незаконно изымаемых и нелегально вывозимых в другие страны биологических ресурсов шельфа и экономической зоны оценивается еще в несколько миллиардов долларов.
В 2015 году в России произошло 294 тыс. пожаров, при которых погибло почти 15 тыс. человек, уничтожено 72 тыс. строений. Общий ущерб от этих пожаров превысил 23 трлн. рублей.
Экологическая преступность характеризуется высокой латентностью в статистике отражается только малая часть совершаемых экологических преступлений. При этом высока не только скрытая, но и скрываемая часть таких преступлений: общее количество ежегодно возбуждаемых уголовных дел по фактам выявленных преступлений в сфере экологии явно не соответствует числу сообщений о них, известных правоохранительным органам.
Исчерпывающая информация о реальной распространенности экологических преступлений в настоящее время отсутствует. Но даже та, которая имеется в природоохранных и правоохранительных органах, свидетельствует, что в данной сфере мы имеем дело с массовыми нарушениями законодательства. С учетом латентности удельный вес экологических преступлений в общей структуре преступности по экспертным оценкам фактически составляет не менее 1520%.
Только нарушений правил охоты в России ежегодно регистрируется более 70 тыс., нарушений правил занятия водными добывающими промыслами около 150 тыс. На Нижней Волге, на Камчатке, Дальнем Востоке и в ряде других мест рыбное браконьерство приняло промышленный размах. По данным исследований, общее число преступного занятия рыбным промыслом приблизительно достигает 12 млн. в год. Шестизначными числами исчисляется количество регистрируемых нарушений правил землепользования и загрязнений природной среды.
Ежегодно в России возникает до 30 тыс. лесных пожаров, 81% из них возникает по вине людей. Однако исследованиями установлено, что за нарушение лесного законодательства к уголовной ответственности привлекаются примерно 1 из 400 нарушителей, к административной ответственности 1 из 40.
Столь пассивная борьба с преступлениями, совершаемыми в сфере экологии, граничащая почти с полным ее отсутствием, и объясняет тот факт, что в 2015 году в Российской Федерации зарегистрировано 8113 экологических преступлений. Это составляет 0,3% от всех выявленных преступлений. За совершение экологических преступлений привлечено к ответственности 9098 человек, это 0,6% от общего количества выявленных в стране лиц, совершивших преступления. Осуждено в 2015 году за экологические преступления всего 5043 человека.
Такое положение отражает неадекватность реакции природоохранных и правоохранительных органов, должностных лиц, ответственных за соблюдение экологического законодательства, на сложившуюся кризисную ситуацию в области охраны окружающей природной среды.
Анализ правоприменительной практики позволяет выявить четкую тенденцию применения уголовной ответственности, главным образом, за преступления, связанные с незаконным захватом природных ресурсов (незаконное занятие рыбными и другими водными добывающими промыслами, незаконная порубка леса, незаконная охота). Нормы, устанавливающие уголовную ответственность за причинение вреда окружающей природной среде и преступления, нарушающие экологическую безопасность населения (загрязнение водоемов, атмосферного воздуха и др. ), применяются крайне редко.
Из общего количества зарегистрированных в 2015 году экологических преступлений 98,7% составили: незаконное занятие рыбными и другими водными добывающими промыслами 38&1 преступление; незаконная охота 740 преступлений; незаконная порубка леса 3278 преступлений; загрязнение водоемов и атмосферного воздуха 50 преступлений; умышленная потрава посевов и повреждение защитных и иных насаждений 47 преступлений.
Число преступлений, вызвавших загрязнение водоемов и воздуха, составило менее 1%.
Незначительное число уголовных дел по загрязнению окружающей природной среды объясняется особенно высокой латентностью именно этой части экологической преступности, необоснованно широким применением мер административной ответственности, а также тем, что основная масса выбросов и сбросов загрязняющих веществ приходится на производственные и коммунально-бытовые предприятия, природоохранная деятельность которых регулируется, главным образом, путем применения мер экономической ответственности (обязательными платежами за выбросы и сбросы загрязняющих веществ, хранение твердых отходов в пределах и сверх установленных лимитов). Показателен, например, и тот факт, что в случаях аварийных и залповых выбросов (сбросов) вредных веществ, если дело доходит до суда, то суды в большинстве случаев ограничиваются решением о возмещении причиненного вреда в соответствии с нормами гражданско-правовой ответственности.
По сравнению с 2014 годом в 2015 году, по данным статистической отчетности, проявился определенный рост показателей, характеризующих уровень экологической преступности, но он в основном опять же коснулся таких составов Уголовного кодекса РСФСР, как незаконное занятие рыбными, другими водными добывающими промыслами и незаконная охота.
В региональном разрезе колебания показателей числа зарегистрированных экологических преступлений и количества лиц, виновных в их совершении, отражают характер использования конкретных видов природных ресурсов в различных субъектах Российской Федерации.
Уголовный кодекс Российской Федерации устанавливает по многим составам более строгую ответственность за преступления, совершаемые в сфере экологии.
В отличие от прежнего Уголовного кодекса РСФСР в нем предусмотрена отдельная 26-я глава "Экологические преступления", которая включает 17 статей (ст. 246262), определяющих уголовную ответственность за нарушение правил охраны окружающей природной среды при производстве работ; нарушение правил обращения экологически опасных веществ и отходов; нарушение правил безопасности при обращении с микробиологическими либо другими биологическими агентами и токсинами; нарушение ветеринарных правил и правил, установленных для борьбы с болезнями и вредителями растений; загрязнение вод; загрязнение атмосферы; загрязнение морской среды; нарушение законодательства РФ о континентальном шельфе и об исключительной экономической зоне РФ; порчу земли; нарушение правил охраны и использования недр; незаконную добычу водных животных и растений; нарушение правил охраны рыбных запасов; незаконную охоту; уничтожение критических местообитаний для организмов, занесенных в Красную книгу Российской Федерации; незаконную порубку деревьев и кустарников; уничтожение или повреждение лесов; нарушение режима особо охраняемых природных территорий и природных объектов.
Кроме того, в новом Уголовном кодексе РФ предусмотрена ответственность за уничтожение или повреждение природных комплексов или объектов, взятых под охрану государства (ст. 243), и за экоцид (ст. 358).
Не все названные статьи охватывают только экологическую сферу. Некоторые имеют более широкий диапазон своего действия (например, ст. 249 об ответственности за нарушение ветеринарных правил и правил, установленных для борьбы с болезнями и вредителями растений). Большое значение для борьбы с экологическими преступлениями могут иметь также и нормы нового УК РФ, предусматривающие ответственность за деяния не экологического характера непосредственно, но опасные или тяжкие по своим экологическим последствиям либо применяемые с целью защиты экологических интересов граждан. Это: ст. 140 отказ в предоставлении гражданину информации; ст. 149 воспрепятствование проведению собрания, митинга, демонстрации, шествия, пикетирования или участию в них; ст. 170 о регистрации незаконных сделок с землей; ст. ^8 контрабанда; ст. 191 незаконный оборот драгоценных металлов, природных драгоценных камней или жемчуга; ст. 192 нарушение правил сдачи государству драгоценных металлов и драгоценных камней; ст. 215 нарушение правил безопасности на объектах атомной энергетики, если это могло повлечь или повлекло по неосторожности радиоактивное заражение окружающей среды; ст. 216 нарушение правил безопасности при ведении горных, строительных или иных работ; ст. 217 нарушение правил безопасности на взрывоопасных объектах; ст. 220 незаконное обращение с радиоактивными материалами.
В ст. 216, 217 и 230 ответственность, например, предусмотрена за нарушения, если они могли повлечь или повлекли так называемые иные тяжкие последствия. Такие последствия могут иметь и экологический характер.
Аналогично в экологической сфере могут применяться ст. 222 незаконное приобретение, передача, сбыт, хранение, перевозка или ношение оружия, боеприпасов, взрывчатых веществ и взрывных устройств; ст. 237 сокрытие информации об обстоятельствах, создающих опасность для жизни или здоровья людей, предусматривающая ответственность также за создание опасности для окружающей среды; ст. 268 об ответственности за нарушение правил, обеспечивающих безопасную работу транспорта; ст. 269 об ответственности за нарушение правил при строительстве, эксплуатации или ремонте магистральных трубопроводов; ст. 293 об ответственности за халатность.
1.2. Объекты экологии, подлежащие правовой охране
Экологические системы бывают различного вида. Во-первых, это естественные (нетронутая природа), т.е. область активной биологический жизни, она включает нижнюю часть атмосферы, всю гидросферу, верхнюю часть литосферы Земли. Здесь все живые организмы естественно взаимосвязаны между собой и средой их обитания; во-вторых, модифицированные («обработанная природа»), т.е. измененная человеком природная среда его обитания, носящая системный характер функционирования; в-третьих, трансформированные человеком (превращенная природа), т.е. преобразованная среда жизни человека в процессе его хозяйственной (и иной) деятельности на «лоне природы».
Экологическая политика должна иметь две составляющие: первая санация (очистка) и рекультивация загрязненных и экологически неблагополучных территорий, вторая охрана природы и неистощительное природопользование в экологически чистых районах. А для реализации этих планов надо знать реальное состояние природы нашего, хотя и сократившегося, но все еще обширного Отечества.
Существует насущная необходимость уменьшения «потребительного давления» человека, до сих пор ориентированного на максимализацию качества уровня своей жизни. В условиях индустриального общества это главный фактор отрицательного воздействия на земные экосистемы различного уровня.
Разумеется, это воздействие неизбежное следствие жизнедеятельности человека, своеобразная плата за цивилизацию. Но этот процесс необходимо регулировать нормами экологического права.
Государство предусматривает целый ряд мер организационно-правового обеспечения управления природопользованием и охраны природной среды, включая систему разнообразных государственных органов как общего управления (Президент, Государственная Дума, Правительство, самоуправление и администрация субъектов Федерации), так и специально уполномоченные органы комплексного управления, отраслевые природоохранительные органы (по видам природных ресурсов), а также органы функционального надзора (по ядерной и радиационной безопасности, горный и промышленный надзор и др.). Кроме того, государство через систему специализированных кадастров производит количественный и качественный учет (оценка) природных ресурсов и вторсырья, т.е. создает систему достоверных сведений о реальном состоянии земли (почвы), лесов, вод, полезных ископаемых. Сюда же входят реестры рыбных запасов, диких животных, водный, лечебно-оздоровительных ресурсов, Фонд заповедных объектов, Федеральный регистр потенциально опасных веществ, международная, российская (региональные), Красная книга совокупность сведений о состоянии и распространении редких, исчезающих (находящихся под угрозой исчезновения) видов флоры и фауны. Основное место в механизме охраны природной среды занимает нормирование качества окружающей среды и экологический контроль.
Нормирование качества это установление показателей (нормативов) предельно - допустимого воздействия (ПДВ) человека на окружающую природную среду, т.е. стандартизация хозяйственной и иной деятельности человека. Норма ПДВ это такая мера воздействия на окружающую природную среду, при которой стабильно обеспечивается процесс обмена веществ и энергии во всех экологических подсистемах единой экосистемы Земли.
Управление охраной (защитой) окружающей природной среды включает экологический контроль, построенный на методах обязательности предписаний и рекомендаций управомоченных на то органов, санкционирования (ограниченного самоуправления) и разрешения (полного делегирования полномочий).
Задачами экологического контроля являются наблюдение за состоянием окружающей природной среды и выполнением всего комплекса мер предусмотренного законодательством по охране (защите) и рациональном использовании природных ресурсов.
Система экологического контроля включает в себя не только государственный и общественный надзор, но и экологический мониторинг (включая международный), проведение экологической экспертизы, оценку воздействия любой планируемой деятельности на среду обитания.
Экологический мониторинг направлен на всю среду или на отдельные компоненты (природные объекты, природные комплексы, природные ресурсы).
Государственный экологический мониторинг это служба государственного наблюдения за состоянием окружающей природной среды. Его организационную основу составляют Федеральная служба России по гидрометеорологии и мониторингу окружающей среды (Росгидромет) и его подразделения на местах.
Государственный экологический мониторинг это процесс сбора и преобразования информации о состоянии естественных и антропогенных изменений окружающей среды. Кроме Роскомгидромета его осуществляют Минприроды, Россанэпиднадзор, Комитет РФ по земельной реформе и землеустройству и другие органы.
Примыкает такая мера предварительной оценки как оценка воздействия любой планируемой деятельности на окружающую среду.
Существуют следующие способы причинения вреда окружающей человека среде:
повреждение частичное приведение в негодность по качеству и количеству природного объекта, ресурса, комплекса;
истощение уменьшение полезных природных свойств (потеря потенциала, его функций);
уничтожение полное качественное и количественное приведение в негодность;
загрязнение любое изменение физико-химического состава любым способом и в любой степени сверх установленной нормы.
Ст. 4, 86 Закона об охране окружающей природной среды применяют термин «порча», который по смыслу грамматического толкования следует понимать как способ причинения вреда. В то же время «порча» это любое неблагоприятное воздействие, ведущее к изменению количественных и качественных характеристик природных объектов (ресурсов). В этом смысле это родовое понятие (загрязнение в широком смысле слова). Тогда все виды «порчи» это стадии «разрушения» процесса приведения в негодность конкретного природного объекта, ресурса, комплекса (процесс порчи).
Вред может быть правомерным, т.е. допускаемым государством в пределах установленных норм как результат «нормальной» хозяйственной деятельности, так и неправомерным как результат нарушения природоохранительного законодательства. Оба вида вреда это следствие невозможности полностью согласовать экономические потребности и экологические интересы.
Следует различать две взаимосвязанные формы вреда ущерб, реальные или предполагаемые потери количества или качества природной среды (так называемый «экологический ущерб») и убытки, т.е. экономически невыгодные для природопользователя последствия потерь («экономические убытки»).
Экологический ущерб это отрицательное изменение полезности окружающей природной среды, которое определяется нормами экологического права.
Экономические убытки определяются еще и нормами других отраслей права (гражданским, трудовым и т.д.). В целом экологический ущерб и экономические убытки это вред природной среде, неминуемые затраты человеческого общества на современном этапе его развития.
Глава 2. Криминолическая характеристика экологической преступности
2.1 Причины экологической преступности
В причинном комплексе экологической преступности взаимодействуют многочисленные и разноплановые обстоятельства. Наиболее общие и постоянно действующие вытекают из противоречий, присущих общественным отношениям, определяющим сущность, характер и процесс взаимодействия человека и природы.
Основные из этих противоречий вызваны в последние годы негативными процессами, сопровождающими социальные и экономические преобразования, происходящие в стране.
Переориентация России с плановой на рыночную экономику наряду с определенными положительными результатами привела к расстыковке экономических и экологических интересов общества, государства и его граждан, ускорила процессы деградации окружающей природной среды, создала условия для развития новых реальных стимулов совершения экологических преступлений.
Наиболее многочисленны эти стимулы в производственной сфере. Работа предприятий, экологически вредно воздействующих на окружающую природную среду, требует постоянно возрастающих для ее охраны затрат природопользователей. Эти затраты всегда значительны, а потому для многих собственников крайне обременительны. В результате именно на этих предприятиях в первую очередь все более широкое распространение получает незаконная экономия на средствах, подлежащих направлению на природоохранные цели. Самоустранение от разработки, финансирования и реализации мероприятий по охране природы, а также ненадлежащее их выполнение все чаще оправдываются руководителями предприятий и предпринимателями как вызванные. необходимостью избежать банкротства, сохранить рабочие места, снизить себестоимость выпускаемой продукции. Фактически в основе таких противоправных действий лежат иные экономические причины стремление всеми способами, в том числе и запрещенными законом, максимально обогатиться. Дешевизна природных ресурсов в России, в свою очередь, также способствует сверхинтенсивной их эксплуатации с целью получения возможно большей прибыли в самый короткий срок.
Экономическими причинами обусловлены и так называемые новые экологические преступления, к информации о которых ранее имел доступ лишь узкий круг должностных лиц.
Многие иностранные фирмы активно осваивают территорию России с целью хранения и захоронения радиоактивных материалов и высокотоксичных отходов, для создания экологически опасных производств, внедрения экологически грязных технологий, ввоза хотя и не опасного для здоровья людей, но трудно уничтожаемого мусора, загрязняющего окружающую среду, а также сбыта некачественных или запрещенных к использованию в своих странах продуктов питания и других потребительских товаров.
Многие зарубежные инвесторы, особенно представляющие средний и мелкий бизнес, стремятся к размещению на российской территории экологически вредных производств, чтобы избежать дополнительных расходов, на выполнение жестких отечественных нормативов, снизить издержки производства.
Правительственные и деловые круги ряда зарубежных государств все чаще рассматривают природные богатства
России как ресурсы, которые можно использовать для реше-нмя своих национальных или корпоративных задач, не обращая внимания на негативные экологические последствия этой деятельности.
Опасность дальнейшего преступного загрязнения окружающей среды в России вызвана не только отмеченными выше намерениями и действиями отдельных представителей бизнеса, но и пренебрежением отечественных производственников к экологическим требованиям законодательства и национальным природоохранным интересам. Именно этим объясняется, что большинство производственных предприятий включает расходы на природоохранные цели в себестоимость продукции и тем самым уклоняется от осуществления реальной охраны окружающей природной среды и исполнения экологических норм и требований природоохранительного законодательства.
Экономические причины совершения экологических преступлений, не связанных с должностным статусом граждан, также многообразны. В числе их резкое снижение уровня жизни, сопровождаемое безработицей, невыплатой зарплаты, утратой возможности бесплатного или льготного лечения, образования. Именно по этим причинам широкий масштаб получили браконьерство, самовольный захват земли для личных нужд, нарушение режима особо охраняемых природных территорий и другие правонарушения. Совершающие эти преступления лица, потеряв легальные источники существования в результате экономических трудностей, часто идут на это вынужденно. Однако наиболее распространенными причинами экологических преступлений для этой категории лиц являются те, которые присущи для совершающих преступления по корыстным мотивам (незаконная порубка леса, отстрел редких животных, незаконный рыбный промысел) и даже из-за хулиганских побуждений (поджоги леса).
Рост экологической преступности происходит и из-за несовершенства законодательства об ответственности за экологические правонарушения (множество отсылочных норм, несогласованности между актами и нормами, недостаточно четкие формулировки правовых норм), а также из-за принятия субъектами РФ законодательных актов, объявляющих исключительное право собственности на все природные объекты своих территорий, что противоречит Конституции РФ.
Местные органы исполнительной власти, как субъектов Российской Федерации, так и их территориально-административных образований, издают законы, постановления, распоряжения, зачастую даже не поставив в известность природоохранные органы. Издание таких актов без государственной экологической экспертизы уже само по себе является нарушением природоохранительного законодательства. Кроме того, статьи этих актов зачастую носят противоправный характер. В результате, например, леса 1-й группы переводятся в любую иную, и развертывается строительство коттеджей, предприятий, в том числе в водоохранных зонах, разрушается природно-заповедный фонд страны.
Не реализуется в законодательстве в полной мере система экологических ограничений и режимов природопользования, отсутствует концепция последовательной экологизации законодательства.
Законодательное регулирование экологических общественных отношений ориентировано преимущественно на ликвидацию уже возникших негативных последствий производственной и иной хозяйственной деятельности, а не на их предупреждение, что не оправданно ни с экологической, ни с экономической точек зрения.
Рост преступлений и иных экологических правонарушений требует переориентации законодательства в сфере охраны окружающей природной среды и использования природных ресурсов на защиту конституционных экологических прав граждан, обеспечение экологической безопасности и устойчивого развития общества, благоприятных природных условий жизни.
Существенное влияние на рост экологической преступности все больше оказывает снижение активности контролирующих органов и должностных лиц предприятий в сфере охраны окружающей природной среды, вызванное изменением экономической ориентации государства на рост потребительских интересов в использовании природного сырья, инициирование и развертывание расточительного в природоресурсном отношении предпринимательства.
К причинам роста экологической преступности следует также отнести заметное снижение в последние годы уровня взаимодействия правоохранительных и природоохранных органов по совместному предупреждению, пресечению и раскрытию преступлений и других экологических правонарушений; несовершенство системы государственных органов специального управления в области охраны окружающей природной среды и природопользования, их малоэффективную деятельность; непоследовательность в реализации законодательно закрепленного принципа разграничения контрольно-надзорных и хозяйственно-распорядительных функций в указанной области; слабое информационное обеспечение деятельности по организации борьбы с экологическими преступлениями; недостаточную материально-финансовую обеспеченность контрольно-инспекционных служб, слабую правовую и социальную защиту инспекторского состава природоохранных органов; отсутствие эффективного механизма участия общественности в борьбе с экологической преступностью.
Борьбе с экологическими преступлениями и правонарушениями не придается должного внимания и на государственном уровне.
Совершенно очевидно, что в условиях существующей криминогенной обстановки в стране трудно требовать от государственных инспекторов природоохранных органов, имеющих плохое материально-техническое обеспечение (отсутствие необходимого автотранспорта, оргтехники, рабочих помещений) и не имеющих никакой социальной защиты при пресечении экологических преступлений, осуществлять свои функциональные обязанности с риском для жизни и здоровья. В этой связи примечателен и тот факт, что в федеральной программе борьбы с преступностью на 19941995 годы и в последующих решениях, принятых в ее развитие, не было запланировано ни одного мероприятия, которое содействовало бы реальному решению задач борьбы с экологическими преступлениями и их предупреждению. В аналогичной программе на 19961997 годы сделана лишь робкая попытка исправить это положение.
Правительство, министерства и ведомства демонстрируют свою несостоятельность в обеспечении реализации экологического законодательства. Ситуация осложняется распадом прежней системы государственного контроля, постоянными реорганизациями природоохранных органов, попытками ограничить либо вообще ликвидировать прокурорский надзор в сфере экологии.
На фоне постоянного роста экологических преступлений становится все менее эффективной правоприменительная практика. Это связано с явной недооценкой общественной опасности экологических преступлений работниками правоохранительных и природоохранных органов, с недостатками. следствия и дознания, низким профессиональным уровнем, отсутствием у работников природоохранных и правоохранительных органов четких представлений о сущности экологических преступлений, их классификации, разграничении со сходными преступлениями и административными правонарушениями. Особенно тревожно, что в силу названных причин, а также при значительном общем росте преступности в стране экономической, корыстной, насильственной, из-за нехватки сил и средств в правоохранительных органах борьба с экологическими преступлениями все больше и больше отходит на задний план. Она ведется в основном против мелких нарушителей экологических норм, те же, кто посягают на экологическую безопасность, подрывают биологические основы жизни и здоровья людей, остаются в массе своей безнаказанными.
2.2. Особенности борьбы с экологической преступностью
Борьба с экологической преступностью связана прежде всего с:
необходимостью признания обеспечения экологического благополучия населения приоритетным направлением государственной политики России, а также приоритетным направлением деятельности государственных контролирующих и правоохранительных органов;
обеспечением соблюдения экологического законодательства в деятельности государственных, коммерческих и других организаций, должностных лиц, предпринимателей и граждан;
совершенствованием экологического и иного связанного с ним законодательства;
совершенствованием деятельности контролирующих и правоохранительных органов, укреплением их координации и взаимодействия в целях укрепления экологической законности и правопорядка в России.
Общесоциальные меры предупреждения такой преступности должны быть направлены на развитие и укрепление экономики страны, повышение уровня благосостояния населения, его экологической и правовой культуры. К первоочередным мерам следует отнести развитие и совершенствование законодательства, направленного на обеспечение экологического благополучия населения, гарантии которого предусмотрены ст. 42 Конституции РФ. Большую роль в этом призвана сыграть созданная Указом Президента России от 13 июля 1993 г. Межведомственная комиссия Совета Безопасности РФ по экологической безопасности. По ее инициативе правоохранительными министерствами и ведомствами рассматриваются вопросы применения уголовной и административной ответственности за экологические правонарушения.
Совершенствование законодательной базы обеспечения экологического благополучия населения в первую очередь связано с необходимостью срочного принятия ряда законов об экологической безопасности населения, о рыболовстве, других законов также внесением необходимых изменений в действующее законодательство, Лесной и Водный кодексы и проч.
Принятие новых и внесение изменений в действующие нормативные правовые акты должно быть достаточно продуманным обоснованным, подкрепленным глубоким и всесторонним анализом ситуации и правоприменительной практики.
Необходима разработка и осуществление системы мер обеспечения права человека и гражданина на благоприятную окружающую среду.
Важна разработка федеральной программы оздоровления окружающей среды Российской Федерации с надлежащим ее финансововым и материально-техническим обеспечением.
Борьба с экологическими преступлениями ведется на основании и в рамках законов, соответствующих им подзаконных актов. В последних детально излагается алгоритм действий, направленных на предотвращение экологических преступлений, содержатся необходимые директивы правоохранительным и природоохранным ведомствам, инструкции по проведению первоочередных мероприятий, направленных на обеспечение экологической безопасности. Они определяют порядок передачи материалов об установленных фактах с признаками экологических преступлений в органы милиции и прокуратуры.
В борьбе с экологической преступностью важно постоянно помнить, что она создает реальную угрозу самим биологическим основам жизни, здоровья и развития человека. В связи с этим необходимо усилить воздействие на нее правоохранительной системы.
Особую роль в системе органов специального предупреждения экологических преступлений играет прокуратура: во-первых, осуществляя надзор за исполнением экологического законодательства, принимает меры к выявлению и пресечению экологических правонарушений, препятствуя их перерастанию в преступления; во-вторых, в процессе расследования экологических преступлений выявляет причины и условия, им способствующие, и принимает меры к их устранению; в-третьих, надзирая за исполнением законов органами, осуществляющими оперативно-розыскную деятельность, дознание и предварительное следствие, влияет на качество такой деятельности, в том числе борьбы с экологическими преступлениями; в-четвертых, осуществляет координацию всех правоохранительных органов по борьбе с экологической преступностью. Большое внимание прокуроры уделяют выявлению и устранению незаконных правовых актов. Растет число удовлетворенных протестов и удельный вес отмененных и измененных правовых актов. В настоящее время вследствие многолетней настойчивой работы, проводимой прокурорами, наметилась благоприятная тенденция снижения числа незаконных правовых актов, хотя о стабильности такой тенденции пока говорить рано.
Ежегодно органы прокуратуры выявляют и устраняют большое количество правонарушений в сфере охраны земель, вод и атмосферного воздуха. Вместе с тем в статистике данные показатели даются суммарно, что не позволяет дифференцировать их по отдельным видам и снижает в целом уровень информационного обеспечения борьбы с экологическими правонарушениями. Это свидетельствует о необходимости расширения системы статистических показателей.
Важную роль в борьбе с экологической преступностью призваны играть специализированные природоохранные прокуратуры. К середине 1990-х гг. в Российской Федерации уже сложилась система таких прокуратур. Опыт их деятельности показал высокую результативность надзора за исполнением экологического законодательства. Они успешно нейтрализуют негативные Последствия, ошибки и упущения в работе природоохранных органов, средствами прокурорского надзора противодействуют нарушениям экологического законодательства.
В предупреждении экологических преступлений в рамках своей компетенции участвуют иные правоохранительные и другие органы государственной власти.
В условиях ухудшения экологической обстановки жизненно важным является ужесточение государственного экологического контроля (включая экологический мониторинг), усиление государственного принуждения к исполнению норм и требований экологического законодательства. В настоящее время имеются немалые резервы повышения эффективности последнего. Растет число незаконченных расследованием уголовных дел, количество нераскрытых преступлений, дела о которых приостановлены за нерозыском и неустановлением виновных. Такая ситуация ведет к безнаказанности виновных и стимулирует их к продолжению своей преступной деятельности. Кроме того, уголовная политика в сфере борьбы с экологической преступностью демонстрирует далеко не всегда оправданную «гуманизацию».
При назначении уголовного наказания судами повсеместно допускались необоснованные послабления лицам, совершившим экологические преступления, назначались наказания ниже низшего предела, предусмотренного соответствующей статьей уголовного закона, применялось условное осуждение и т.п. К лицам, осуждаемым за экологические преступления, применяются в основном наказания, не связанные с лишением свободы. Такая практика борьбы с экологической преступностью не оказывает должного профилактического воздействия, в частности, на лиц, совершающих экологические преступления на организованной основе, в виде промысла, ради извлечения сверхдоходов.
Отрицательно сказывается на борьбе с экологическими правонарушениями и преступлениями до сих пор нерешенный вопрос о территориальных органах экологической милиции. При этом в современных условиях ухудшения экологической ситуации, роста числа соответствующих правонарушений и преступлений, при наличии угрозы терроризма и экоцида повсеместное создание таких органов, а также специального экологического подразделения, курирующего их работу в центральном аппарате МВД России, представляется необходимым, вызывает поддержку ученых и практиков.
Консолидации сил и средств для защиты прав и законных экологических интересов личности, государства, общества могло бы способствовать формирование системы экологической юстиции, природоохранные прокуратуры, экологические суды и другие специализированные правоприменительные органы. Пока в России действуют только отдельные звенья такой юстиции.
Типологизация политико-правовой ментальности На основании вышеизложенных теоретико-методологических положений и принципов можно перейти к анализу основных проявлений и типов этом же контексте можно говорить и о ментальности классов - господствующего и эксплуатируемого, которые явно обладают весьма трудноуловимой в рефлексии матрицей типизаций и оценок, общей схемой смыслопостроений, определяющей характер (классового) правового и политического мышления, соответствующие поведенческие акты, привычный социальный «отклик» (реакцию представителей определенных классов на те или иные символические, деперсонифицированные образования - право, законы, власть, пенитенциарную систему и др.).При известном отходе от марксистских социальнофилософских постулатов и намеренном отвлечении от идеи о том, что каждый индивид в современном обществе так или иначе является носителем ментальности различных уровней (семьи, корпорации и т.д.), вполне уместно выделять и виды правовой ментальности относительно имеющих место различных социальных страт: «дворянская ментальность», «купеческая ментальность», «крестьянская ментальность » и др. В последние десятилетия все чаще спорят о профессиональном правовом менталитете - ментальности юристов (судейская, милицейская, адвокатская и т.д.), экономистов, врачей, учителей и т.п. Однако существенные черты, качества, принципиально отличающие лиц разных видов занятости и позволяющие в одном и том же социуме и государстве утверждать о действительном различии их мировидения «на профессиональной основе», не всегда удается выделить. С еще большей осторожностью следует утверждать о возможном выходе профессионального юридического менталитета за национальные границы, об объединении на этой основе лиц одной и той же профессии в разных странах. Вообще, к идее унификации правовой ментальности следует относиться максимально взвешенно, с известными теоретическими допущениями и методологическими «оглядками».Опираясь на известные труды зарубежных и отечественных историков, культурологов, политологов (М. Бахтина, М. Блока, Ф. Броделя, А. Гуревича, Л. фон Мизеса, Л. Фев- ра и др.), посвященные особенностям чувств и образа мыслей, «коллективной памяти» людей определенной эпохи (средних веков, Возрождения, Нового времени и др.)» выделяют так называемые историко-эпохальные типы правового менталитета, которые к тому же «привязаны» и к конкретному цивилизационному ареалу, например правовой менталитет европейского Средневековья или ренессансная западноевропейская ментальность и т.д. В явно немногочисленной современной отечественной специальной литературе, в которой встречаются рассуждения относительно природы и видов правовой ментальности, можно обнаружить подходы более высокой степени обобщения. В частности, авторы словаря по философии права В.А. Бачинин и В.П. Сальников предлагают различать ментальность «западного» и «восточного» типов и, видимо, впервые в нашей научной традиции явно формулируют их характерные признаки. В общем, пространство поиска оснований классификации неисчерпаемо, естественно, сопряжено с теми целями, которые исследователь перед собой ставит. Отсюда и стремление ряда авторов (например Г. Хофстеда) выделять «индивидуалистический» и «коллективистский» правовой менталитет, господствующие в «чистом» виде или каким-то образом сочетающиеся (в Японии) в конкретных странах современного мира, «мас- кулинистический» и «феминистический» типы, публичноправовую и частно-правовую ментальность и др.Возвращаясь к специфике отечественной политико-институциональной действительности и учитывая цель и задачи настоящего исследования, остановимся еще на одном основании классификации неоднороден. Он явно имеет сегрегационную природу, в смысле исторически сложившегося разрыва между столичной и провинциальной ментальностью. « Для русского менталитета (в нашем случае правового менталитета. - А.М., В.П.) имеют огромное значение гигантские размеры страны. Благодаря громадным размерам государства, пространственной рассеянности населения, различных укладов, культур, возникает своеобразная историческая инерция, небезразличная к историческим судьбам России. Эта инерция является, если хотите, роком для нашей страны. Скажем, во Франции влияние Парижа на протяжении всей истории, особенно в Новое время, было решающим - страна шла туда, куда шел Париж (кроме, пожалуй, периода Парижской коммуны 1871 г.)». Замечание правомерно и теоретически оправданно. Устойчивый «регионализационный» характер российской политико-правовой культуры (от которого, конечно, в известной степени исследователь может и абстрагироваться) всегда находился в центре внимания знаменитых российских «централизаторов»: от Ивана Калиты до Иосифа Сталина. Однако великий парадокс заключается в том, что увеличение степени централизации власти оказывало обратное влияние на национальную юридическую и политическую ментальность. Хотя внешне усиление центра всегда приводило к единству территорий, но в ментальном измерении часто это оказывалось лишь квазиединством. В качестве примера достаточно вспомнить вечные противоречия между Москвой и регионами, во многом порожденные и (что удивительно!) поддерживаемые самим центром. Первичный источник, исторический «первотолчок» здесь-это ничем не ограниченная централизаторская политика Москвы, а затем ее особый статус в качестве политико-правового и культурного центра и, как следствие, столичная харизма. Более того, в плане народного юридико-государственного мировидения « в русской истории передача статуса столицы от Москвы Петербургу, как это ни парадоксально, - факт малопримечательный, маловыразительный и почти никак не отразившийся на ментальности Москвы (...) Отдельная и хорошо знакомая тема - «Москва - Третий Рим». Невозможно представить Петербург в тоге «Третьего Рима». Дело не в утерянном средневековье, а в менталитете, заявленном и явленном в его истории», - пишет М. Уваров.В итоге в едином национальном духовном пространстве сложилось два политических и юридических центра, два разновеликих ментальных полюса: столица - провинция.Данная бинарная конструкция оказа??ась настолько устойчивой, что спокойно пережила самые разные (часто трагические) повороты отечественной истории. Конечно же, можно выделить множество причин и предпосылок, определяющих и сохраняющих такое положение дел, например, сосредоточение в столице огромных интеллектуальных, информационных (центральные СМИ, архивы, библиотеки) и материальных ресурсов, уникальная возможность незначительной части московского электората оказывать прямое давление на высшие государственные органы страны, создавая важный для тех или иных тенденций политический фон, и т.д. Эти факторы действительно имеют место и, что называется, «лежат на поверхности», но есть и глубинные, скрытые основания для столично-провинциальной дифференциации и идентификации российского менталитета и правового самосознания. Это, прежде всего, принципиально различная правовая и политическая динамика носителей менталитета, разные степени «уязвимости» от радикальных политических (часто популистских) идей и настроений, отличающийся уровень «открытости» (мобильности) юридической культуры и всей правовой инфраструктуры для политико-правовых инноваций, заимствований, «продвижения иностранного правового миссионерства».«Разрыв» столицы и провинции в России становится еще более ощутим и, наверное, более социально значим в периоды общенациональных политико-правовых преобразований, потрясений, кризисов. Так, традиционный исход населения в Сибирь в XVI-XVIII вв. был своеобразной формой протеста против «искоренения древних навыков» и «унижения россиян в собственном их сердце» со стороны центральной власти, представлялся необходимым условием сохранения духовной и этнической самости определенных групп населения. Яркий пример тому - старообрядцы.В ходе исторического развития страны произошла своеобразная селекция, в результате которой в Центральной России, как правило, оставались наиболее лояльные к государственной власти, а в Сибирь, на Дон, Волгу уходили те, кто стремился к различным формам (подробнее об этом в гл. 4) противостояния центру. Уже в силу этих обстоятельств политико-правовой менталитет населения Центральной России, и прежде всего столицы, и юридическая ментальность Сибири (как, впрочем, и иных окраин) формировались различным образом.Эта дифференциация особенно проявляется в условиях так называемого «реформаторско-правового» развития страны: инерционность ментальной системы провинций, здоровый «крестьянский» консерватизм, прагматичность, недоверие к тому, что предлагается центральной властью, - все то, что «отсеивает» крайние и нежизнеспособные юридические и политические варианты развития государства.Несомненно, что все вышеназванное (как, впрочем, и еще многое другое) влияет на содержание структур национального политико-правового менталитета, а следовательно, его «субментальное расчленение» и методологически, и теоретически оправдано. Поэтому говорить о едином российском юридическом менталитете можно, но лишь с известной степенью условности, абстрагируясь для решения определенных исследовательских задач от его дифференциации по вертикали.« Русский народ, как и все другие, имеет свои особенности. Одной из них является психическое восприятие * государственной власти, государственно-правовых институтов, отношение к их возникновению, смене и развитию. Современные русские люди, проживающие в столице и впровинции, оценивают их по-разному». В этой связи очевидна и общеизвестна роль обычаев, традиций, устоев жизни какой-либо местности, накладывающих отпечаток на нравственное состояние постоянно проживающих там людей, во многом обусловливающих их поведение, иерархию ценностей, определяющих реакции индивидов в определенных, часто нестандартных ситуациях.В рамках политико-юридического дискурса последнее неизбежно воплощается в различных вариантах правового поведения: например, преобладание законопослушных (конформистских или маргинальных) граждан в российской провинции или, наоборот, в столице, правовой нигилизм как массовое столичное явление либо показатель деформированного правосознания провинциалов. Очевидно, что при подобном рассмотрении, при исследовании данных вопросов неизбежен выход за узкие рамки позитивистской теории правосознания в принципиально иное концептуальное поле - национальную юридическую ментальность, а в итоге - создание юридико-антропологического «портрета» российского общества.В этом случае радикальная смена методологических и теоретических позиций - явление положительное и эвристически необходимое, так как взгляд на развитие многихчасто влияет на их оценку, дает возможность для всестороннего, комплексного и адекватного понимания причин и результатов.Например, известные отечественные события августа 1991 г. показали, что только небольшая часть граждан, причем преимущественно в Москве и Санкт-Петербурге, пошла за реформаторами, большая же часть населения страны, в основном жители провинции, колебались и выжидали, пассивно наблюдая за ходом борьбы, остававшейся чуждой их политическому и правовому сознанию, «ментальному» настроению. Поэтому «власть попала в руки реформаторов не благодаря всенародной борьбе за свободу, она упала к их ногам, а реформаторы были вынуждены ее поднять». Наверное, на материале подобных кризисных общественно-политических ситуаций как нельзя лучше эксплицируется столично-провинциальная дифференциация российского юридического менталитета.Очевидно, что для регионов характерна иная ментальность (хотя и не выходящая за рамки российского правового менталитета), и это проявляется в позициях, ценностных ориентациях, стиле юридического и политического мышления, мотивациях, образцах правового поведения людей. Региональное г??сударственно-юридическое самосознание - это не только отождествление граждан с определенной территориальной общностью и ее правовыми и политическими устоями, но и в известной степени противопоставление себя членам столичной общности.В немногочисленной современной политологической и юридической литературе, посвященной рассмотрению подобных проблем, делаются попытки выделения характерных особенностей и атрибутов провинциальной и столичной правовой ментальности, что, с одной стороны, позволяет говорить о научном характере вертикального деления национального ментального пространства, а с другой - способствует пониманию ряда ключевых проблем национальной правовой системы, имплицирует методологически важные для решения многих прикладных вопросов современной отечественной правовой науки положения. Тем более что ментальный «плюрализм» недостаточно учитывается и в современном управлении и самоуправлении, формировании системы национальных политических институтов и структур в постсоветском пространстве, а мотивационный потенциал регионального правосознания часто во- рбще игнорируется как законодателем, так и правоприменителем, причем не только в столице, но и на местах.В.Н. Синюков, развивая идею о специфике Москвы как современного культурно-политического центра российской правовой системы, формулирует несколько основных постулатов, раскрывающих сущность и специфику столичной (мегаполисной) ментальности:- в настоящий период Москва занимает в правовой жизни страны положение, намного перекрывающее значимость для развития национального права других субъектов политического процесса (юридически и политически «избыточный» статус столицы. - А.М., В.П.);- столичное население более, чем в других регионах, предрасположено к экзальтации, эпатажу, податливости к ситуативной реакции, зависимости от иностранного юридического и идеологического воздействия (повышенная восприимчивость к радикальным, причем самого разного происхождения и направленности, часто популистским идеям и действиям, умение сравнительно быстро адаптироваться к новым государственно-правовым реалиям. - А.М., В.П.);- столичный электорат имеет особый политический вес, так как именно его относительное социальное благополучие является условием «выживания» правительства и в конечном счете определяет (столичную?!) легитимность государственной власти (тем более, если последняя не пользуется очевидной и явной поддержкой большинства населения страны!). Поэтому, например, незначительная часть московского электората (и это самим электоратом осознается и влияет на типич??ые черты его правового поведения, политические и юридические ценности и установки) имеет уникальные возможности оказывать прямое давление на высшие государственные органы страны, создавая важный для тех или иных тенденций социальный фон.Вполне уместными в контексте данной работы являются замечания И.А. Иванникова, который хотя и уделяет внимание, прежде всего, особенностям провинциальной правовой ментальности, тем не менее формулирует рядположений относительно политико-правового менталитета столицы.Так, « столичный человек в моральном отношении более раскрепощен, безответственен, чем провинциал. В силу ряда объективных причин, столичное население России в своей массе всегда было более образованным (в том числе и юридически образованным. - А.М., В.П.), информированным, чем провинциальное». И с этим трудно спорить! « Провинциалы, проживающие в небольших населенных пунктах, с возрастом осознают свое место в этом социуме, предвидят последствия своих действий... Моральная ответственность пронизывает отношения между людьми в провинции очень глубоко, способствуя формированию законопослушных граждан, у которых хорошо развито чувство долга». Действительно, в расширение сказанного можно отметить «склонность» правового поведения провинциалов к правомерному конформистскому и привычному поведению (хотя определенный процент маргиналов и здесь дает о себе знать, особенно в период кризисов, приводя к резким скачкам уровня криминогенности в регионах).Можно согласиться и с тем, что русское провинциальное государственно-правовое сознание направлено на поиск приемлемых (идеальных) государственно-правовых форм и институтов не «на стороне», а в собственном прошлом, историческом опыте русского народа, его государственности. Отечественная история знает немало примеров, когда признаки, ярко выраженные в провинциальной политико-правовой ментальности - соборность, патриотизм, традиционализм и др. - выступали необходимой духовной основой движения различных слоев населения, подвижничества отдельных личностей по спасению государства Российского в периоды острейших цивилизационных кризисов (от Смуты до реформаторского лихолетья концаХХв.). «Малые», «простые» люди, жители Нижнего Новгорода, Костромы, Ярославля, донских казачьих станиц и др. в эпохи потрясений и преобразований становятся «заботниками» о судьбах государства.Сквозное, вертикальное различение отечественной правовой ментальности имплицирует необходимую в этом случае дифференциацию содержания основных компонентов национального юридического мира, предполагает «столично-региональную» поправку, учет ментальной специфики провинциальных и столичных ее носителей при анализе сущности и значения многочисленных институтов, стандартизирующих юридическую ментальность (СМИ, правоохранительные органы, адвокатская и судебная практика, юридическая наука и т.д.).Нельзя обойти вниманием и развитие региональных элит, во многом влияющих на поддержание ментальной дифференциации. Региональная элита стремится обозначить себя не только политически и организационно (институционально), но и по правовым, идеологическим и мировоззренческим основаниям, обнаружить и закрепить на уровне массового сознания населения данного региона собственные, оригинальные исторические и интеллектуальные традиции, которые обычно старательно «изыскиваются» в прошлом данной территориальной единицы. И это неизбежно, так как процесс самоорганизации, становления данной группы всегда сопровождается и ее мировоззренческой самоидентификацией. Ясно, что политические и правовые ритуалы (обряды), ценности и символы как способы выражения политико-правовой ментальности наличествуют и в провинциальной, и в столичной ментальности, однако смысловое и содержательное наполнение, направленность и, вероятно, динамика их все-таки будут отличаться.Учитывая, что данная проблема это, несомненно, предмет отдельного исследования, тем не менее сформулируем ряд положений важных, по мнению автора, для подробного изучения специфики правового поведения и правосознания этих больших групп населения.1. Следует определить значение и специфику законов и подзаконных нормативных актов, актов реализации, правовых отношений, иных правовых средств (стимулов, ограничений, дозволений, запретов, поощрений) в плане регулирования многообразия общественных отношений с позиций столичного и провинциального государственноправового сознания, а соответственно выйти на актуальнейшую проблему отечественного политико-правового познания - правовой режим, т.е. установленный законодательством особый порядок регулирования, представленный специфическим комплексом правовых средств, который при помощи оптимального сочетания стимулирующих и ограничивающих элементов создает конкретную степень благоприятности либо неблагоприятности для беспрепятственной реализации субъектами права своих интересов. В этом контексте стоит проанализировать особенности правовых режимов в столице и российских регионах, выявить степень эффективности действия правовых норм, арсенал средств «продавливания»'различных юридических регуляторов в общественные отношения данных субкультур, характерные черты регионального правотворчества и сложившейся правоприменительной практики.2. Рассмотреть соотношение писаных (юридических) и «неписаных» (обычных) норм поведения в механизме регулирования общественных отношений в столице и провинции.3. Создать необходимые теоретические и методологические основания для решения ряда прикладных вопросов, в частности определения природы и влияния на поведение населения правозначимых установлений, действующих по типу правовых аксиом и презумпций, которые во многом есть продукт политического и юридического опыта сто-1/2 6 Зак 007личных и провинциальных групп; или выявления типичных реакций (юридических и неюридических) на определенные варианты поведения на периферии и в столице (например, сложившийся традиционный уровень «privacy» - уважение частной жизни индивидов, признание правовой «экстерриториальности» личности, необходимости защиты внутреннего мира (субъекта, семьи и д??.) от вторжения различных «других», а также неформальные и неписаные индивидуальные представления о должном и нормальном поведении).4. Следует изучить социально-психологические и историко-культурные (архетипические) причины устойчивости (или неустойчивости) в столичном или провинциальном государственно-правовом менталитете «образа» определенной формы правления, государственного устройства и политического режима, тех или иных политических структур и институтов, ценностной иерархии (например, место и значение патриотизма, вестернизации или русофобии; анархизма и этатизма; консерватизма или реформизма и т.д.), а также возможные политико-юридические и социальные последствия деформации или вовсе разрушения привычных (цивилизационных, национальных) схем, стереотипов и институтов.5. Очевидный интерес представляет рассмотрение влияния этнических и религиозных установлений на право- понимание и правореализацию, поведение субъектов в правовой сфере в центре и российских провинциях.6. Вероятно, следует рассмотреть склонность той или иной группы населения к оценке различных общественно- политических событий, соотношение правовых чувств и элементарных политических и правовых знаний, юридических стереотипов, привычек, разного рода «автоматизмов» как на обыденном, массовом, так и на профессиональном и даже (что уже отмечалось выше) научно-теоретическом уровне в столице и в провинции (последнее особенно проявляется в расстановке методологических акцентов в правовой литературе последних лет: увлечение западными, либеральными (немарксистскими) доктринами, в основном характерное для столичных научных кругов, и, правда, пока еще немногочисленные попытки провинциальных юристов и философов провести культурно-историческую идентификацию российской правовой системы).Конечно, природа законов не проста. Сложность ее в том, что в любом государстве закон должен быть функциональным, выполнимым, результативным и одновременно в своем национально-культурном аспекте, по своему содержанию опираться на исторически сложившиеся представления членов общества, отвечать их интересам и нравственным ожиданиям.Заметим, что фундаментальные отечественные работы, посвященные данной проблематике, практически отсутствуют. Хотя с позиций современного политического реформирования, в контексте развития отечественного федерализма и актуальных интенций российской юридической науки элиминация ментальных различий этих больших групп населения страны, игнорирование ментальной неоднородности российского общества часто привод??т к недопустимым идеализациям и абстрактным, оторванным от национальной конкретики юридическим построениям, что в результате оказывает негативное, вполне ощутимое воздействие и на реальные политико-правовые процессы в современной России. В этом плане следует согласиться с мнением ряда авторов, рассматривающих различные аспекты регионального законодательства в современной России и считающих, что « спонтанно начавшийся процесс регионального законотворчества получил столь же спонтанное развитие. Это во многом объясняется отсутствием глубокой общетеоретической проработки серьезных проблем регионализма... вопросов законотворческого процесса на субъектном уровне... других проблем, без решения которых невозможно обеспечить эффективную нормотворческую деятельность органов государственной власти субъектов Федерации». Вполне очевидно, что появление феномена регионального законодательства актуализировало многие темы общей теории права и государства, в том числе вызвало необходимость прояснения духовного смысла провинциального юридического и социально-политического уклада, его специфики, естественно, находящих свое отражение в целом комплексе правовых проблем российского регионализма (вопросах об источниках права, системе законодательства, иерархии нормативных правовых актов и др.), осложненных к тому же многонациональным (полирелигиозным) составом населения страны.Сам факт возникновения и наличия столичной и провинциальной юридических ментальностей, этих во многом отличающихся политико-правовых «миров», говорит о том, что в России (и это отчасти уже было показано выше и будет выявляться в дальнейшем) были и есть для этого определенные условия, что представления граждан о границах допустимого поведения, приемлемых политических институтах, механизмах правового регулирования (начиная с Конституции и заканчивая подзаконными нормативно-правовыми актами и деловыми обыкновениями) часто обусловлены их отнесенностью к столичному или провинциальному социуму. Поэтому «актуальным направлением развития правовой системы в XXI столетии должно стать воссоздание местной правовой культуры. Этот проект для России поистине достоин века».Глава 3РОССИЙСКИЙ НАЦИОНАЛЬНОГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПРАВОМЕНТАЛЬНЫЙ ТИП3.1. Генезис и особенности российской правоментальностиИсследуя национальную политико-правовую ментальность и политическое мировидение, начинаешь ясно осознавать связь времен и эпох, событий, великих государственных деяний и не менее великих национальных крушений. «Мертвый хватает живого», ничто в истории народов не проходит бесследно и не возникает беспричинно, историческое бытие непрерывно и целостно; это вечное становление национального самосознания как незыблемой основы, начала всех социальных сфер. « Генезис - это история становления и развития явления, представляющая собой органическое единство количественно или качественно различных исторических состояний (этапов)...». Человеческое измерение государственно-правовых процессов всегда исторично и культурно, оно не может быть измерением вообще, универсальным, глобальным, схематичным (подобно Марксовым формациям), юридический мир всегда национален и цивилизационен, формируется и существует только в определенном временном и геополитическом (геоюридическом)процессов в развитии страны, в частности специфика генезиса национального права, не только тормозили генерацию собственных либеральных идей, их институциализацию, но и отторгали любые заимствования последних.Отсюда и три идейно неравновесных направления либерализма в России, и быстрый переход многих либералов (или псевдолибералов) либо на анархистско-революционные позиции, либо в лагерь сторонников безраздельно господствующего в стране охранительно-консервативного (нацонально-патриотического) направления. На теоретическом уровне это выразилось, например, в сложной судьбе доктрины естественного права в России, этой неизбежной спутницы процессов либерализации. «Отвергнув естественное право, мы лишили себя всякого критерия для оценки действующего права», - предупреждал Е.Н. Трубецкой.Доминирование различных видов позитивистской идеологии (в основном в этатистском ее прочтении) и в то же время наличие различного рода анархо-революционных настроений как естественной реакции на позитивацию политической и правовой мысли в стране, амбивалентное юридико-государственное пространство Российской империи просто не могло вместить либеральные ценности и установки: они отрицались и «слева», и «справа», какими бы притягательными и заманчивыми ни казались и какими бы блестящими теоретиками ни разрабатывались. Однако ясно и другое: разноименные заряды всегда притягиваются, и в итоге в конце XIX - начале ХХ в. консервативный синдром массового сознания в плане присущих ему ориентиров на внеюридические средства и методы действительно сближается со своим антиподом - революционным синдромом (синдромом «слома», жесткой, радикальной и быстрой модернизации страны). Духовной основой для этого сближения стал все тот же одинаковый набор общераспространенных рациональных и подсознательных, логических и чувственных представлений и установок, выражающих характер и способ группового правового и политического мышления, следствие одинакового, устойчивого отношения к праву как средству решения национальных проблем. В этой связи несомненно прав А. Балицкий - еще с начала 60-х годов XIX в., утверждал: «.. .русское государство заболело манией самоубийства».Сравните. « Видел, как задумали они увенчать всю эту сеть венцом Французской Конституции... Я не мог утерпеть и восстал всей душою против их плана... Я в 1881 г. помешал Конституции», - описывает свою роль в переходе страны от периода реформ 60-70-х годов к известным контрреформам 80-90-х «духовный наставник» отечественного консерватизма, подлинный творец эпохи Александра III К.П. Победоносцев. С откровениями радикала Г.В. Плеханова, который, выступая на II съезде РСДРП, подобно своему «непримиримому» идейному оппоненту отмечает «относительность» существующих на Западе правовых предписаний и принципов, а в конечном счете и «сомнительную пользу» для революционного Отечества ряда демократических институтов западного образца: « Если в порыве революционного энтузиазма народ выбрал очень хороший парламент... то нам следовало бы стараться сделать его долгим парламентом; а если бы выборы оказались неудачными, то нам нужно было бы стараться разогнать его не через два года, а если можно, то через две недели». « Плох тот революционер, который в момент острой борьбы останавливается перед незыблемостью закона», - подытоживает В.И. Ленин. « Вот почему анархисты, начиная с Годвина, всегда отрицали все писаные законы, хотя каждый анархист, более чем все законодатели взятые вместе, стремится к справедливости...», - не менее откровенно («постскриптум») утверждает князь Петр Кропоткин. Эти краткие афористические формулы, своеобразные эпиграфы к политико-юридическому укладу российского общества отражают правовой вакуум, характерный для доктринального уровня национальной правовой системы, несомненно, представляют собой результат предшествующего развития отечественной государственной инварианты, образа отечественного юридического мышления. В этой связи ментальности.Явное преобладание традиционного правопонимания и, как следствие, развитие основных направлений (за редким исключением!) национальной мысли по схеме «философии крайностей», поляризация политического самосознания отечественной интеллигенции явились предпосылками для быстрого усвоения обществом гиперрадикального, революционного (в различных антиправовых его модификациях: от анархизма до большевизма) правосознания. Как это ни парадоксально, но в первой четверти ХХ в. марксизм (по содержанию и форме - западное учение), правда, в весьма утилитарной, ленинской интерпретации, «превратился на российской почве в форму решения национальных задач, стоящих перед Россией в начале ХХ века», выступил формой подспудных процессов, идущих из глубин (нео- трефлексированных, подсознательных слоев) восточнославянской цивилизации.Именно в этот знаменательный для последующего развития страны период в российском политико-правовом менталитете окончательно возобладал, получил свое полное воплощение определенный взгляд на отечественную юридическую действительность: правовая система России всецело детерминирована причинно-функциональными связями с организацией отечественного государства, национального политико-институционального пространства.Заметим (и еще раз обратим на это внимание), что подобные представления в середине - конце XIX в. уже были характерны как для «малой» народной традиции, так и для «великой» письменной, цивилизационной. В контексте традиционной отечественной правовой культуры единения, на фоне разрушенной реально, но явно сохраняющейся (об этом будет сказано далее) на архетипическом уровне представлений населения соборной модели организации властных отношений (« сила власти » Царя и « сила мнения » Земли) и «молчащее большинство» соотечественников, и адепты «великих письменных текстов» удивительным образом «укладываются» (за редким исключением) в общую парадигму государственно-правового видения: вера в разумные мероприятия власти, логическая последовательность которых - от «базовых», социально-экономических до государственно-правовых - способна переустроить в соответствии с неким рациональным замыслом всю правовую систему России, соседствует с то и дело вырывающимися наружу нигилистическими настроениями и антиэтатистскими установками, тотальным разочарованием властью. Государственно-правовой идеализм на грани своего антипода.Подобные взгляды, всегда существовавшие в национальном политическом и юридическом мировиде- нии, в ситуации пореформенного периода второй половины XIX в. окончательно утверждают государство в качестве самоценности, абсолюта отечественной правовой жизни, а с другой стороны, нередко предполагают рассмотрение его как первопричины, основного виновника различных социальных потрясений. По сути, в своем явном виде формируется хорошо известное сейчас социологическое понятие государства, основной чертой которого « являет- с я отрицание юридической природы государства, рассмотрение в качестве основы государства не формально-юридических, а фактических социальных явлений, а именно явлений властвования». Все субъективные права в таком государстве считаются «жалованными», октроированными властью, не связанной никакими дозаконотворчески- ми и внезаконотворческими правами подвластных. Причем в отечественной политической мысли конца XIX - начала ХХ в. (у авторов, придерживающихся определенных мировоззренческих установок) еще прослеживается уверенность (вероятно, во многом порожденная западными рационалистическими позициями XVII-XVIII вв.) о возможности некого «просвещенного самоограничения» государственной власти в России. Однако это вовсе не противоречит социологическому представлению о сущности государства, которое, если конечно пожелает, может в любой момент само ограничить себя системой законодательных предписаний, а может (также, произвольно) и отказаться от такого «самоограничения» (жеста доброй воли). Государственная власть при таком понимании может (если, конечно, пожелает) трансформироваться в государство законности, но никогда так и не «дойти» до правового государства.Авторитет (культовый образ) государственной власти в России, огромное внимание к действиям государственного аппарата и в то же время наделение его ответственностью абсолютно за все происходящее в обществе (включая даже частную жизнь граждан) вело к созданию, следуя западным политико-правовым теориям и оценкам, тоталитарной государственной машины, исключало частно-правовые начала в социальных отношениях. Практически это означало признание за государством возможности делать все, что оно считает необходимым, обосновывало вторичность общества, лишение его права устанавливать какие- либо ограничения для этого Левиафана, патернализм и иждивенчество, социальную безответственность и расчетливый некритицизм официальной политики и т.д. «Как медицина заведует трупом, так и государство заведует мертвым телом социума».Так, Г.Ф. Шершеневич недвусмысленно заявлял: « Гипотетически государственная власть может установить законом социалистический строй или восстановить крепостное право; издать акт о национализации всей земли; взять половину всех имеющихся у граждан средств; обратить всех живущих в стране иудеев в христианство; запретить все церкви; отказаться от своих долговых обязательств; ввести всеобщее обязательное обучение или запретить всякое обучение; уничтожить брак и т.п. » Правда, автору этих строк подобные примеры казались граничащими с абсурдом, утопическими вследствие их практической неосуществимости из-за противодействия того «социального материала», с которым имеет дело государство. Однако с тех пор известные события в России, Европе и мире убедительно показали, что в условиях кризиса (российской, европейской и др.) правовой и политической идентичности, очевидно, обострившегося во второй половине XIX - начале ХХ в., нет ничего более реального, чем безраздельное господство государства (и юридическое, и фактическое) при изощренной системе социально-идеологического оправдания, сакрализации его функционального бытия, когда все слои общества превращаются в «великое молчащее большинство». В дальнейшем именно на этом фоне формируется послеоктябрьское правопонимание и соответствующая ему юридическая практика.Таким образом, аккумуляция российского правового и политического опыта, его выражение и обоснование в отечественном (парадоксальном) «двуполярном», этатистско- анархистском (самодержавно-бунтарском) политикоюридическом дискурсе закономерно привели не только к событиям Великого Октября, но и во многом определили «окраску» послереволюционной истории. И в этом смысле действительно можно согласиться с рядом современных отечественных исследователей, эксплицировавших особую роль событий 1917 г. в развитии национальной государственно-правовой ментальности. « Октябрь 1917 года стал закономерным и даже необходимым России: он соединил, через оппозицию к себе, допетровскую и петровскую Русь; снял идеологические споры о путях развития России в их постановке XIX века, практически устранил теоретические конфликты монархистов и конституционалистов, либералов и социалистов»133. Видимо, большевики остановили российский интеллектуально-идеологический «маятник» на подлинно национальной «отметке».Снова возвращаясь к генезису политико-правовой традиции Запада и осторожно проводя некоторые аналогии, можно также вспомнить мощные перевороты, повторяющиеся через определенные временные периоды - от знаменитой григорианской реформы и протестантской Реформации до не менее значимых Английской, Французской и Америка??ской революций - и обеспечивающие свержение ранее существовавших политических, правовых, экономических, религиозных, культурных и иных общественных отношений в пользу установления новых институтов, убеждений и ценностей. Эти « великие революции политической, экономической и социальной истории Запада представляют собой взрывы, происшедшие в тот момент, когда правовая система оказалась слишком неподатливой и не смогла ассимилировать новые условия»134. Они были фундаментальными превращениями, в историческом смысле стремительными, прерывными, часто насильственными переменами, от которых «лопался по швам» сложившийся в стране политико-правовой уклад. « Свержение существующего закона как порядка оправдывалось восстановлением более фундаментального закона как справедливости. Именно убеждение, что закон предал высшую цель и миссию, приводило к каждой из великих революций», - утверждает в этой связи Г. Дж. Берман130. Каждая революция представляла собой отказ от старой правовой системы, заменяла или радикально изменяла ее. В этом смысле это были тотальные революции, устанавливающие не только новые формы правления, юридические институты, структуры экономических и общественных отношений, но и новые взгляды на общество, воззрения на справедливость и свободу, прошлое и будущее, новые системы универсальных ценностей и установок. Разумеется, это происходило не сразу. Значительная часть старого мира, прежнего социально-правового и политического уклада, сохранялась, а через какое-то время даже увеличивалась, но в каждой революции основа политического и правового развития страны - юридическая парадигма (аксиомы правосознания и др.) как наиболее значимый элемент национального менталитета - подвергалась вполне ощутимым изменениям.В данном контексте неизбежно возникает вопрос о корректности подобных характеристик относительно Российской революции 1917 г. Все тот же Г.Дж. Берман спешит приблизить смысл и значение «русской» революции к пяти великим революциям, изменившим, по его мнению, западную традицию права в ходе ее развития. Но предлагаемый в исследовании подробный анализ отечественной истории как истории национальной политико-правовой ментальности явно не подтверждает подобной позиции: не только в ходе революции, но и за долгие годы последующего социалистического развития фактически (подчеркиваю, фактически) так и не были созданы иные, ранее совсем незнакомые обывателю государственные структуры, социально-экономические отношения, взаимоотношения между церковью и государством, нормативно-правовые предписания и, уж тем более, принципиально отличающиеся по сути и направленности от империи петербургского стиля или «Московии» господствующие (отечественные либерально-западнические концепции широкие слои населения (за редким исключением), оказались нетронутыми, выдержали под напором революционных бурь. Правовые (и поведенческие предправовые) установки и ценности, мифологемы, шаблоны и стереотипы, иные элементы (юридические артефакты) жира повседневности, определяющие российское юридико-политическое поле, не только не утратили свою нормативно-регулятивную силу и даже (как показала советская история) не ослабли. Российская ситуация 1917 г. по природе своей и последствиям (истокам и смыслу) стала подлинно национальным, народным или, используя термин П. Сорокина, культуроосновным событием. Более убедительной (по сравнению с бермановской) представляется позиция Н.А. Бердяева, который, по-видимому, был одним из первых отечественных мыслителей, обративших внимание на странное (?!) совпадение многих нормативов традиционного русского стереотипа с условиями реализации коммунистического идеала. « Он (коммунистический идеал. -А.М., В.П.) воспользовался русскими традициями деспотического управления сверху и, вместо непривычнойдемократии, для которой не было навыков, провозгласил диктатуру более схожую со старым царизмом. Он воспользовался свойствами русской души ... ее догматизмом и максимализмом, ее исканием социальной правды и царства Божьего на земле, ее способностью к жертвам и терпеливому несению страданий, но также к проявлению грубости и жестокости, воспользовался русским мессианизмом, всегда остающимся, хотя бы в бессознательной форме, русской верой в особые пути России». Коррелятивно развивается и социалистическая (коммунистическая) политико-правовая мысль.Следуя представлениям о ненаучном характере предшествующих юридических идей, пришедшие к власти большевики-ортодоксы заняли откровенно нигилистические позиции в отношении права и государства. Хорошо известные в отечественной истории архетипические феномены «воли» и «общинной правды» явились аттракторами, конституирующими советскую интеллектуальную среду в данной области. «Основным мотивом для трактовки права у нас остается мотив похоронного марша», - констатировал П.И. Стучка. « Всякий сознательный пролетарий знает... что религия - это опиум для народа. Но редко, кто... осознает, что право есть еще более отравляющий и дурманящий опиум для того же народа», - вполне серьезно писал А.Г. Гойхбарг. Утверждение революционного правосознания в качестве источника права вполне соответствовало вековым представлениям русского народа о «суде скором, правом и равном», о «народной воле» и народной же «правде». Последние коннотировались в декретах 1917-1918 гг., в каждом из которых так или иначе проходила тема революционного правосознания. Так, в ст. 5 Декрета о суде № 1(1917 г.) говорилось о «революционной совести» и о «революционном правосознании» как о синонимах. В ст. 36 Д??крета о суде № 2 (1918 г.) упоминается уже «социалистическое правосознание», а в ст. 22 Декрета о суде № 3 (1918 г.) - «социалистическая совесть». В этот период «высветились», получили свое весьма ощутимое выражение основы отечественного правового мировосприятия: формальность и процедурность были отданы на откуп (квазиюридической?!) стихии, установки и стереотипы национальной ментальности продуцировали и «революционную законность», и «революционную целесообразность», отождествляя (по крайней мере, слабо различая) последние. Революционная целесообразность - это, прежде всего, деятельность карательных органов и отказ от суда. «Для нас нет никакой принципиальной разницы между судом и расправой. Либеральная болтовня, либеральная глупость говорить, что расправа - это одно, а суд - это другое», - утверждал Н. Крыленко.Конечно, В.И. Ленин, руководствуясь здравым смыслом и соображениями политической целесообразности, вполне объяснимым (для фактического главы государства) стремлением преодолеть в государственном строительстве известный анархизм и неорганизованность первых лет, смягчает жесткость антиправовых, точнее, антинорматив- ных (читай, антигосударственных) установок. Вполне очевидно, что, начиная с 20-го года, непревзойденный тактик революции пытается пройти по самому краю национального государственно-правового духа, совместить устоявшиеся нормативы русского мировидения со стандартными (идеологическими) марксистскими схемами: культ государства и порядка, патриархальность и веру в «крепкого» правителя с требованиями построения идеального бесклассового общества, отсутствие уважения к закону и свободе личности, «врожденный» деспотизм и догматизм в личных и общественных отношениях с требованиями завоевания пролетариатом своей политической диктатуры, коллективизм с жестким централизмом и единомыслием и т.д. Марксистским теоретикам хорошо известны «шатания» и явная неоднозначность последних ленинских работ.Национальная юридическая и политическая мысль постепенно возвращалась на «круги своя»: признается необходимость сохранения права, хотя бы в качестве формы, из марксизма в его сугубо национальном прочтении «исчезают» положения, отталкивающие от него профессиональных юристов и вышедших из юридической среды философов и социологов.Тем не менее, октябрьский переворот дал полный выход (выхлоп!) стихии отечественного мироощущения, выражающего образ и способ группового юридического мышления, породил соответствующие народному видению социальноправовой и политической реальности властные органы, заполнил их соответствующим «человеческим материалом». Так, в 1922 г. участники Московского губернского съезда деятелей юстиции сделали вывод, что за четыре года они «создали целую школу и тысячи своих пролетарских правоведов, доселе не имевших понятия о юридических науках и даже малограмотных». Эти представители ранее «молчавшего большинства» великолепно продолжили многие традиции своих «интеллектуальных» предшественников, представителей свергнутого (как тогда казалось) режима. Ранее же знакомое отношение к человеку и праву видно из многих выступлений. Например, по мнению А. Сольца, « есть законы плохие и есть законы хорошие... Хороший закон надо исполнять, а плохой... не исполнять... Горжусь тем, что в этом вопросе никто не может упрекнуть ни прокурорский надзор, ни судебные органы - в том, что они берут на себя смелость исправлять законы или берут на себя смелость истолковывать их по-своему. Они делают то, что им приказал рабочий класс и партия, и больше от них требовать нельзя... И поменьше юристов». Национальное (теперь советское!) правопонимание приобретает партийно-классовое обоснование. « Советское социалистическое право есть совокупность правил поведения (норм), установленных или санкционированных социалистическим государством и выражающих волю рабочего класса и всех трудящихся, правил поведения, применение которых обеспечивается принудительной силой социалистического государства...», - подытоживает А.Я. Вышинский и, тем самым, надолго ставит точку в изрядно поднадоевших в 20-е годы спорах о сущности и природе права. Однако вряд ли можно согласиться, например, с Г.В. Мальцевым, утверждающим, что « таким образом в 1938 г. в советской юридической науке произошла смена правовой парадигмы, что стало возможным в условиях особой политической ситуации того времени, в силу жесткой диктатуры всевластия Сталина». Эта «новая» парадигма, элиминирующая индивидуалистический подход как способ объяснения феномена общественного роста, а с другой стороны, инициирующая многие начинания и определяющая судьбу многих «начинателей», сопутствовала (и скорее всего не исчезла и сейчас) всей (а особенно имперской) отечественной истории. По большому счету (несмотря на многочисленные попытки инородных влияний, разнообразные заимствования и идеологические маневры власти), российский политико-правовой дискурс всегда остается замкнутым в структурах и содержании национального менталитета.Закрытая (в данном случае политико-правовая), само- изолированная система оказывается неспособной (следуя принципу положительной обратной связи) усваивать какие-либо внешние воздействия, будь то марксизм в своем первозданном виде или ведущий свою «родословную» отstatus libertatis, принципа неподопечности индивида, примата индивидуальности над любыми [13]политическими и социальными институтами либерализм. Подобные системы не могут находиться в постоянном изменении: флуктуации, случайные отклонения значений величин от их средних показателей (показатель хаоса в системе) не бывают настолько сильными, чтобы привести к так называемому необратимому развитию всей системы, когда прежняя конструкция либо качественно изменяется, либо вообще разрушается. Даже такой переломный момент в социально-государственной жизни, каким по определению и должна быть подлинная революция, в итоге не порождает характеризующуюся принципиальной непредсказуемостью зону бифуркации в развитии отечественных политических и правовых учений. Возникает, как известно, лишь весьма кратковременный период «разброда и шатаний», завершающийся полной и окончательной победой по-настоящему национальных доктрин.Здесь уместно вспомнить хорошо известные замечания Карла Поппера об обществах «закрытого» типа. Критикуя идеальное государство Платона, античную утопическую традицию (которую Поппер завершает марксизмом), он на самом деле стремится досконально рассмотреть сущность и природу любого тоталитаризма (представляющего «закрытый» социальный порядок). «... Сила и древних, и новых тоталитарных движений - как бы плохо мы ни относились к ним - основана на том, что они пытаются ответить на вполне реальную социальную потребность». Не только в свое время Платон, но и российские деятели конца XIX-начала ХХ в. - от гуманистически мыслящих представителей многострадальной intelligentsia до крайних радикалов всех «мастей», включая, естественно, и пришедших к власти большевиков - «с глубочайшим социологическим прозрением обнаружил(и), что его современники страдали от жесточайшего социального напряжения...».На доктринальном уровне (а впрочем, и не только на нем) советские правоведы уже к началу 30-х годов отлично «снимают» это напряжение: теоретический монизм, сулящий национальному режиму «божественное благо» покоя и процветания, окончательно укореняется в отечественной политической и правовой жизни, сменяя чуждый отечественному миру критический рационализм, позволяющий осуществлять «контроль разума» за принятием политических и иных решений.Видение реальности сквозь призму закономерностей ее самоорганизации позволяет проследить и отметить определенную содержательную связь, логику преемственности и в то же время момент развития в организации собственного социально-правового пространства, правоотношений, юридической и государственной идеологии, в осмыслении идеалов свободы и справедливости. Национальная мироорганизация по неписаным, сгруппированным и выраженным в архетипических социокультурных символах основам миропорядка обеспечивает возможность самоидентификации событий отечественной правовой истории, позволяет распознавать в спонтанном разнообразии повседневности общие универсальные алгоритмы саморазвития, самоструктурирования, предполагающие соответствующую смысловую окраску, содержание и характер проявлений «национального правового и политического гения», В рамках подобного понимания ничто из действительно отмеченного нашей «печатью» не возникает ниоткуда и не исчезает в никуда, но проявляется в новых (часто причудливых) формах бытия. Так, точно подметил Я. Грей: «Признав Россию своей страной, Сталин вобрал в себя взгляды и обычаи москвичей ...».Непредвзятое исследование специфики отечественных правовых доктрин демонстрирует явную склонность (именно склонность) российской, в целом евразийской социокультурной модели к ментальности восточного типа, характеризующейся традиционализмом, слабой восприимчивостью и сильной настороженностью (до последнего времени) к заимствованному опыту, чуждостью к безграничному рационализму и т.д. Данные признаки отличают досоветское, советское (возможно, время покажет, что и постсоветское) развитие российской правовой науки. Справедливости ради, конечно, следует отметить, что начиная с середины 50-х годов в теории советского права делается попытка развернуть полемику между приверженцами официального правопонимания и сторонниками его расширения или пересмотра. Однако эти «дискуссии обходили самое главное национальные основы правопонимания, дело сводилось к столкновению между «узким», «норма- тивистским» и «широким» подходом к праву».Вполне закономерно и то, что дискуссия о понятии права в советской юридической литературе практически не выходила за рамки позитивистского дискурса. Юридическая мысль как всегда вращалась в привычном круге идей, в целом отражающих миропонимание отечественной интеллектуальной элиты. Так, уже в 1971 г. профессор С.С. Алексеев, отстаивая концепцию государства социалистической законности против буржуазной теории правового государства, защищал традиционное для российского дискурса правопонимание. « В научном отношении эта теория несостоятельна потому, что право по своей природе таково, что не может стоять над государством. К тому же совершенно необъяснимы по природе и неопределенны по содержанию те «абсолютные правовые принципы и начала»... которые якобы должны стоять над государством, связывать его... Буржуазная теория «правового государства» - лживая и фальшивая теория». Единство политико-правового логоса (поддерживаемое целенаправленной государственной политикой) и стремление к упрощенным, весьма ограниченным по своему теоретико-методологическому потенциалу трактовкам сущности права и государства, отсутствие подлинной научной конкуренции способствовали консервации, сохранению национального стиля юридического мышления, а в итоге - исторически обусловленной правовой и политической парадигмы. Таким образом, проблема поиска новых определений и подходов в условиях безраздельного влияния застоявшихся до «привычности» рациональных и чувственных воззрений, умонастроений интеллектуального меньшинства, к тому же и напрочь лишенного права на самоопределение концептуальных и идеологических ориентиров и направлений в собственных исследованиях (все так же обремененного ранее отмеченной культурой единения), еще к началу 90-х годов остается открытой.Однако именно в это время «дает о себе знать» достаточно известный в развивающейся последние два десятилетия ХХ в. (преимущественно в западной науке) теории социальной энтропии парадокс: последовательная и успешная борьба со всякого рода случайностями, отклонениями (флуктуациями) действительно приводит (и в этом мы убедились на собственном опыте) к закрытию, изоляции системы и, как следствие, к росту устойчивости и равновесности, но, с другой стороны, наблюдается и обратная закономерность (законосообразность) - чем более успешна борьба с энтропией, тем быстрее система приближается к энтропийному финалу; чем жестче порядок, тем ближе хаос, распад системы. Последнее прекрасно просматривается с 1991 г., когда СССР прекратил существовать как «геополитическая реальность», а Россия стояла на пороге очередной в ее долгой истории вестернизации и либерального реформирования.Общая ситуация естественным образом повлияла и на развитие отечественных политико-правовых учений. Хаос реформаторских лет оказался весьма конструктивным, так как выступил подлинным носителем информационных новаций, проводником внешних воздействий и «провокатором» невиданных советским правоведением ино-родных (-странных) заимствований. Российская юридическая и политическая наука начинает развиваться в условиях постсоветской действительности. Период, названный большинством отечественных обществоведов переходным, характеризуется нестабильной правовой ситуацией, то и дело меняющимися курсами государственного и общественного развития: от смешанной советско- президентской республики к «чистым» формам президентского авторитаризма, от шоковой экономической и политической терапии, быстро породивших олигархическийкапитализм, к капитализму бюрократическому (образца2000 г.).Юридическое (интеллектуальное) сообщество, на какое-то время вдруг оказавшееся предоставленным самому себе (редкий для страны случай), начинает осваивать российское посткоммунистическое пространство - «идейную и институциональную смесь» между более чем реальным прошлым и настоящим и весьма иллюзорным будущим. В истории национальных политико-правовых идей в начале 90-х наступает поисковый этап развития, характеризующийся противоречивым смешением токов, идущих от разных юридических парадигм, разнополярных стилей правового мышления. Скорее всего, именно этим была обусловлена возникшая за короткий срок необычайная для российской гуманитарии разнородность политико-правовых знаний, их релятивизация, иногда даже доходящая до крайних форм методологического и гносеологического анархизма. Конечно, нельзя не отметить, что сложившаяся ситуация, попытка общего «сдвига» отечественного менталитета (правового, политического, экономического и др.) в сторону позитивного восприятия постиндустриальной либерализации, глобализации и рынка, обнажает колоссальные проблемы, в том числе и в области государственного строительства, является чрезвычайно благоприятной для новационного методологического поиска, прекрасно стимулирует последний. Современное состояние юриспруденции характеризуется не просто освоением широкого спектра современных правовых теорий, но и стремлением к созданию максимально приближенных, во-первых, к собственной, российской социокультурной специфике, а во-вторых, к конкретным особенностям текущего момента развития страны объяснительным моделям и концепциям. «Золотым веком юриспруденции» назвал настоящий момент развития правовой науки академик В.Н. К??дрявцев102. Последние десять лет (и это просматривается хотя бы по тематике работ, посвященных вопросам общей теории права и государства) идет работа по созданию особого мировоззренческого и методологического синтеза, базирующегося на выработке общих принципов понимания национальной юридико-политической реальности, а также на осмыслении соотношения, соизмеримости и взаимодополни- тельности различных методологических и общетеоретических подходов к исследованию последней.Магистральное направление постсоциалистического (реформаторского) правового дискурса в обнаружении смыслов российского правового бытия проходит через область господства все тех же проблем политической и правовой рефлексии, в конечном счете, как и прежде, связанных со столкновением Нашего и Другого государственноюридического опыта. Эвристическая значимость переноса основных концепций и направлений российской юриспруденции в плоскость диалога культур в общеметодологическом плане прекрасно обоснована еще М. Бахтиным: « Мы ставим чужой культуре вопросы, каких она сама себе не ставила, мы ищем в ней ответа на эти наши вопросы, и чужая культура отвечает нам, открывая перед нами новые свои стороны, новые смысловые глубины. Без своих вопросов нельзя творчески понять ничего другого и чужого (но, конечно, вопросов серьезных, подлинных). При такой диалогической встрече двух культур они не сливаются и не смешиваются, каждая сохраняет свое единство и открытую целостность, но они взаимно обогащаются». Сравнительный анализ здесь подобен дыханию: естественен и незаметен, но только лишь до малейшей его остановки. И в этом плане вряд ли можно согласиться, например, с В.М. Сырых, утверждающим, что хотя « вариационный характер общей теории права некоторыми российскими правоведами оценивается как благо, как реальная возможность расширить и углубить имеющиеся представления о праве, его закономерностях», но « в действительности многообразие теорий права, плюрализм в понимании и оценке российскими правоведами ее предмета, системы закономерностей возникновения и функ??ионирования права имеет больше негативных, чем позитивных сторон. В отличие от Януса, истина не может быть многоликой. Ее постижение сложный, диалектически противоречивый акт познания, допускающий существование не только плодоносных теорий, но и пустоцветов. Поэтому наблюдаемое ныне многообразие теорий права есть объективный факт, свидетельствующий о сравнительно невысоком уровне теоретических представлений российских правоведов о праве, его закономерностях...». Как все-таки нам дорог, близок и понятен «спасительный» монизм!Скорее, на этом пути современное отечественное правоведение подстерегает другая опасность. Так, А.И. Овчинников безусловно прав, когда утверждает, чтоОднако на рубеже ХХ и XXI вв. в работах многих западных исследователей « говорится и о необходимости преодоления индивидуализма, о недостаточности «правовой справедливости», об ограничении свободы индивида интересами общества и государства. Да и само «гражданское общество» (а этот термин употребляется все реже) понимается зачастую не совсем так, как в России. Может быть, стоит обратить на все это внимание сторонникам либертарно-индивидуалистических идей». В современном юридическом научном дискурсе обнаруживаются (и это, несомненно, позитивный показатель развития отечественной гуманитарной мысли) различные констатации, оценки и подходы. Так, стремясь уравновесить одностороннюю, как бы ото??ванную от национальных ментально-правовых оснований позицию С.С. Алексеева, который в условиях самобытной российской социально-правовой реальности явно гипертрофирует значение индивидуалистических политико-правовых ценностей, соответственно, гиперболизирует роль и значение частного права в регулировании общественных отношений и делает весьма поспешный вывод о необходимости отказа от таких, например фундаментальных принципов построения правовой системы, как ведущая роль конституционного (публичного) права, о придании Гражданскому кодексу функции своего рода конституции гражданского общества, Ю.А. Тихомиров пишет, что в нынешних условиях «[31] предстоит по-новому осмыслить понятие публичности в обществе, не сводя его к обеспечению государственных интересов. Это - общие интересы людей как разного рода сообществ, объединений (политических, профессиональных и др.), это - объективированные условия нормального существования и деятельности людей, их организаций, предприятий, общества в целом, это - коллективная самоорганизация и саморегулирование, самоуправление». Панораму воззрений и идей, вызванных освоением современным отечественным политико-юридическим сознанием вечной дилеммы общее частное, можно, конечно, продолжать бесконечно долго, тем более что проблема, в общем, упирается в сквозные для истории страны мотивы общинности, соборности в сочетании с якобы (по этому вопросу единого мнения нет) постоянно нарастающей (от эпохи к эпохе) этатизацией национального социально- экономического пространства, она суть проблема ментальная и поэтому имеет конкретный смысл только в культурно-историческом, нравственном измерениях общества.Однако российский политико-правовой дискурс в конечном счете решение любых актуальных проблем маркирует тем или иным типом правопонимания. Вне зависимости от сформулированных позиций и подходов, вызванных правовой рефлексией представителей юридического сообщества, сторонников различных направлений современного правоведения, их интеллектуальные изыскания основаны на представлении права в качестве предельного основания всей юридической реальности. Не вступая в полемику с адептами созвучных или принципиально противоположных концепций, можно эксплицировать общее состояние практики обсуждения и обоснования природы и существования (осуществления) права.Многообразие определений и подходов на самом деле кажущееся, а группируются они вокруг двух, явно различимых как в теории, так и в истории правовых учений позиций - известных (но не единственных!) аттракторов саморазвития (мировых) философско-правовых традиций - юридической (естественноправовое, либертарное направление) и легистской (позитивистское направление). Каждое направление, несомненно, выверено столетиями, верифицируемо и фальсифицируемо, открыто для критики, является своевременным продуктом нелинейного (флук- туационного) развития многих рациональных и иррациональных элементов цивилизации как самовоспроизводя- гцейся системы, зафиксировано в механизме долговременной памяти Интеллектуального меньшинства (что прекрасно «вычитывается» из гуманитарного наследия предков) и нашло достаточное (скрытое или открыто декларируемое) отражение в политико-правовом опыте, юридической практике в разные исторические периоды и у различных народов. Трансляция естественноправовых и позитивистских теорий, конечно, не сводится к примитивной, механической передаче базовых концептов от поколения к поколению, но, сохраняя фундаментальные положения, тем не менее обнаруживает постоянную склонность к модернизации как реакцию на культурные формообразования политического, религиозного, экономического характера. Так, существенно развивающая и обогащающая естественно-правовую традицию либертарная теория права в настоящее время идет по пути создания собственной юридической догматики, так как только развернутая до уровня догматики философия права приобретает качество законченной теории. При этом либертарная доктрина не может « просто заимствовать позитивистскую догматику, ибо последняя есть эмпирическая интерпретация принципиально иного понятия... либертарный подход развивается наряду с достаточно устойчивыми в отечественном правовом дискурсе альтернативными позициями». Например, рассуждая о «жизни» закона в современном обществе, Ю.А. Тихомиров недвусмысленно замечает, В свете поиска оптимальных моделей развития российской государственности в XXI в. в общий поисковый контекст хорошо вписывается концепция В.Н. Синюкова, пытающегося представить некоторую «третью силу» и тем самым указать выход из уже порядком поднадоевшей читателю либертарно-позитивистской коллизии. Возрождая, по сути, философию почвенничества в постсоветской юридической науке, В.Н. Синюков неизбежно лавирует между критикой данных «вестернизированных» доктрин. «Нарастает глубокий раскол позитивного права и жизни. Наше право все более вырождается в наукообразное законодательство - замкнутое и не понятное обществу». «На пороге XXI столетия соревнование естественно-правовой и позитивистской школ не может выступать в качестве главного источника фундаментальной правовой методологии. Это обстоятельство не учитывают авторы, стремящиеся «преодолеть недостатки» классических теорий, синтезировать их, «развить дальше».Очевидно, что с точки зрения общего развития отечественного правового дискурса создалась действительно уникальная ситуация: сформировавшаяся «идеальнаяре- чевая ситуация» (Ю. Хабермас) обеспечивает относительную свободу субъектов коммуникации от внешних, внена- учных воздействий, когда аргументы и контраргументы в концептуальном отношении уравновешивают друг друга, а отмеченный выше межкультурный (внешний) дискурсивно-практический диалог, в свою очередь, неизбежно инициирует диалог носителей разных теоретико-методологических (программных) установок в рамках одной юридической реальности. Последний мыслится и как основное средство соорганизации имеющих место разнонаправленных и, соответственно, отличающихся по ценностным приоритетам взглядов, и как единственное приемлемое (в духе искомой на рубеже тысячелетий толерантности) средство современной правовой и политической деятельности, надежное «лекарство» против застарелой болезни идеократии.В подобном ракурсе можно точно так же, как и пределы развития тех или иных общественных и государственных институтов, форм и систем. « Опыт любого момента имеет свой горизонт... К опыту каждого человека может быть добавлен опыт других людей, живущих в его время или живших прежде, и таким образом общий мир опыта, больший, чем мир собственных наблюдений одного человека, может быть пережит каждым человеком. Однако каким бы обширным ни был общий мир, у него также есть свой горизонт; и на этом горизонте всегда появляется новый опыт...». Вероятно, в данном направлении, по пути выявления цивилизационных пределов собственного государственно-правового опыта, впрочем, как и устойчивых мнемонических структур российского юридико-политического дискурса, предстоит двигаться отечественной гуманитарии.Пока же основные тенденции развития политико-правового дискурса на рубеже веков могут быть представлены достаточно схематично:Во второй половине 90-х годов в результате перехода от идеократической модели национальной юридической науки к ее поли(амби-)валентному бытию устанавливается дискурсивный консенсус, основанный на относительной неустойчивости, открытости системы взглядов, концепций, теорий. Идеологическая ангажированность и политические фобии постепенно уступают м??сто согласованию позиций, основанному на профессиональной компетентности, толерантности и интеллектуальной честности. « Свободным является общество, в котором все традиции имеют равные права и равный доступ к центрам власти... установить равноправие традиций не только справедливо, но и в высшей степени полезно», - удачно заметил Пол Фейер- абенд в работе с весьма характерным названием «Наука в свободном обществе».Межкультурный диалог, столкновение традиций, сложная игра правовых и политических заимствований и «преемственностей», отсутствие единой доктрины развития отечественного государства и права в XXI в., очевидно, поддерживают «дуэль» аргументов, являющихся скорее продуктом саморазвития (самовоспроизводства) российской цивилизации, чем неким результатом «чистого» правового мышления исследователей. Постепенное преодоление ограниченности юридической науки, компилятивности и изолированности ведет к обретению теоретической самости нашего государственно-правового знания, инициирует неподдельный интерес фундаментального правоведения к философским, методологическим и научным достижениям ХХ в.Затянувшаяся « акинезия » (нарушение двигательной функции) и заидеологизированные ориентиры отечественной юридической науки привели ее к утрате смысловых связей с национальными политическими и правовыми практиками, спецификой социального уклада и, как следствие, значительно подорвали необходимый для дальнейшего значимого развития методологический ресурс. Поэтому в современной познавательной ситуации поиск методологий, позволяющих действительно обновить концептуальный аппарат и методы политико-правовых исследований соразмерно целям и задачам развития страны в условиях кризиса законности и правопорядка, в итоге и задает перспективы, определяет наметившийся парадигмалъный сдвиг российской юриспруденции.Развитие правовой науки инициирует процесс ассимиляции в ней новых эмпирических объектов и знаний, формирующихся в ходе постоянного развития национальной государственно-правовой действительности, что и предполагает не только методологическое обновление юридического познания, но и необходимое ему предшествующее совершенствование (пересмотр) самих оснований данной научной деятельности.
Заключение
Экологическая преступность это совокупность общественно опасных, противоправных деяний, причиняющих вред окружающей среде и здоровью человека. Это одни из наиболее распространенных и опасных преступлений. По своим основным характеристикам значительная часть экологических преступлений является одновременно экономическими (связанные с незаконным использованием природных ресурсов), насильственными (связанными с прямым нанесением вреда здоровью человека), корыстными (браконьерство, контрабанда и т.п.), но по своему ущербу экологические преступления часто превосходят остальные виды преступлений. При этом экологическая преступность характеризуется высокой латентностью (т.е. незарегистрированной официальной статисткой). Такие преступления совершаются как индивидуально, так и группами лиц, в т.ч. организованными, а также предприятиями и организациями. В сумме по РФ ежегодно по экологическим причинам гибнет несколько сотен тысяч человек и ухудшается здоровье миллионов. Экологические преступления в совокупности приводят к резкому ухудшению качества среды обитания; в истощении невозобновимых природных ресурсов; в возрастании риска крупных техногенных катастроф; в загрязнении продуктов питания. Самым опасным последствием совокупности всех экологических преступлений может явиться уничтожение биологической основы жизни на Земле. В настоящее время в РФ наиболее распространен незаконный вывоз стратегических сырьевых ресурсов (металлы, древесина, биофауна).
Особенность профилактики экологической преступности состоит в том, что она должна быть комплексной, в координации правоохранительных, природоохранных, контрольных и общественных организаций, а также органы исполнительной власти.
Необходимо постоянное совершенствование законодательной и нормативной базы для своевременного принятия мер по предотвращению экологических преступлений. Нужно совершенствовать организационно-методологические формы предупреждения экологической преступности, например, создание экологической криминологии специализированного направления в криминологии, которое исследует общественные отношения в области экологии, выясняет причины и условия, способствующие совершению экологических преступлений и разрабатывает рекомендации по их предотвращению.
Возможно создание специализированных экологических судов, рассматривающих в т.ч. уголовные дела по экологически преступлениям.
Список используемых источников и литературы
1. Нормативно-правовые акты
- Конституция Российской Федерации: (принята всенародным голосованием 12.12.1993)// Российская газета - № 237 - 25.12.1993.
- Гражданский кодекс Российской Федерации от 30 ноября 1994 г. № 51-ФЗ Часть первая // СЗ РФ. 1994. №32. ст.3301
- Гражданский кодекс Российской Федерации от 26 января 1996 г. № 14-ФЗ Часть вторая // СЗ РФ. 1996. №5. ст.410
- Земельный кодекс Российской Федерации от 25 октября 2001 г. № 136-ФЗ //СЗ РФ. 2001. №44. ст.4147
- Федеральный закон от 19 мая 1995 г. № 82-ФЗ «Об общественных объединениях» // СЗ РФ. 1995. №21. ст.1930
- Федеральный закон от 9 января 1996 г. № 3-ФЗ «О радиационной безопасности населения» (с изменениями от 23 июля 2008 г.)//СЗ РФ. 1996. №3. ст.141
- Федеральный закон от 23 ноября 1995 г. № 174-ФЗ «Об экологической экспертизе» // СЗ РФ. 1995. №48. ст.4556,
- Федеральный закон от 10 января 2002 г. № 7-ФЗ «Об охране окружающей среды» //СЗ РФ. 2002. №2. ст.133
- Обзор постановлений и решений Европейского Суда по правам человека по российским жалобам за октябрь 2015 г.// Бюллетень Европейского Суда по правам человека. Российское издание. № 10/2008.
2. Научная литература
- Боголюбов С. А. Экологическое право. Учебник для вузов. М.: Издательство НОРМА (Издательская группа НОРМА ИНФРА М). 2015. 448 с.
- Боголюбов С.А. Защита экологических прав. М. 2016 260 с.
- Бринчук М.М. Теоретические основы экологических прав человека // Государство и право. 2015. № 12. С. 12-18
- Бринчук М.М. Экологические права человека в условиях глобализации / Гл. 4 в кн. Права человека и процессы глобализации современного мира. М. 2014. 320 с.
- Бринчук М.М. Экологическое право: Учебник для вузов. М. 2014. 680 с.
- Голиченков А.К. Экологическое право России: словарь юридических терминов: Учебное пособие для вузов. М.: Издательский Дом М.: Городец. 2015. 448 с.
- Грудцына Л.Ю., Спектор А.А. Гражданское право России: Учебник для вузов. М.: ЗАО Юстицин-форм. 2012. 560 с.
- Ерофеев Б.В. Экологическое право России: Учебник.- М.: Инфра-М. 2014. 659с.
- Комментарий к Конституции Российской Федерации (под ред. Лазарева Л.В.) - Изд. 3-е, перераб., доп. М.: Проспект, Новая Правовая Культура. 2014. 439с.
- Конституционное право государств Европы: Учеб. пособие для студентов юрид. вузов и фак. / Отв. ред. Д.А. Ковачев. М.: Волтерс Клувер, 2011. 654с.
- Нецветаев А.Г. Экологическое право / Московский международный институт эконометрики, информатики, финансов и права. М. 2015. 286 с.
- Попов А.А. Правовое регулирование экологической информации: Автореф. дис. : канд. юрид. наук. М. 2015. 37 с.
- Попов А.А. Экологическая информация: правовое регулирование доступа и предоставления //Законодательство и экономика. 2016. №6 С. 12-17
- Тихомирова Л.А. Возмещение вреда окружающей среде, причиненного экологическим правонарушением. М.: ЮстицИнформ. 2015 265 с.
- Фокин А.В. Экологические права и обязанности человека и гражданина (теоретико-правовой аспект). Дисс. канд. юрид. наук. Волгоград. 2014. 210 с.
- Экологическое право. Курс лекций: Учебное пособие /Под ред. А.П. Анисимова. М.: Приор-издат. 2014. 345с.